Крест на моей ладони - Влада Воронова

— Нина, это Альянс, — сказал Каварли и потащил меня за руку к двери в фойе. — Здесь и не такое бывает. И позорный столб может быть, и плети, и даже костёр.

— Но это же дикость, средневековье! — возмутилась я.

— Это очень редко бывает, — словно бы извиняясь, сказал Джакомо.

— Вы лучше подумайте, — посоветовал Каварли, — какую бурю накликали на свою голову. Всепреложный Властитель никогда не простит вам такую дерзость.

Я прикусила губу, чтобы скрыть довольную улыбку. В какой бы щели ни прятался Лоредожеродд, теперь он совершенно точно выползет из своего укрытия.

И покажет мне путь к Девятке.

Пыли в Мёртвом архиве за неделю моего отсутствия накопилось изрядно, с уборкой я провозилась два часа. Но все неприятности когда-нибудь кончаются, даже вымывание сора из-под канцелярских шкафов. Я подхватила вёдра с грязной водой и понесла на задворки департамента к сливной канаве. Задорно светило апрельское солнце, а в плеере мобильника звучала Сашкина песня.

Меняется небо, а с ним и земля,И новые дали поманят меня,Останутся в прошлом все страхи и боль:Страдальцем прожить — незавидная роль.

Закаты, рассветы, на листьях роса —Везде отражается мира краса.Улыбка любимой развеет печаль,Отменит унылые дни календарь,Расскажут друзья о делах, новостях —Быстрей побегут стрелки в наших часах,И время не даст тосковать и скучать,Потребует новую песню начать.

Обломки всех старых несчастий, обидЛишь глупая память на век сохранит.Пусть в прошлом останутся страхи и боль:Страдальцем прожить — незавидная роль.

Быть красочным может любой новый деньДля тех, кому тусклость раскрасить не лень.Рисуют по-разному, каждый — своим:Слова для одних, ну а краски — другим.Судьба и свобода не дар и не зло,Одним это цепи, другим же — весло,Кому-то — на дно, в даль уплыть — для другихИ мир не делить на своих и чужих.

Пусть цель далека и нелёгок мой путь,Ступив на него, прочь уже не свернуть.Лелеять не стану я страх свой и боль:Страдальцем прожить — незавидная роль.

«— 3»

Уже двенадцатое мая, а Лоредожеродд, вопреки всем предсказаниям и запугиваниям, так и не попытался меня найти. О нём вообще нет ни слуху ни духу, сидит в каком-то укрытии тихо, как мышь под метлой.

Без него мне до Девятки не добраться никогда.

Восторженные хвалы совершенству Надмирья Пречистого, байки о благодеяниях Великих Учителей — вот и вся оперативная информация, которую удалось собрать почти за два месяца. Большего о Тройственной Триаде в Альянсе не знает никто. Но Лоредожеродд наверняка обладает какими-то дополнительными сведениями, не зря же в своё время он стал опасным для Девятки.

Вот и думай теперь, как выманить его из норы.

По образованию Джакомо оказался инженером-электриком. С моей подачи вампиры наняли его устранить мелкие неполадки на станции Чесночного квартала. Вампиров Джакомо боится до одури, но срочно нужны деньги, накопилось немало неоплаченных счетов как на основице, так и в Реме, пришлось согласиться. Выделенную судом виру из имущества Димиани выплатят только в конце месяца, из департамента Джакомо выгнали, а новую работу человеку со столь скандальной репутацией в потайнице найти тяжело.

Меня, как ни странно, не уволили, я по-прежнему поломойка в Мёртвом архиве.

Миденвен возвращаться в родной Виальниен не торопится. Снял в Риме дом на соседней с Джакомо улице, накупил школьных учебников и твёрдо вознамерился поступить на фармакологическое отделение Римской медакадемии, хочет изучить техно-достижения в этой области. У какого-то толкиенутого недоумка восемнадцати лет взял паспорт в обмен на то, что провёл его в потайницу и через знакомого чиновника в Департаменте эмиграции помог получить статус поселенца. Парни оказались немного похожи, изготовленная троедворскими туристами личина сделала незаметной иную форму ушей и невозможно огромные для человека глаза. На длинные волосы особого внимания никто не обращает, так что никаких сложностей с легализацией в большом мире у хелефайи не возникло.

Называть Джакомо монсеньором Миденвен перестал, но перейти на дружескую непринуждённость не решается до сих пор.

Меня хелефайя побаивается, никак не может понять, кто и что я такое.

Сейчас мы идём к рыжеволосому вампиру по имени Мишель де Фокон. Строго говоря, этнический квартал, в котором обитатели постоянно меняются, — это не община, и титул повелителя его начальнику не положен, но вампиры сумели добиться для себя исключения. Их кварталы приравнены по статусу к нычкам.

