Вернон Господи Литтл. Комедия XXI века в присутствии смерти - Ди Би Си Пьер

– Угадали.

Ласалль кивает и пыхает воздухом меж плотно сжатых губ.

– Сынок, эта женщина – пизда набитая, и больше никто. Другой такой засранной прокладки подмандошной свет не видывал; да у нее, наверное, в жопе мозгов больше…

– Стойте, стойте, а вы точно священник?

– Парень, да она просто эгоистичная старая проблядь…

– Тормози, я сказал!

За дверью раздается шум, и в глазке темнеет.

– Тихо там, – говорит охранник.

До меня вдруг доходит, что я стою на ногах и кулаки у меня сжаты до боли. Когда я перевожу взгляд обратно на Ласалля, он улыбается.

– Так значит, никого не любишь, да, сынок?

Я сажусь на койку. Велкровские червячки бегут вверх по хребту.

– Давай-ка я скажу тебе кое-что, дам тебе бесплатную консультацию: жизнь становится просто медом, если ты любишь людей, которые уже давно тебя любят. Ты когда-нибудь видел, как твоя матушка выбирает для тебя открытку?

– Нет.

Он смеется.

– А это просто потому, что в распорядке дня молодого человека не значится такая статья: пойти посмотреть, как она стоит и вчитывается в каждое слово на этих открытках, как перебирает в душе все те чувства, которые к тебе испытывает. А может, ты просто слишком спешишь сунуть эту картонку в шкаф, чтобы успеть прочесть, что в ней написано: про солнечный луч, который озарил весь свет, когда ты пришел в этот мир. А, Вернон Грегори?

В глазах у меня тепло и щиплет.

– Ты просрал все, что мог, сынок. Признайся.

– Но я не хотел, чтобы так все обернулось…

– Оно должно было как-нибудь обернуться, сынок. По другому никак. Ты просто еще не успел повстречать своего Господа, лицом к липу.

Ласалль лезет в карман штанов и достает кусок материи, чтобы я мог вытереть слезы. Но я утираюсь рукавом рубашки. Он наклоняется вперед и берет мою руку своей, черной и морщинистой.

– Сынок, – говорит он, – старик Ласалль скажет тебе, как оно все устроено. Ласалль откроет тебе секрет человеческой жизни, и ты будешь всю жизнь удивляться, почему ты сам раньше до этого не додумался…

Как только он начинает говорить последнюю фразу, я слышу в коридоре шум. Шаги. И – голос Лалли.

Двадцать четыре

– Главное в первом публичном голосовании, – говорит Лалли, – это не давать зрителю возможности слишком широкого выбора. Мы должны составить шорт-лист преступников, провести по каждому рекламную кампанию, а потом запустить пробное голосование и выяснить, кто из них понравился публике.

Такое впечатление, что с ним там еще по меньшей мере три человека. Охранник торопливо стучит в дверь, но замка не открывает, как будто просто хочет, чтобы мы вели себя потише.

– У нас отобрано сто четырнадцать кандидатов, – говорит другой человек. – Вы хотите сказать, что для первого голосования нужно оставить дюжины три, не больше?

– Ц-ц, еще чего. Я имел в виду – двое-трое, никак не больше. Зрителю нужно будет представить их вживую, взять у них короткие интервью, отснять реконструкции преступлений, плачущих родственников жертв. Потом на неделю установить у них камеры, с постоянным доступом для пользователей Интернета, все вживую – и столкнуть их лоб в лоб в битве за зрительские симпатии.

– Понятно, – говорит другой человек. – Типа Большого Брата, да?

– В самую точку. Именно под этим соусом мы и продали проект нашим спонсорам.

– А как мы выберем первую двойку? – спрашивает третий голос.

– Да, в общем, это не важно, при условии, что преступления за ними будут числиться действительно сильные. Вот, буквально на днях услышал концептуальный слоган, в каком-то телешоу, точно не помню: «Последние станут первыми» – так он звучал. Есть в нем какая-то сила, а, как вам кажется?

– Превосходно, – подхватывает четвертый голос. – Апелляция к оперативной памяти, так сказать.

– Точно.

На подходе к нашей камере шаги замедляются. Охранник лязгает ключами, чтобы привлечь к себе внимание.

– А вы что тут делаете, офицер? – спрашивает Лалли.

Охранник мнется на месте, потом в глазке появляется и исчезает чья-то тень.

– Откройте-ка вот эту дверь, – говорит Лалли.

Ключ проворачивается в скважине, и он просовывает голову внутрь.

– А это еще что такое? – Он оборачивается к охраннику. – Разве не было распоряжения содержать этого человека в строгой изоляции?

– Да, конечно, конечно, – мямлит охранник и вертит в руках ключи. – Ну, это, понимаете, что-то вроде терапии, понимаете? Маленькая консультация, чтобы немного облегчить жизнь в Коридоре смертников.

