Похищенные годы - Элизабет Лорд

– Неправда, – Крису наконец удалось заговорить. – Не говори так о моей маме!

– Твоей маме? – удивленно посмотрела на него Винни. – Разве она воспитывала тебя? Все самое тяжкое пало на мои плечи, и я для тебя больше мать, чем она когда-нибудь будет…

– Не смей так говорить! – От возбуждения он переступал с одной ноги на другую. – Не говори так о ней! Она плачет. Я сам видел. Она разговаривает с моим отцом, когда думает, что одна. А потом плачет.

Неожиданно его пронзило острое желание защитить Летти. Она с такой добротой относилась к нему. Она и дядя Билли. А тетя Винни, которая вела себя как мать, наказывала его недрогнувшей рукой, когда он вел себя плохо, а теперь она рассказывает, какой он был обузой. Не она его мать! И никогда не была. А сейчас пытается изобразить его настоящую маму ужасным человеком. Он этого не потерпит.

– Она моя мать! – закричал он, заставив Винни вновь нахмуриться. – Она моя мать, – повторил он, едва ли понимая, что этим навсегда связывает себя с Летти. – И я не позволю тебе так говорить о ней. Я должен ехать домой.

– Но ты не можешь… – Крик Винни был полон отчаяния, она вскочила, растопырив руки, безуспешно пытаясь задержать его. Крис отшатнулся.

– Я должен идти. Я не буду рассказывать маме то, что вы тут о ней говорили. – Он впервые по собственной воле назвал Летти мамой.

– До свидания, тетя Винни! – прокричал он и ушел из дома, который когда-то считал своим, ушел от женщины, которую знал как свою мать.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

Шаги эхом раздавались по пустой квартире. Летти задержалась у входа в столовую. На линолеуме отчетливо виднелись вмятины там, где стояло пианино. Мама замечательно играла на нем, а на Новый год, Рождество и на дни рождения вокруг собиралась вся семья.

Отметины и там, где стоял большой круглый стол красного дерева, и там, где была софа с продавленным сиденьем. Здесь вот приткнулось любимое кресло отца, сидя в котором он терпеливо сносил болтовню трех дочерей и шум, поднимаемый дракой двух сыновей. Ужасная вещь – ранняя смерть детей. После этого отец так и не оправился.

А тут находилось мамино кресло с деревянными ручками, то самое, которое, как она клялась, помогало сохранять отличную осанку. Здесь она и сидела – герцогиня в своем замке… Летти отвела глаза и вновь принялась осматривать комнату; отметки на линолеуме, словно история ее семьи сохранялась до тех пор, пока кто-нибудь не сменит покрытие.

Она избавилась от большинства вещей, стараясь не поддаваться чувствам. Пианино было отправлено Люси, софа и старое кресло отца – обедневшей семье, живущей рядом. Старые викторианские безделушки проданы.

Обеденный стол и стулья достались отцу. Для себя Летти сохранила только фотографии, свои собственные вещи и старое мамино кресло. Оно, конечно, не будет подходить к современной новой квартире, но все равно Летти не собиралась расставаться с ним, хотя остальную мебель продала, чтобы собрать побольше денег для оплаты квартиры.

На кухне высился пустой шкаф для посуды; старая газовая плита и стоящий на ней медный котел выглядели жалкими и заброшенными. Спальни пусты, на пожелтевших от времени обоях светлыми пятнами выделяются места, где висели картины.

Ничего не осталось от дома, в котором бурлила жизнь их семьи с ее драмами, радостью и горем. Дом, который пустел, по мере того как сестры выходили замуж и уезжали. Так же незаметно исчезала в нем и любовь.

Даже запах говорил о пустоте. Летти медленно прикрыла дверь, чувствуя, как сжимается горло, и, спустившись вниз по ступенькам, вышла на улицу, окунувшись в серый сентябрьский день. В их семье редко пользовались черным входом, предпочитая идти через магазин. Но сейчас он принадлежит другим людям, да и квартиру скоро постигнет та же участь.

– Все в порядке? – Билли терпеливо ждал на улице. И его веселый голос, как обычно, вызвал ответную улыбку. Летти благодарно взглянула на мужа, чувствуя себя намного лучше.

– Замечательно, – ответила она бодро, поглядывая на стоявшего в стороне Криса.

– Ты попрощался с Данни? – спросила она, и тот кивнул. – Мы же не уезжаем на другой край Земли, ты всегда сможешь приезжать сюда на выходные.

Кристофер улыбнулся и снова кивнул. Он сильно изменился. Всего несколько недель назад такой сердитый и капризный, он вдруг стал более разговорчивым. Но Летти не осмеливалась спросить, чем вызвана эта перемена.

– Да, конечно… мам, – ответил он, последнее слово явно было добавлено после некоторых колебаний.

Она внимательно посмотрела на сына и снова улыбнулась, получив такую же веселую улыбку в ответ. И с этого момента жизнь стала для Летти радостью. Ей больше уже ничего не было нужно, после того как сын сам по своей воле улыбнулся ей и назвал «мамой».

Ровно через год магазин стал окупаться. Никогда, даже в самых дерзких мечтах, Летти не предполагала, что сможет так быстро вернуть в банк заем, да еще проценты. При этом осталась еще достаточная сумма, чтобы снимать квартиру над магазином: две спальни, ванная, кухня и огромная гостиная с прелестным высоким потолком и узкими окнами, выходящими на оживленную Оксфорд-стрит.

На новоселье к ним заехала Люси, таким образом нарушив почти годовое молчание, когда она приняла сторону Винни. Винни же так и не появилась.

Приехали и отец с Адой, поворчали, что, открыв магазин, она берет на себя слишком много, выпили чаю и засобирались домой. В свои шестьдесят шесть отец хромал, двигаясь с трудом и опираясь на палочку, часто покашливал. Когда он сел рядом с Билли, комната стала похожа на санаторий.

– Надеюсь, вы еще не раз появитесь у нас, – вежливо попрощалась Летти, сомневаясь, однако, что так будет.

Когда до Рождества оставалось шесть недель, Летти взяла помощницу – миссис Нелли Варнс, тридцатилетнюю вдову, спокойную и уверенную в себе, что очень нравилось покупателям. И теперь Летти могла оставлять магазин, посвящая больше времени уходу за Билли.

Желтый ноябрьский туман заглушал шумы улицы. Он был настолько густым, что огни машин с трудом пробивались через него. Билли тяжело болел. Это случилось впервые после довольно долгого перерыва, но, как говорила себе Летти, редко бывает, чтобы все всегда шло хорошо.

Она не могла без боли смотреть на мужа, обложенного тремя или четырьмя подушками, дышащего с трудом, его худое тело раздирал кашель. Летти даже испугалась и вызвала их нового врача доктора Каваролли. Страх не отпускал ее весь день, хотя на лице и застыла предназначенная покупателям улыбка.

– Себе… только вредишь, – сказал Билли в перерывах между кашлем. – Делаешь две работы одновременно.