Набат - Александр Гера

— Еще не время, — благодушно позволил Воливач. — Жив, и слава Богу. За состоянием здоровья следите внимательно.

Судских занимал много места в мыслях одного из глав Совета Безопасности, но сейчас голова болела о другом. Судских подает признаки жизни — это хорошо, какое-то светлое пятнышко в кромешной российской неразберихе. И где-то в ней растворился Мастачный. Ситуация изменилась: нынче партизанить пришлось ему. Далеко не сбежал — это плохо. Отсиживается на Украине, и чутье подсказывает Воливачу: есть у него интерес в России, есть… Трусит, но хочет чего-то и не решается. Правопорядком в стране верховодит Гречаный и делает это грамотно, а Мастачный казачков Гречаного дюже побаивается. Выполз бы, поймать, мозолит крепко.

Зато в державе уважают казаков. Не боялись, как стихийного бедствия или архаровцев Мастачного, а уважали. Как электричество. С младых ногтей всосавши правило обеих рук: пальчиков в розетки не совать — бо-бо… Люди Гречаного отслеживали Мастачного, вили петли тут и там — в одну из них он рано или поздно попадет, тогда найдется о чем поговорить. Много знает Мастачный.

Осторожная политика е Мастачным диктовалась вовсе не хитроумными планами поимки преступника: вместе с ним исчезли Марья и Гриша Лаптев — исчезли причастные к дискетам Судских, а возврат их — это что-то для страны, поднимающейся с четверенек. При всем при том, что богатые соседи не спешили помочь России занять достойное положение.

Воливач занимал апартаменты прежнего хозяина страны. Он вернулся в народ, откуда вышел. Основные зачинщики путча были преданы суду и казнены по приговору Чрезвычайного трибунала, президент такой участи избежал. Посягнуть на жизнь избранника народа никто не решился. И зачем? — рассудил мудро третий глава Совета Безопасности Гуртовой. — Это не самодержец Николашка, не Борька-алкого-лик, возомнивший себя царем. Прямо с Лобного места его отпустили восвояси, снабдив документами на право бесплатного проезда по стране, кроме такси, бесплатного питания и лечения. Но без права выезда за рубеж. Простенько и с умыслом. Родичи экс-президента смылись загодя, и осиротевшую знаменитость с удовольствием угощали во всех пивных. Сохраняя былое величие, он не чурался подношений и цирроз печени воспринял как атрибут власти сильных мира сего. Пустозвона Мишку Меченого в народе не любили, а экс-президент рассказывал за кружкой пива холодящие кровь штучки про коммуняк и иже с ними. Верен был расчет Гуртового, иезуитский. Самоубийственный.

А ведь как жарко спорили недавно о судьбе путчистов! Всех без исключения коммуняк — на плаху! К ответу! К стенке! Пол-России? И Воливач, и Гречаный входили в эту половину, и оба настаивали на крутых мерах. Беспартийный Гуртовой воспротивился: «Страшен черт, когда его малюют». «Заново простить? Заразу не вытравить? — Наливались кровью глаза Воливача. — Хватит с нас прохвостов!» «Угомонись, Виктор Вилорович, — остужал Гуртовой. — Твое отчество на слуху, отечество и тебя не забудет позже. Все мы родом из народа, Сталин — наш отец».

Окончательное решение отложили, приняв временное «О роспуске всех партий в переходный момент». В России временное прочно.

Воливач усмехнулся тогдашней шутке Гречаного: «И водить нам, трем Моисеям, сограждан по пустыне лет сорок». Гуртовой тогда не улыбнулся: из моисеев был только он. Раскрылось. Старался не выделяться. Вообще старался.

Относительная стабильность в России напоминала затишье перед новой бурей. Внутренние проблемы не раесоса-лись сами по себе: безработица, бескормица, безвременье. На займы из-за границы не надеялись. Давали плохо и кочевряжились. Требовали оплаты старых долгов, лезли с советами. Перебивались на поставках нефти, газа, ископаемых. Ничто не ново. Опять население жило на голодном пайке, на пособия и карточки. Пытались привлечь капитал новых русских, обещали три года на безналоговое развитие. Посулам никто не поверил. Пробовали выпустить госзайм — вспомнили обманщика Никиту Хрущева. Назначить новую приватизацию — попрекали прохвостом Чубайсом. А если продать землю населению? Напомнили о татаро-монгольском иге. Более всех возмущалась патриархия. Тогда Гуртовой предложил опубликовать подлинные данные о приватизации во времена второго пришествия Антихриста. Оказалось, Церковь владеет двумя третями пахотных и ухоженных земель. Сюда же относились наделы частников, то бишь паствы. Сельсоветам принадлежали участки только вокруг самих контор. Невымершие колхозы и совхозы всего лишь арендовали землю у государства. Данные публиковать не стали. По статистике выходило: яичко ко Христову дню произвело динозавра.

«Любая власть с семнадцатого года, — намекнула газета «Коммерсантъ», оставляет пришедшей на смену клубок проблем. На сей раз мы имеем не сам клубок, а хвостик его, за который даже не ухватиться».

