Пассионарная Россия - Георгий Миронов

«Императором Европы» прозвали его русские патриоты, укоряя за чрезмерное увлечение европейскими делами в ущерб российским, коими управлял тем временем Кабинет министров во главе с Аракчеевым.

Александр же на европейской арене искал применения своих переустроечных планов, чтобы затем вернуться к преобразованию своей империи на тех же началах.

«Когда думаю, как мало еще сделано внутри государства, то эта мысль ложится мне на сердце, как десятипудовая гиря, от этого устаю», – говорил Александр в 1824 г.

Неудовлетворенность реформаторской, переустроечной деятельностью порождает усталость и депрессию. «Продолжительным затмением» назвал последние годы его царствования один из современников. Так мог бы назвать свой роман «Александр I» Д. С. Мережковский, хотя писатель явно расположен к своему герою. Вот какой портрет его воспроизведен в романе:

«Белые, в пудре, вьющиеся волосы, цвет кожи бледно-розовый, как отлив перламутра, темно-голубые глаза с поволокою, прелестная, как будто не совсем проснувшаяся улыбка детских губ».

В конце романа Д. Мережковский вновь обращается к описанию облика Александра и предлагает взглянуть на него, уже умершего, глазами равнодушного медика: «Никогда не видывал человека, лучше сотворенного, – <…> руки, ноги, все части могли бы служить образцом для ваятеля. А когда-то, кожа – как у молодой девушки».

Два «портрета», а между ними – жизнь.

Роман – о последних ее годах, однако многие предыдущие даны в упоминаниях основных действующих лиц.

Красиво начинал император Александр. «Но верил же когда-то, что все будет по-новому, – вспоминает он на страницах романа. – Что бы ни говорили обо мне, я в душе республиканец. Если не отрекся от самодержавия тотчас же, как вступил на престол, то только потому, что раньше хотел, даруя свободу России, произвести лучшую из всех революций – властью законною. Помешало Наполеоново нашествие. Но, по освобождении от врага внешнего, не вернулся ли к мысли об освобождении внутреннем? Что же такое – Священный Союз, главное дело жизни его, как не последнее освобождение народов?».

«Кнут на вате» – чье-то слово о нем из доноса тайной полиции.

Как соль на рану.

Веселый, приветливый, умевший быть необычайно обаятельным (говоря словами Сперанского, «сущим прельстителем»). И, в то же время – такие, например, признания, сохраненные современником: «Веришь ли, друг, такие бывают минуты, что разбить бы голову об стену!»

Искреннее желание сделать что-то великое для России, для народа. И постоянная неуютность, дискомфорт на троне, стремление «подумать о душе», уйти, как солдат после 25-летней службы (это уже незадолго до смерти), в отставку.

Д. С. Мережковский дает такую реплику Александру в диалоге с князем Голицыным: «Не поверят, не согласятся, не отпустят живого… Как же быть, а? Мертвым притвориться, что ли? Или нищим странником уйти, как те, что по большим дорогам ходят, – сколько раз я им завидовал?».

И далее, вспоминая этот свой разговор с Голицыным об отречении от престола, Александр задумывается: «Не начал ли он строить башню, положив основание, и не мог совершить? Не вся ли жизнь его – развалина недостроенного здания?».

Постоянная депрессия, неуверенность в полностью выполненном долге государя, страх, стремление отречься от престола. И при этом абсолютное владение собой. Многие современники отмечали «удивительное присутствие духа», характерное для Александра в самые трудные (и объективно, и субъективно) дни и часы: «… ни единой черты, обличающей внутреннее положение растерзанной души его».

Это качество – семейное: отвлекаясь от романа Д. Мережковского, сравним и поведение Александра II, смертельно раненного, умирающего, и поведение Николая II – в момент отречения, в минуты кровавой казни в «доме Ипатьева» (об этом – в последующих очерках).

Чем утешал себя Александр I накануне смерти? «… Смерть тоже отречение, и, может быть, лучшее». Мысль о том, что «будучи сам несчастным, пытался делать других счастливыми». А что сделал? «Всю Россию – военным поселением…».

Безжалостен Д. С. Мережковский к Александру I. В чем-то ему симпатизируя, грустя над неосуществленными его мечтами, он показывает в конечном счете бессмысленность его жизни как государя… И пытается понять причины его неудачи.

