Триптих - Макс Фриш
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Айзенринг. Что, опять полиция?
Голос Анны. Господин Бидерман!
Айзенринг. И еще говорят, что у нас не полицейское государство!
Голос Анны. Господин Бидерман!
Бидерман. Иду, иду!
Дальнейший разговор ведется шепотом.
Господин Айзенринг, вы любите гуся?..
Айзенринг. Гуся?
Бидерман. Гуся, да, гуся…
Айзенринг. Я? Люблю? Не понимаю.
Бидерман. С каштанами.
Айзенринг. И с красной капустой?
Бидерман. Да… Что я хотел сказать… моя супруга и я — прежде всего я — ну, я просто подумал: если вам будет приятно… Я не хочу навязываться! Если вам будет приятно, господин Айзенринг, то приходите к нам на ужин — вы и Зепп — проведем вечерок…
Айзенринг. Сегодня?
Бидерман. Может, вам удобней завтра?
Айзенринг. Завтра, я полагаю, нас тут уже не будет. А сегодня — с удовольствием, господин Бидерман, с удовольствием!
Бидерман. Скажем, в семь.
Голос Анны (снизу). Господин Бидерман!
Бидерман. Договорились?
Айзенринг. Договорились.
Бидерман идет к выходу и останавливается в дверях, любезно кивая Айзенрингу и косясь на канистры и шнур.
Договорились.
Бидерман уходит, а Айзенринг, насвистывая, продолжает работу.
Дом.
Появляется хор, как будто сцена уже кончилась; но в то мгновение, когда хор подходит к рампе, на чердаке раздается грохот — что-то упало.
Чердак.
Айзенринг. Можешь выходить, доктор.
Из-за канистр вылезает третий — в очках.
Слыхал?.. Мы пойдем на ужин — я и Зепп, — а ты тут дежурь. Чтобы никто не входил и не курил. Понятно? До положенного времени.
Третий протирает очки.
Я иногда себя спрашиваю, доктор: чего ты, собственно говоря, с нами возишься, если тебе неприятны пожары, искры, треск пламени, сирены, которые вечно воют с запозданием, лай собак, дым, вопли — и пепел.
Третий надевает очки, оставаясь безмолвным и серьезным. (Смеется.) Идеалист! (Насвистывает несколько тактов, не глядя на доктора.) Не люблю я вас, академиков. Ну, ты это знаешь, доктор, я тебе сразу сказал: никакого у вас удовольствия в работе. (Продолжает работать и насвистывать.)
Дом.
Хор.
Мы наготове.
Тщательно свернуты шланги красные,
Все по инструкции.
Блещет каждый ворот,
Из меди сделанный.
Каждый место знает свое.
Корифей.
Дует фён, к сожалению…
Хор.
Каждый место знает свое.
Блещет, проверен тщательно,
Чтобы напора хватало,
Насос наш,
Тоже из меди сделанный.
Корифей.
А пожарные краны?
Хор.
Каждый знает место свое.
Корифей.
Мы наготове.
Входят Бабетта с гусем и доктор философии.
Бабетта. Да-да, господин доктор, я знаю, но мой муж… да-да, срочно, господин доктор, срочно, хорошо, я передам. (Оставляет доктора и подходит к рампе.) Муж заказал гуся. Вот он, пожалуйста! И я должна жарить. Чтобы подружиться с этими там — наверху.
Слышен звон колоколов в церкви.
Нынче суббота, как вы слышите, и я не могу отделаться от дурацкого предчувствия: может, они в последний раз звонят, эти колокола…
Голос Бидермана. Бабетта!
Бабетта. Не знаю, сударыня, всегда ли прав Готлиб. Он ведь в свое время тоже говорил: конечно, они прохвосты, но если я с ними разругаюсь — тогда прощай наша туалетная вода, Бабетта! А стоило только ему вступить в их партию…
Голос Бидермана. Бабетта!
Бабетта. И всегда одно и то же! Я уж знаю моего Готлиба. Слишком он мягкосердечен, да-да, просто слишком мягкосердечен! (Уходит с гусем.)