Гуртовой предложил узлов не распутывать, клубок не разматывать, а оставить все как есть. Как будто ничего не произошло. В частности, декрет Совета Безопасности гласил: «Любая семья, из расчета один человек плюс один, имеет право получить по желанию земельный надел в любом месте страны, кроме территорий населенных пунктов, безвозмездно и любой площади, если семья в состоянии обработать этот надел. На каждого несовершеннолетнего и каждого новорожденного надел удваивается, независимо от возможности обработать его». Россия зашевелилась, прорезалось что-то путное вместо голых обещаний. Зашевелилось и новое русское зарубежье. Многомудрый «Коммерсантъ» откликнулся карикатурой: идет Гуртовой, ведет за руку младенчика, а малый в руке веревочку держит, к ней привязана не то овечка, не то черепашка, маленькая такая головка торчит с надписью: «См. стр. 2». Всю эту страницу занимал динозавр, с головой на первой странице.

Земля действительно отдавалась бесплатно, а оформление и сертификат обходились владельцу в триста условных единиц, то бишь баксов. Выдавалась безвозвратная ссуда — за оформление еще триста баксов. К ней можно было оформить кредит. Еще триста с процентами на покупку сельхозтехники. Правительство Гуртового проявило выдумку, население тоже. Заняв деньжат или покопавшись в чулке, выкупали сертификат, а безвозвратной ссудой рассчитывались с долгами. Объединившись с соседями, покупали трактора и строительные материалы. Холостяки срочно женились и заводили спешно потомство, хотя услуги загсов прилично выросли в цене. Зато выдавалась ссуда на новорожденных. Занимали деньжат — рожали — рассчитывались ссудой. Патриархия — ни гу-гу. «Коммерсантъ» откликнулся карикатурой: динозавр в позе роденовского «Мыслителя».

Ко второй весне новой власти намечались президентские выборы и товарный овощ на рынках. Казаки Гречаного на всех рынках устроили коновязи. «Коммерсантъ» — карикатуру: коновязь с надписью: «Только для лиц лошадиной масти». Заметно поубавилось кавказцев, русские тетки зычно зазывали вкусить тамбовской капустки и нежинских огурчиков. Мясцо завелось недорогое… Народ зауважал Гуртового. Его понимали. Юмористов поубавилось. Фоме Сосуманско-му кричали «але» в далекий Израиль. Зато день-деньской можно было слушать прямые включения с заседаний кабинета министров. Так себе, маловато юмора. Жалели о разогнанной Думе — вот где были именины души! А министры… То ли поумнели, то ли жалели их за отмену льгот, пайков и спецтранспорта. Русский человек жалостлив. А что больше всего надобно русскому? Правильно — уважение. Политика — область туманного, простому смертному трудно познать ходы-выходы, он хмелеет от секансов-консенусов, его интересует одно: ты меня уважаешь? Гуртовой уважал. Массы уважали Гуртового за уважение к ним. Как бы своя власть. Одним словом, страной руководила директория накануне прихода Наполеона. Триумвират: Воливач, Гречаный, Гуртовой. Они ладили. Пока.

Воливача заботило здоровье Гуртового. Без постоянных инъекций он шагу не мог ступить. Каждый справлялся со своим кругом обязанностей; случись непредвиденное — круг Гуртового нести некому. Чего стоило подобрать чиновников на ведущие посты! Вороватый госаппарат дал знатную поросль — дебилов и бездарей. На ком уж там женились детки партийцев, только осеменение шло в основном внутри самой популяции, а та вырождалась сама по себе. В девяностые годы родители понакупали детишкам дипломы престижных академий, устраивали чад в министерства и банки, откуда их позже гнали в шею по причине полной умственной несостоятельности. Где же брать умных чиновников? С улицы нельзя… Пробовали принимать в госаппарат на конкурсной основе, изобрели тесты — безрезультатно. Детишки ничего не ведали, ни во что не верили. Хотя все с модными крестиками на шее. Церковь заняла выжидательную позицию. Не пристало ей после скандальных разоблачений последних лет наставлять кого-то на путь истинный. Да и какой прок от такого помощника, который талдычит какую-то глупость о терпении, о сыне Божьем и непорочном зачатии? Вот заниматься зачатием и водку пить детишки освоили хорошо, взрослым сто очков вперед давали, а работали как дети. Гуртовой плюнул на все тесты и дипломы, распорядился брать на службу беспородных, возродив традицию Петра Первого. Зачисленным в штат платили минимальную зарплату. Показывали себя — набавляли. Пошло дело. Столица потешалась над Вовкой Цигилеевым, который пятнадцати лет от роду возглавил департамент образования и разогнал напрочь заматеревших от глупости специалистов. В свои пятнадцать он щелкал интегралы как орешки, говорил на трех языках и с тупыми сговориться не мог. Гуртовой раскошелился, а Вова Цигилеев ввел в средних школах компьютерные системы обучения. Забастовали родители. Тогда Совет Безопасности принял указ: родители неуспевающих детей лишались части заработка. Быть грамотным стало престижно. Стонущая от принуждений Россия села за парты. И стар и млад. Времена Леньки Брежнева называли святыми. Подростки забросили секс, денег на презервативы не хватало, а просто так поумневшие девочки давать не хотели, а если уж давали, то круглым отличникам, а какой из отличника трахалыцик? Молодец Вова!