Серебряная рука - Майкл Муркок

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

АРФА ДАГДАГА

Радостно возвращались мабдены в Кэр-Малод. Еще бы. С ними шел сам Верховный Правитель. Люди танцевали и пели. Лица Гоффанона и Ильбрика, двух славных сидхи, светились улыбкой.

Лишь Корум был печален, так как помнил горькие слова, сказанные ему Девой Дуба. Он шел последним во лесу, последним вошел и в королевские покои.

Радость затмила умы, и люди не видели того, что Корум опечален. Они приветствовали и восславляли его, но Принц не замечал их.

Начался пир. Заиграли сладкозвучные мабденские арфы.

Корум, сидевший меж королем Маннахом и Медбх, часто прикладывался к кубку, надеясь таким образом развеять грустные мысли.

Гоффанон и Ильбрик сидели рядом (Ильбрик, скрестив ноги, сидел прямо на полу). Король Маннах обратился к карлику-сидхи:

— Откуда ведомо тебе заклинание, о, Гоффанон?

— Я не знаю ни одного заклинания, — ответил Гоффанон, смахнув с губ капли меда. — Я доверился памяти нашего народа. Этой песни я и сам никогда не слышал. Сама собою слетала она с моих уст. Я пытался дозваться до Девы Дуба и до странствующего духа Эмергина. Слово же мне было подсказано самим Эмергином, с него-то и началось превращение.

— Дагдаг… — задумчиво произнесла Медбх, не заметив, что Корума при этом передернуло. — Древнее слово. Наверное, это имя, верно?

— Не только имя, но и звание. Впрочем, у этого слова значений много.

— Это имя сидхи?

— Не думаю, — пусть обычно его и связывают с сидхи. Дагдаг не единожды водил сидхи на бой. По меркам сидхи я юн, я участвовал только в двух из девяти великих битв с Фой Мьёр. В мое время имя Дагдага вслух уже не поминали. Причины этого мне неизвестны, правда, о нем ходили странные слухи — Дагдаг, мол, однажды предаст наше дело.

— Предаст? Надеюсь, не этой ночью?

— Нет, — нахмурившись, ответил Гоффанон. — Конечно, нет. — Он поднес к губам златопенный кубок.

Джерри-а-Конель подошел к Коруму.

— Что ты так невесел, друг мой?

С одной стороны, Корум был благодарен Джерри за то, что он заметил его скорбь, с другой — ему не хотелось портить другу праздник. Улыбнувшись, Принц покачал головой:

— Все в порядке. Просто я немного устал.

— Это арфа во всем виновата, — вмешалась в разговор Медбх. — Я ее уже слышала. Милый, ты помнишь, как мы ездили в Замок Оуин?

— Да-да, конечно. Там ты ее и слышала.

— Странная арфа, — заговорил король Маннах. — Но знали бы вы, как я благодарен ей — ведь именно она подарила нам Эмергина. — Король поднял кубок за здоровье Эмергина, который, спокойно улыбаясь, сидел во главе стола.

— Теперь уцелевшие племена мабденов сплотятся. Мы созовем великое воинство и пойдем войной на Фой Мьёр. На этот раз они не уйдут от нас!

— Хорошо сказано, — сказал Ильбрик. — Но одной смелости для этого мало. Нам нужно оружие — такое, как мой меч Мститель. Мы должны быть осмотрительными и расчетливыми.

— Мудрые слова говоришь ты, о, Сидхи, — сказал Эмергин. — Ты как будто читаешь мои мысли. Лицо Великого Друида светилось радостью. Казалось, будто предстоящие заботы нисколько не тревожат его. Сейчас он был одет в просторную мантию из желтой парчи, украшенную алыми и голубыми фигурами. Волосы его были собраны в узел.

— Если Эмергин будет нашим советником, а Корум — полководцем, мы можем на что-то надеяться, — сказал король Маннах. — Мы стали сильнее. А ведь совсем недавно нам казалось, что наш народ обречен…

— Теперь же мы празднуем победу, — выпалил неожиданно для самого себя Корум, только что осушивший полный кубок. Он поднялся со скамьи и, стараясь идти прямо, вышел из залы.

Он шел по ночным улочкам Кэр-Малода, заполненным гуляющим людом. Оставив крепость, Корум направился к морю.

Корум стоял над расселиной, отделявшей его от руин старого вадагского дома, — замка Эрорн, прозванного мабденами Замком Оуин.

Руины были озарены светом луны. О, как хотелось Коруму перелететь через расселину и найти ту дверь, что отворялась бы в его собственный мир, мир вадагов. Да, там он был одинок, но куда более горьким было его теперешнее одиночество. Здесь его не мог понять никто.

И тут он увидел лицо, что смотрело на него из-за порушенных стен замка. Красиво и насмешливо было лицо и отливало оно золотом.

Корум хрипло спросил:

— Дагдаг? Это ты?

В ответ он услышал смех, который тут же обратился музыкой арфы.

Корум вынул из ножен меч. Где-то внизу шумело море. Корум решил перепрыгнуть расселину и найти юношу с золотистой кожей. Ему хотелось понять, чего же тот хочет. Да, он мог сорваться вниз, но смерти Принц уже не боялся.

Вдруг Корум почувствовал, как ему на плечо легла мягкая, сильная рука. Он отскочил в сторону и закричал:

— Дагдаг! Оставь меня в покое!

И услышал голос Медбх:

— Дагдаг — наш друг, Корум. Дагдаг спас нашего Верховного Правителя.

Корум обернулся и увидел встревоженное лицо девушки.

— Спрячь свой меч, — сказала Медбх. — Здесь никого нет.

— Разве ты не слышала звуков арфы?

— То ветер шумел в развалинах, Корум. Ветер.

— Неужели ты не видела его лица?

— Я видела, как облака затянули луну, Корум. Оставь этот вздор — нас ждут на празднике.

Корум спрятал меч в ножны и послушно побрел за Медбх.

ЭПИЛОГ

Так заканчивается сказание о Дубе и Овене.

Отправились за море гонцы, чтобы сообщить народу радостную весть: Верховный Правитель вернулся к людям. Гонцы поплыли на запад, к королю Файахэду, что правил страною Туха-на-Мананнан (названную в честь отца Ильбрика); поплыли на север, в страну Туха-на-Тир-нам-Бео. Отправились они к Туха-на-Ану и к Туха-на-Гвидднью Гаранхир, стране короля Даффина. И где бы ни встречали они мабденов, говорили о том, что пришел в Кэр-Малод Верховный Правитель, что собирается Эмергин начать войну с Фой Мьёр и что созывается великий совет всех народов и племен.

Вновь в кузнях ковались топоры и мечи, кинжалы и стрелы, и учил людей этому ремеслу величайший из кузнецов карлик Гоффанон.

Надежда вернулась в сердца мабденов, с нетерпением ждали они битвы, на которую должны были повести их Великий Друид Эмергин и Корум Серебряная Рука.

Рассказывал Ильбрик людям старинные сказания, слышанные им еще от отца, величайшего сидхи Мананнана. Рассказывал он им о девяти великих битвах с Фон Мьёр, о доблести и отваге. И пробуждались люди от немощи и исполнялись мужества.

Лишь Корум был угрюм и бледен. Казалось, он прислушивается к некоему голосу, но никак не может расслышать слов.