Хор.
Вот и в очках еще.
Видно, что он из приличной семьи,
Зависти нет в нем,
Но начитан, как видно, и бледен;
Не надеясь, что доброта
К добру приведет,
Полон решимости действовать,
Веря, что цель средства оправдывает,
Тоже надеется он, скептик наивный!
Чистит очки, чтоб видеть дальше.
И в канистрах с горючим видит он
Не горючее —
А идею!
Пока не вспыхнул пожар.
Доктор философии. Добрый вечер…
Корифей.
К шлангам!
К насосу!
К лестнице!
Пожарники мчатся на свои места.
Корифей. Добрый вечер.
(Публике, после того, как отзвучали возгласы «готов».) Мы начеку…
СЦЕНА ПЯТАЯ
Дом.
Вдова Кнехтлинг все еще здесь — стоит. Звон колоколов становится громче. Анна накрывает на стол. Бидерман вносит два кресла.
Бидерман…Потому что у меня нет времени, фрау Кнехтлинг, вы же видите — абсолютно нет времени, чтобы заниматься покойниками. В общем, я уже сказал: обратитесь к моему адвокату.
Вдова Кнехтлинг уходит.
Анна, закройте окно — собственного голоса не слышно!
Анна закрывает окно, и звон колоколов становится глуше. Я же сказал: скромный, уютный ужин. На кой черт эти идиотские канделябры?
Анна. Но они всегда тут стояли, господин Бидерман!
Бидерман. Я сказал: уютно и скромно. Чтобы никаких излишеств! А эти вазы, черт бы их побрал! Подставочки для ножей, серебро, сплошь серебро и хрусталь. Что они подумают? (Собирает подставочки для ножей и сует в карман брюк.) Вы же видите, Анна, в чем я — в самом старом домашнем пиджаке, — а вы? Большой нож для дичи можете оставить, он понадобится. Остальное серебро — прочь, прочь! Господа должны чувствовать себя как дома… Где штопор?
Анна. Вот он.
Бидерман. А попроще у вас ничего нет?
Анна. На кухне. Но он ржавый.
Бидерман. Тащите его сюда! (Берет со стола серебряный кувшин.) А это что такое?
Анна. Для вина…
Бидерман. Серебро! (Тупо смотрит на кувшин, потом на Анну.) Это что, всегда у нас было?
Анна. Но это же нужно, господин Бидерман.
Бидерман. Нужно! Что значит нужно! Что нам нужно — так это человечность, братство. Убирайте кувшин! А это что вы там принесли, черт побери!
Анна. Салфетки.
Бидерман. Дамаст!
Анна. Других нет.
Бидерман (собирает салфетки и сует в серебряный кувшин). Целые племена живут без салфеток, а такие же люди, как и мы…
Входит Бабетта с громадным венком.
(Еще не видит ее, стоя у стола.) Я уж думаю — нужна ли нам вообще скатерть…
Бабетта. Готлиб…
Бидерман. Чтобы никаких классовых различий! (Замечает Бабетту.) Что это за венок?
Бабетта. Который мы заказывали. Ну что ты скажешь, Готлиб, — прислали венок сюда. А ведь я сама написала им адрес — адрес Кнехтлингов, черным по белому. А тут и лента и все наоборот.
Бидерман. То есть как — лента наоборот?
Она показывает ленту.
НАШЕМУ НЕЗАБВЕННОМУ ГОТЛИБУ БИДЕРМАНУ. (Разглядывает ленту.) Не принимай. И речи быть не может! Пусть перепишут… (Возвращается к столу.) Ты меня не нервируй, Бабетта, я занят другими вещами, черт побери, не могу я быть и тут и там.
Бабетта с венком уходит.
Бидерман. Стало быть, скатерть — долой! Да помогите же, Анна. И, как я уже сказал, никакой сервировки. Категорически! Вы входите без стука, просто входите и ставите гусятницу на стол…
Анна. Гусятницу?