От щели до квартала недалеко, но мы идём медленно, чтобы Джакомо успел набраться храбрости.

— Как ты только смогла тут поселиться, — хмуро бормочет он. — Почему?

— Потому что выросла в общаге-малосемейке барачного типа близ полудохлого со времён перестройки военного завода. По нужде во двор на дырку бегать и таскать с колонки вёдрами воду через полквартала для меня не новость, но возобновлять эти незабвенные развлечения я не хочу.

— Так вы из бедной семьи? — удивился Миденвен.

— Смотря что вы называете бедностью, ли-Вириар. Родители у меня высококвалифицированные токари, и в течение почти десяти лет вынуждены были перебиваться на хронически задержанной зарплате и случайных шабашках. Мы не голодали и не ходили в лохмотьях, но и роскошеств позволить себе не могли. Школу я закончила муниципальную. Последние годы конверсионные переделки закончились, и завод опять стал набирать мощь, у родителей появились крупные заработки.

Джакомо посмотрел на меня с интересом.

— Но как же ты закончила один из лучших университетов не только в России, но и во всем большом мире? Выиграла конкурс на государственную стипендию?

— Почти. В России это называется по-другому, но смысл тот же самый. Родители постоянно твердили, что надо хорошо учиться и обязательно поступить в университет. Они не хотели, чтобы единственное дитятко тоже всю жизнь за станком простояло. Так что я полностью оправдала все их ожидания.

— Тебе не нравится твоя специальность? — спросил Джакомо слегка дрогнувшим голосом.

— Средне. Мне хотелось как можно скорее начать зарабатывать, помочь родителям, и я выбрала лингвистику. Тогда в Камнедельске это была одна из самых доходных профессий, особенно для китаистов. Делать серьёзные переводы и получать приличные деньги я стала уже на втором курсе. Но через три года, как раз к диплому, переводчиков расплодилось как собак, и я занялась преподаванием. Не могу сказать, что языкознание стало главным делом моей жизни, но это хорошая, в чём-то даже приятная работа. Не то чтобы я очень любила свою профессию, но и не жалею, что стала именно лингвистом. Говорю же — средне мне с этой работой, не хорошо и не плохо.

— Средне — это уже лучше, чем плохо, — ответил Джакомо. — Гораздо лучше. Я такой удачей похвалиться не могу. Профессия у меня семейная. Я обязан был получить именно эту специальность и никакую другую, продолжить фамильную традицию. Моего мнения никто не спрашивал, да я и сам его не знал… Я так старался быть хорошим сыном, что не оставалось времени подумать о себе. С самого рождения я был неправильным ребёнком, не таким, как брат с сестрой, как мечталось родителям. Мне постоянно хотелось чего-то необычного, неведомого мне самому… Казалось, ещё немного, и эта неопределённость обретёт чёткие и ясные очертания, я пойму, наконец, куда меня тянет на самом деле. Но не получилось… Надо было оправдывать ожидания, и сил ни на что другое уже не оставалось. Университет я закончил блестяще, а в день вручения дипломов вдруг понял, что всё время пытался жить чужой жизнью, и что дальше будет только хуже и хуже, что я окончательно потеряю то немногое истинное Я, которое у меня ещё оставалось. В ту минуту я как раз стоял посредине церемониального зала. В глубине сидели родители выпускников, слева — однокурсники, справа — профессура. А в центре, как на витрине — я. И все на меня смотрят. И все знают, какое будущее придётся мне прожить. На что я обречён. Жуткое ощущение. Наверное, так чувствовали себя приговорённые к публичной казни. Я взял диплом, сказал положенные слова благодарности, вернулся к однокурсникам ждать окончания церемонии. И понял, что надо всё бросить и сбежать, иначе уже через год или рехнусь, или убью себя.

Джакомо немного помолчал, увидел скамейку, сел. Мы с Миденвеном сели по бокам.

— Я тихонько вышел в фойе, — сказал Джакомо, — купил в киоске большой конверт, положил в него диплом и записку в три строчки. Может быть, формулировка была излишне резкой… Но я устал притворяться и угождать, надоело вечно выбирать слова, которые наконец-то покажутся моей родне хоть сколько-нибудь приятными. — Джакомо криво улыбнулся. — Я нашёл уборщика и спросил, хочет ли он немного подработать. Тот согласился отдать конверт отцу. А я ушёл. Полгода перебивался случайными заработками, жил в ночлежках — мне ничего по-настоящему не хотелось, ничего не интересовало. Так, болтался по жизни, как кусок сами знаете чего по волнам. Потом попал в Ремнию, но и здесь всё продолжалось по-прежнему… Отец оказался прав — я действительно прирождённый никчемушник.