К романтическим мечтам Александра, тогда будущего императора, Д. С. Мережковский обращался еще в пьесе «Павел I». Великий князь признается в беседе с женой, великой княгиней Елизаветой: «Ах, единая мечта моя – когда воцарюсь, покинуть престол, отречься от власти, показать всем, сколь ненавижу деспотичество, признать священные Права Человека <…>, даровать России конституцию, республику – все, что хотят, – и потом уехать с тобою, милая, бежать далеко, далеко…». В юности – на берега Рейна, незадолго до смерти, вновь возвращаясь к этой мечте, – в Ливадию, купив там поместье. (К этой мысли Александр часто возвращается на последних страницах романа Д. С. Мережковского «Александр I».)

В этом романе, наряду с темой личной драмы императора, есть еще две сквозные темы, которые мы в наших очерках не можем, да и не хотим обойти: Александр и Аракчеев и Александр и декабристы (о ней – в другом очерке).

На теме «Александр и Аракчеев» хотелось бы остановиться подробнее здесь. Характер взаимоотношений Александра с Аракчеевым весьма занимал Д. С. Мережковского во время его работы над романом «Александр I». Аракчеев при государе Александре ходит в любимцах. «Я – друг царя, – говаривал, – и на меня жаловаться можно только Богу». «Откуда такая привилегия, такой фавор?» – задумывается писатель. И выводит его из детства Александра, бывшего, как и его братья, у Аракчеева «на воспитании». Приводит такой эпизод, как бы глазами князя Валерьяна Голицына, стоявшего офицером Преображенского полка на карауле в Зимнем дворце и вспоминающего спустя годы об этом: два великих князя, Николай Павлович и Михаил Павлович, тогда еще совсем юные, сидя на подоконнике, шалили, ребячились. Вдруг кто-то шепотом произнес – «Аракчеев!» «И великие князья, соскочив с подоконника, вытянулись, как солдаты, руки по швам». Так, дескать, и Александр в юности побаивался Аракчеева.

Глазами того же князя Голицына писатель предлагает читателю взглянуть на Аракчеева времен Александра I (поскольку историографического материала для отдельного портрета Аракчеева мало, да и ограничены мы местом, пожалуй, для такого портрета, дадим лишь штрихи к нему в рамках рассмотрения личности Александра, в судьбе которого он сыграл столь большую роль):

«Лет за пятьдесят. Высок ростом, сутул, костляв, жилист. Поношенный артиллерийский темно-зеленый мундир; между двух верхних пуговиц – маленький, как образок, портрет покойного императора Павла I. Лицо – не военное, чиновничье. Впалые бритые щеки, тонкие губы, толстый нос, слегка вздернутый и красноватый, как будто в вечном насморке. Ни ума, ни глупости, ни доброты, ни злобы – ничего в этом лице, кроме скуки. Полуоткрытые над мутными глазами веки делали его похожим на человека, который только что проснулся и сейчас опять заснет».

Приводит Д. С. Мережковский и такой пример глубоких рассуждений Аракчеева: «Я люблю, чтобы все дела шли порядочно, – скоро, но порядочно; а иные дела и скоро делать вредно. Все сие дано нам от Бога на рассуждение, ибо хорошее на свете не может быть без дурного, и всегда более дурного, чем хорошего…».

Два штриха – портретная акварельная зарисовка и то, что называется – фрагмент речевой характеристики, и прозаик достигает большего, чем просто человек, описывающий факты, ибо через образы дает нам представление о грозном и одновременно чудовищно банальном Аракчееве…

Эта банальность педантично воздействовала и на весьма неординарного Александра I. Д. С. Мережковский «вводит» во внутренний монолог императора (словно бы мимоходом брошена мысль, но как важна для понимания метаморфоз Александра) такую фразу: – «Как ни мудри, все будет по-старому», – говорит Аракчеев, и ведь прав. Стоит ли ворошить кучу?».

Блистательно воспроизводит писатель суть взаимоотношений государя с Аракчеевым: с юных лет Александра внушал ему Аракчеев мысль о своей надежности, верности, исполнительности. Умел с полуслова понять господина, что Александр весьма ценил. Умел построить «потемкинские деревни» в виде военных поселений и убедить императора в их целесообразности. Умел пресекать все попытки придворных составить ему оппозицию в глазах государя.

Если же возникала опасность опалы, умел так изощренно шантажировать романтически настроенного на реформы и переустройства, но леноватого и не очень решительного Александра, что тот пугался остаться без такого «без лести преданного» соратника.

Конечно же, наделенный природным умом, Александр разгадывал несложную интригу Аракчеева, видел его игру. «Что теперь будет, – предвидел; хотя по давнему опыту мог знать, что ничего не будет, но при каждой ссоре боялся, что Аракчеев уйдет от него, – и он пропал».