Лалли хмурит брови.

– Этот парень совершил массовое убийство – не поздновато ли для консультаций? К тому же эти камеры выведены из ведения тюремной администрации. Мы здесь будем проводить окончательную редакцию озвучки.

– Как там твоя мама? – спрашиваю я у Лалли. Слова слетают с моих губ, как плевки. – Не заебал ее до смерти?

– Господи Иисусе, сынок, да ты что? – задыхается охранник.

Лалли еле сдерживается, чтобы не ударить меня, не без помощи партнеров по бизнесу. Я смотрю на него в упор, и кажется, что вот сейчас он задымится и сдохнет.

– Во всем раю молитв не хватит, чтобы меня удержать, когда я дорвусь до твоей сраной жопы, – слышу я как будто со стороны собственный шепот.

Даже Ласалля передергивает. Лалли ухмыляется.

– Разведите их.

– Слушаюсь, сэр, – отвечает охранник.

Он вытягивается по стойке смирно и грозит нам с Ласаллем рукой. Я пытаюсь встретиться глазами с Ласаллем, но он уже поднялся с места и – шарк-шарк-шарк – плетется прочь.

– Ласалль, так в чем секрет? – все так же, шепотом, говорю я ему вслед.

– Потом, сынок, позже.

Лалли улыбается мне, когда я выхожу из камеры.

– Все пытаешься понять, что к чему, а, Литтл, маленький человек из Мученио? – Он смеется, закашлялся, как астматик, а потом уводит своих приятелей прочь, и голос его превращается в отдаленное эхо. – Так, значит, первое голосование запускаем четырнадцатого февраля.

– В смысле, на Валентинов день? – переспрашивает кто-то из его спутников.

– Вот именно.

Ни за что не поверите: в камеры смертников доставляют рекламную рассылку. Ровно за неделю до первого голосования я получил письмо от организаторов лотереи, в котором сказано, что я – с гарантией – выиграл миллион долларов; по крайней мере, так написано на конверте. Судя по всему, для того чтобы получить этот миллион, нужно купить у них энциклопедию – или для того, чтобы твои шансы получить миллион стали еще того гарантированней. А еще пришел квиток от «Барби Q» с приглашением съесть «чик'н'микс» на двоих в любом их ресторане, который только я найду на этом свете. В самое время, нечего сказать. Жаль, что на том свете они еще не открылись. Хотя кто их знает.

Я работаю над своим артпроектом, когда в конце Коридора раздаются шаги Джонси: он идет ко мне. Когда он проходит мимо других камер, каждый из сидельцев непременно что-нибудь отпустит на его счет, так что в любой момент можно с точностью сказать, где он сейчас находится. Он несет телефон. Я вздрагиваю и поскорее прячу все свое искусство. Впрочем, главная новость до меня уже дошла раньше, чем Джонси с телефоном. Я все слышал по телевизору, который работал у кого-то на той стороне Коридора.

«Тело американца будет сегодня отправлено на родину авиарейсом. Кроме того, в перестрелке погибло еще около сорока беженцев, – бубнил диктор. – После перерыва на рекламу – окончание истории серийного убийцы Вернона Грегори Литтла; мы узнаем последние подробности относительно его закончившейся неудачей попытки обжаловать вынесенный приговор, а кроме того – история об утке и хомячке, которые делают все только так, как им нравится!»

Джонс не смотрит мне в глаза, он просто просовывает мне аппарат между прутьями.

– Вернон, мне очень жаль, – хрустит в трубке голос моего адвоката. – У меня просто нет слов, чтобы передать, что я сейчас чувствую.

Я молчу.

– И мы уже ничего не можем сделать.

– А как насчет Верховного суда? – спрашиваю я.

– Боюсь, что в вашем случае сама процедура ускоренного рассмотрения апелляции исключает подобную возможность. Мне очень жаль…

Я кладу телефон на койку, и каждая морщинка на одеяле отдается у меня в ушах грохотом гравия.

Сегодня у меня в камере установят камеры и уберут из Коридора все телевизоры и радиоприемники. Потому что мы не должны знать, как идет голосование. Я сижу в самом темном углу камеры и думаю обо всем сразу. Я даже не играю в шарики. Восемь сквиллионов психов со всех концов земного шара прислали мне свои валентинки. Какая-то добрая душа в почтовом отделе передала мне одну-единственную, от Эллы Бушар. Я просто оставил ее в списке корреспондентов, не спрашивайте почему. Впрочем, я ее все равно не открывал. В Коридоре сегодня ночью удивительно тихо, наверное, из чувства уважения. Тут сидят люди, которых называют подонками из подонков, но что такое уважение, в Коридоре знают.