В теснинах гор: Повести - Муса Магомедов

— Эй, художник несчастный, подойди, дело есть, — кричит он Мне.

— Сам подходи сюда, ты же видишь, что Ананды занят, — отвечает ему Хабсат.

— Вот как девочки мальчиков портят, — говорит Микаил, — даже самому отвечать не дают.

Я молчу.

— Не идешь, что ли?

— Видишь, у меня сапоги мокрые, сушатся, не могу же я босиком идти, — говорю я ему, бывшему своему другу.

— Ничего не случится с тобой, — ехидничает он. — Ты от собак и босиком бегаешь!

— Собаки кусаются, — хохочет Хабсат.

— Ну, посмотрим, собачий герой, ты еще за мной побегаешь, — вконец разозлился Микаил.

— Ананды, Апанды, — не унимается Хабсат, — ну скажи нам, почему ты так их боишься?

— Кого? — спрашиваю я и краснею.

— Собак. Они ведь знают, кто их боится, на того и бросаются. А ты не обращай на них внимания.

Легко сказать «не обращай внимания». На нее‑то они не бросятся, а меня уже кусали. И почему они меня даже видеть спокойно не могут? Так думаю я, и настроение у меня портится. Какое‑то предчувствие у меня — не простит мне Микаил обиды. Придумает что‑нибудь. И Микаил действительно придумал. Пошли мы вечером в кино — я, Хабсат и Джамбулат. Вдруг видим, Микаил держит на веревке уличную собаку и сам заранее ухмыляется. Решил, видно, натравить на меня. Убежать, что ли? Но тут Джамбулат говорит:

— Будь мужчиной, Апанды, неужели ты боишься? Иди, не обращай внимания на нее.

Слова друга внушают мне уверенность, но ноги все‑таки дрожат, когда мы подходим к Микаилу.

— Иди, собачка, иди, вот твой друг идет, поцелуй его покрепче! — кричит он и подталкивает ко мне собаку. Она как зарычит, но я ни с места. Ноги прямо к земле приросли.

А собака погавкала, да и замолчала. Видит, значит, что на нее внимания никто не обращает. Потом поджала хвост и пошла прочь. Микаил остался стоять на месте. Хабсат ему даже язык показала.

На следующий день мы проводили Джамбулата и тетю Раисат. Они полетели на вертолете, а картины колхозная машина увезла позже. Провожать гостей мы пошли пешком. Так захотела тетя Раисат. «Хочу, говорит, подышать горным воздухом». Когда подошли к развилке дорог, она остановилась и показала нам на новую дощечку с указателем дороги. «Теперь уж никто не ошибется», — посмотрела она на меня лукаво и засмеялась. Мне стало очень стыдно.

— Ничего, Апанды, все бывает, на ошибках учимся! — сказала она и пошла вперед.

Все свое богатство — и ласты, и медную трубку, и даже резиновую лодку — Джамбулат оставил нам — мне и Хабсат. А я подарил ему барашка — отец привез его с гор. Он двоих привел, но одного мы отдали тете Зарплат. Пусть в городе зарежут на свежее мясо, а из шкуры Джамбулат сошьет себе папаху. Хорошая папаха получится.

Прошел год, и я тоже поехал в город учиться.

Исполнилась моя мечта. Теперь, друзья, я студент художественного училища имени знаменитого дагестанского художника Джамала. Вот приеду на каникулы в Гандых, нарисую и деда, и Хабсат, и Микаила.

Он учится в восьмом классе — и пишет мне письма о всех аульских новостях. А мама присылает посылки. Иногда я нахожу в них моченые груши из кувшинов тети Муминат, — самые вкусные груши на свете.

Да, больше я не хожу в отцовских сапогах. Мы с Джамбулатом утопили их в море в тот день, когда в городской мастерской мне сшили новые удобные ботинки.

МАГДИЛАВ

— Надо напоить коня, — сказал шофер, показывая на горячий пар, идущий из радиатора. Был жаркий июльский день, солнце стояло в самом зените, когда мы доехали до Кахибского моста.

— Не помешало бы и самим подкрепиться, — ответил я, доставая дорожную сумку.

Мы выбрали чудесное прохладное место в тени у речки. Вдруг я услышал знакомый хохот моего школьного друга Амирхана — дорожного мастера. Его заразительный смех, заставляющий улыбнуться даже самого сердитого Гаруна в ауле, я узнал сразу. Сидел он у подпорки моста, в тени, в кругу нескольких мужчин, и обедал. Я был в нерешительности: подойти к нему сейчас или подождать. Но Амирхан заметил меня и, продолжая смеяться, вскочил и направился ко мне. За ним встал и Надирбег — его я тоже узнал, как только он поднялся. Низенький, с большим горбатым носом, в комбинезоне.

