Звездные мальчики - Ирина Скидневская

— Прекрати… сумасшедшая… — не выдержал колдун. Непонятное всегда пугало его.

— Да, ты не разочаровал меня, Дуй, — без тени улыбки на лице сказала Арина. — Ты сделал так, как я хотела: сам пришел и войско свое шершавое привел. Верно говорят люди: дурака учить — только портить.

— Хватит болтать! — перебил ее Дуй. Почему она не боится его? — Где дружки твои, знаешь? И внук, которого ты так осчастливила однажды? Я приласкал их. Только вот незадача — одному ты крылья приделала, а другим забыла. — Дуй злорадно выплескивал на ненавистную мокошь то, что так долго мечтал ей сообщить.

Арина, казалось, не слышала его слов.

— Пришел час расплаты, Дуй, — сказала она, выпрямившись. Взгляд ее синих глаз таил такую угрозу, что колдун вдруг похолодел. — Получи то, что ты заслужил своими кровавыми бесчинствами, своей никчемной, бездарной жизнью. И когда свет померкнет у тебя в глазах, пусть тебе явятся все погубленные тобой, а особенно — вспомни, как умирали маленькие… не покорившиеся тебе мальчики…

Дуй завертелся на месте, пытаясь понять, что ему угрожает и чем пугает его эта сумасшедшая, еле живая старуха.

Арина взмахнула руками, как птица крыльями, и в кладовой с ужасающим треском одновременно взорвались сотни глиняных горшочков с водой, которую она собирала и берегла целый год. Всю последнюю неделю, не смыкая глаз, Арина святила воду, опуская в каждый горшочек серебряный крест, и читала молитвы, прося у неба помощи.

От чудовищного напора воды мгновенно рухнули стены постройки. Вложив в слова всю свою ненависть и горькое торжество, Арина успела выкрикнуть Дую, черным волком заметавшемуся по двору:

— Искупайся в святой воде, Дуй, а то от тебя смердит!

Бешеный водный поток завертел-закружил всех — Арину, серые полчища крыс, черного ворона, которого волна накрыла прежде, чем он успел взлететь повыше. Надежды спастись никакой, понял Дуй, барахтаясь и корчась от боли в воде, освященной силой, превосходящей его собственную. Деревня, окруженная алмазным кольцом, благодаря древним заклинаниям и молитвам Арины стала гибельной ловушкой для черного колдуна: прозрачные стены не пропускали воду, и это фантастическое, невероятное зрелище поразило бы случайного путника, доведись тому оказаться поблизости.

Освобожденная из долгого заточения вода быстро прибывала, и в ее водоворотах тысячами гибли серые твари. Дуй безуспешно пытался стряхнуть с себя своих верных помощников; обезумев от страха, они с писком цеплялись за него и карабкались вверх.

Вода поднялась уже выше домов и самых высоких деревьев. В последний раз мелькнула на поверхности голова колдуна и исчезла под мокрыми крысиными телами.

Вода дырочку найдет, и гигантский стакан дал трещину в том месте, где был мост. Через эти распахнувшиеся ворота водная стихия устремилась в русло реки. Ревущие потоки уносили с собой нечисть, что нашла здесь свой конец, смывали грязь, мусор, легко подхватывали разрушенные дома и вырванные с корнем деревья.

Речные берега не вместили пусть небольшое, но все же море, и оно разлилось по пересохшим полям и лесам. Потрескавшаяся, изнывающая от жажды земля быстро впитывала каждую капельку воды, благодарно принимая то, чего была несправедливо лишена. Воздух, прежде сухой и горячий, отяжелел от влаги, и вскоре пылающее нестерпимым жаром солнце прикрыли легкие набежавшие тучки.

Глава пятая. Сон

1.

Удивительное событие всколыхнуло дальнюю деревушку, затерявшуюся в истомленных засухой лесах и заполоненную беженцами. Колька-скорняк, потерявший в прошлом году жену и дочь и немного тронувшийся умом, вдруг принялся рассказывать всем чудный сон, который снился ему уже целую неделю, каждую ночь.

Поначалу Кольку гнали со дворов, не желая слушать сумасшедшего и тешить себя несбыточными надеждами, потом сами стали интересоваться, что там, в его сне, происходит.

— Вижу, братцы, будто бы начался в нашей деревне потоп, и заливает всю землю, но не обычной водой, а живой… И где прольется эта вода, все начинает цвести пышным цветом… — теребя соломенный чуб, с жаром рассказывал скорняк. — И землица наша пьет, и все зеленеет — и луга, и леса, и поля… И так легко душе моей, братцы, в этом сне, что летит она туда, к родной моей избе, а избы-то и нет… Там поле, чистое, широкое. И тихонечко так топоры стучат, далеко слышно…

Измученные нуждой и скитаниями люди слушали его с замиранием сердца. Старики, потолковав между собой, решили, что сон этот — добрый знак, и снарядили в дорогу пятерых самых надежных мужиков — разведать, что творится в родных местах.

Коля-скорняк, провожая мужиков, суетился у телег и, лихорадочно блестя глазами, в волнении твердил:

— Топоры возьмите, топоры!

— Возьмем и топоры, Колюня… — гудел здоровенный кузнец Митрофан. Как в дороге без топоров-то?

— И гвоздей побольше!

— Зачем же нам гвозди, Коля?

Скорняк сердился до слез, топал ногой, просил, и чтобы не обижать человека, взяли гвоздей. Уже на выезде из деревни он догнал последнюю телегу и забросил в нее узел с одеждой своей покойной жены.

— Что ты, Коля, в самом деле?! — рассердились мужики. — Забирай назад!

Безумный скорняк упал на колени, в мелкую дорожную пыль.

— Возьмите, братцы, возьмите! Не встану, коли не возьмете!

Мужики плюнули и оставили узел у себя.

Передвигались по пересохшему руслу реки, твердому, как камень. На следующий день ноги коней стали оставлять следы на влажной земле, и вскоре захлюпала в тележных колеях вода. Мужики поднялись на пологий берег и двинулись вдоль реки, все набирающей силу.

Понурые пожелтевшие леса кончились, земля зазеленела молоденькой травкой, посвежел воздух, и вдруг из набежавших туч пролился короткий теплый дождь. Картины оживающей природы вернули улыбки на суровые мужские лица, и в душах зародилась какая-то робкая, несмелая надежда на добрые перемены.

У крутой излучины реки Митрофан, возглавляющий обоз, придержал коня и, привстав в телеге, показал рукой:

— Гляньте-ка, мужики, это не человек ли там лежит? Или что иное?

Утопая сапогами по щиколотку в песке, мужики сбежали к воде, где под ветлой что-то белелось. Это точно был человек, женщина — в ветхой синей юбке, белой блузе… Они откинули с ее лица длинные спутанные пряди и переглянулись:

— Да это ведь наша мокошь!..

Легко подхватив почти невесомое тело, быстро перенесли на высокий берег и бережно уложили в телегу на сено, укрыв шалью из скорнякова узла. Руки и лоб мокоши были холодны, как лед, не было слышно дыхания, и сердце не билось. Но лежала она, как живая, и, казалось, просто крепкий сон смежил ее веки.