— А что этот «карапузик» тут делает? — спросил я, после обычного приветствия Амирхана, кивая головой в сторону Надирбега. Мы в школе так и называли его — «карапузик» и даже однажды предложили растянуть его, как ахальчинцы бревно. Если бревно не доставало от одного конца стенки до другого при строительстве дома, ахальчинцы опускали его в воду на сутки, потом брались за оба конца и начинали тянуть в разные стороны. Но Надирбег на шутки не обижался.

— Он инженер–электрик, — ответил мне Амирхан. — Вот тянет электропровод в горные аулы, из Гергебиля высоковольтную линию, чтобы в самых отдаленных уголках гор, в каждой сакле горели лампочки Ильича… Большим человеком стал «карапузик»!..

— Кто большим стал, кто маленьким остался, потом разберемся, пошли пообедаем с нами, — потянул меня Надирбег, и, сложив руки трубкой у рта, закричал, обращаясь к высоким скалам, склонившимся над рекой: — Магдилав! Ва, Магдилав! Сходи вниз, шайтан!

Тут я заметил на выступе высокой скалы столбик, а на макушке его человека. Он, видимо, прикреплял стеклянные изоляторы, через которые будут тянуть провода.

— Какая высота! Как он не боится? — удивился я. — Сорвись оттуда, костей не соберешь.

— Магдилав не сорвется. У них род такой — не боится высоты, — ответил гордо Надирбег. — Говорят, его прадед, тоже Магдилав, был большой, как утес, а лазил по скалам, как горный тур. Даже орлы завидовали ему. Видал у красного моста скала — высокая, гладкая, так там он снял мед диких пчел! А когда войска Надиршаха ворвались в горы, он спустился с такой горы, чтобы разрушить мост — преградить врагу дорогу. Вот каким был Магдилав — восконосный.

— Восконосный? Что это значит?

— О, друг, это целая история. Кстати, тебе она пригодилась бы. Загляни в новый аул Гондох. Он теперь в степи, недалеко от Махачкалы. Старики расскажут тебе о Матдилаве…

Через два месяца я был в степном поселке, построенном недавно Гондохе, по случаю «Праздника черешни». Я вспомнил тот утес у Кахибского моста в скалах и рассказ Надирбега о восконосном Магдилаве, и начал расспрашивать стариков. После я побывал в горах, в старых сторожевых башнях, построенных горцами на высотах, чтобы в случае опасности зажечь огонь — сообщить о приближении врага. — Я как бы шел по следам Магдилава. И вот, дорогой читатель, что я услышал и узнал о нем,

Единственный сын мельника из Гондоха Магдилав (отца его звали Магди, а сына Махмуд, но все его звали просто Магдилав, что означает по–аварски — сын Магди) в тот осенний день 1735 года возвращался с кородинского базара, на который собирались люди со всей Аварии, а также из соседних с Аварией мест. Цудахарцы (даргины), кази–кумухцы (лаки), табасаранцы продавали свои изделия, скот, обменивались нужными товарами. Кроме того, базар служил местом, где обычно проводились всякие состязания в ловкости и силе.

Шел Магдилав по извилистой тропинке, протянувшейся но скалистому склону, как ленточка. На уздечке он вел коня, без седла, блестевшего под лучами солнца, как черный ворон. Небо было чистое, без единого облачка, лишь кое–где парили редкие орлы, ищущие добычу, да ласточки обучали своих птенцов перед отлетом в далекие жаркие страны на зимовку. По преданию, ласточки–матери никогда не возвращаются в горы — они разбиваются о финиковые деревья и погибают где‑то в Аравии. А дети их прилетают по дорогам отцов и матерей, к тем же гнездам, прилепившимся на горских саклях. На своих быстрых и легких крыльях приносят ласточки весну в суровую страну гор.

Магдилав любил ласточек, и ему всегда бывало грустно, когда они улетали. Казалось, вместе с частичкой солнечного тепла уносили они на своих крыльях душевный покой и радость. Как забавно они щебетали под окнами, трудились над своими гнездами, которые они мастерски свивали из крупиц глины на прибитой к бревну подкове.

Молодой горец вглядывался до боли в глазах в прекрасное лазурное небо, слушал веселые песни птиц, и на душе у него становилось радостно и легко. Конь его с хрустом ел траву, временами поворачивал голову в сторону хозяина. А Магдилав смотрел на родные горы, такие неприступные и суровые для чужих, и такие близкие и доступные горцам. Вон там, наверху в стороне от дороги зеленели леса — они начинались от самой тропинки — мелкие, редкие, а дальше, поднимаясь по склонам, обретали мощь, делались выше, стройнее, гуще. Между сосен, берез и елей встречались и деревья кизила, диких яблонь, груш, грецкого ореха. Бывало, с ребятами ходил Магдилав вырубать деревья, отмеченные хозяином для продажи, й всегда ему было грустно при виде падающего дерева. Будто друга, жалел он его.