Новый Мир ( № 3 2013) - Новый Мир Новый Мир
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как это славно, как простодушно «вырвалось» у Достоевского (в отрывке о нищих детях): «Это дикое существо не понимает иногда ничего, ни где он живет, ни какой он нации, есть ли Бог, есть ли Государь …». Вот монархическое сознание, которое сымитировать невозможно.
По дороге в Царское заглянули на Новодевичье. Прежнего мародерского разграба уж нет, но тютчевские кресты как-то по-новодельному подновлены и подкрашены, а между тем нуждаются в грамотной реставрации (а утраченные детали и в реконструкции); с переносицы некрасовского бюста стекает засохший птичий помет…
В Лицее впервые увидел репинскую картину: славная, русская, иллюстрирующая событие вещь (не кондово реалистическая, а уже с размытостью, соответствующей веяниям живописи, тогда новейшей).
Зашкаливающая и заставляющая страхом сжиматься сердце бессовестность молодых современников. Солдаты охраны утащили банковские карточки погибших в автокатастрофе поляков; в Москве разоблачена многолюдная контора по обману пенсионеров и ветеранов — вытягивали у доверчивых стариков их копейки. Девки, парни, накаченные, холеные, закрывают куртками от камер рожи — устыдились? Что-то не верится. Новая молодежь опущенной России.
Ирина Роднянская — литературный критик с необычайно открытым сердцем (что для критиков, по-моему, редкость). Помнится, она писала в НМ, что XX век неожиданно завершился у нас я влением Максима Амелина.
12 июня, суббота.
Гёте полагал, что один человек, даже если это Богочеловек — Христос не может покрыть Собою все явления природы, Земли, Вселенной, да даже и разноликих цивилизаций (Евангельский, как бы теперь сказали, проект, по его представлениям локален и не может охватить все ). Скорее, у Гёте были спинозовские представления о Высшем Разуме, которые он предпочитал (и не хотел, и не умел, поелику это невозможно) ни конкретизировать, ни доводить до «конечной точки».
А наш иудей Шестов восстал — он, по-ветхозаветному, за Бога личного , за «Бога Авраама и Иакова». Шестов учил меня сверхъестественному, тому, что вопреки очевидности, тому, что прошлое отменяемо и т. п. И при такой весьма нетривиальной философской позиции — убежденности имел, оказывается, самые примитивные представления о социальной реальности, о современной ему России и проч. (его «февралистская» заметка — даже его соратники по Серебряному веку были шокированы такой банальной керенщиной из уст такого не простого мыслителя).
Болезнь дается во вразумление, в улучшение. Сосед по Переделкину литератор Леня Латынин прохворал (оперативно вовремя обнаруженным) раком и сделался добрее и глубже, в нем померещился мне новый внутренний свет. А вот Р. после двухлетней депрессии остался прежним. Спрашивается, зачем же тогда болел?
Гениальная по точности самохарактеристика Шварц:
«Я — сложный человек. Бессознательное у меня — как у человека дородового общества, сознание — средневековое, а глаз — барочный».
А как точно выражена порою мысль! «Можно подумать, что я склонна к самолюбованию. Скорее я пристально вглядываюсь в себя с опасным вниманием экспериментатора, с каким он может следить за животным, опыты над которым, наконец-то, начали подтверждать теорию».
Сколько я писал о мерзости посттоталитарной России, а у Елены это сильней, эпичнее:
В городе сняли трамвай,
Не на чем в рай укатиться,
Гнусным жиром богатства
Измазали стены.
Новый Аларих ведет войско джипов своих.
Серою бедною мышкой
Искусство в норку забилось,
Быстро поэзия сдохла ,
Будто и не жила.
Сколько в этой нарочитой грубости горечи, силы! Напускное презрение от безмерной любви.
15 июня , вторник, 9 утра.
Вот уж будет два месяца, как хлещет нефть в Мексиканском заливе (после взрыва на буровой скважине компании «Бритиш Петролеум»). Саша Жуков говорит, что всегда удивлялся, как это до сих пор ничего еще не рвануло, и для себя объяснял это чрезвычайно высоким качеством амер. технологий и их исполнения. Но вот произошло, случилось, обрушилось, взорвалось — урон фауне, флоре, моральному и житейскому состоянию американцев Флориды, Луизианы и др. соседних штатов невосполним. Это теперь — открытая рана в теле Америки и человечества в целом. Из тех — что не заживают, или уж во всяком случае ноют до смерти. (Хотя заблокировать утечку клятвенно обещают к середине августа.)
«Русский мальчик»: просыпаюсь, и первая мысль — о катастрофе в Мексиканском заливе.
Искусство Средневековья… Например, иконопись, дученто… Поразительное соединение примитивизма и завораживающей красоты. Знаем, сколько там было вероломства, изуверства, чисто физической боли… А оно — словно послание ангелов — нам, деградантам. И если бы мы могли послать им свое искусство туда, в прошлое, они бы решили, что душа человеческая оскотинилась и уже в аду. Изумлению и (справедливому) омерзению их — к нам не было бы предела.
18 июня, пятница.
Вчера рассматривал альбом дученто, и под утро (под впечатлением еще и дождя) сложилось стихотворение. Я давно уже перестал испытывать после написания прежний щенячий восторг: «голос» не диктует, а с большим трудом удается его расслышать, добавляя что-то и от себя. И все же: вчерне готов триптих памяти Лены Шварц.
20 июня , воскресенье.
Какое замечательное четверостишие Фета (40-х годов):
Полуночные образы стонут,
Как больной в утомительном сне,
И всплывают, и стонут, и тонут —
Но о чем это стонут оне?
Трижды повторенное стонут в одной строфе. Правда, в следующей строфе какая-то комичная прутковско-бенедиктовская гиперболизация:
Полуночные образы воют,
Как духов испугавшийся пес
и проч.
Да видит ли Фет описываемое?
И только в небе, как зов задушевный,
Сверкают звезд золотые ресницы
Не бывает «золотых» звезд, все «серебряные». Не понимаю, что было у Фета в голове в эту минуту — явно не картина ночного космоса. Он не видит то, о чем пишет (во всяком случае, не всегда).
Кто-то (Набоков) упрекал лирику Фета в «тайной расчетливости». Мимолетное достигается за счет рационального делания. Свежий сырой импрессионизм чувств и впечатлений имеет ремесленную трудолюбивую подкладку. Никогда я не жил поэзией Фета — как поэзией Пушкина, Лермонтова, Тютчева, например. Она смолоду казалась мне приторной что ли. Да и то в ней, что подхватили символисты, меня скорее отталкивало. Ну и сентиментальность, сопли и слишком много — для мужчины — слез и плача. Взвинченность и экзальтированность хозяйственника и практика. От а до я могу я, к примеру, прочитать «Сумерки», а «Вечерние огни» не могу. Но с томиком Фета ходить всегда приятнее и теплее, чем, к примеру, с Некрасовым. Тут важна и идеологическая составляющая: я ценю фетовский консерватизм, монархизм, противостояние освободительному потоку и нигилизму.
Дух дышит, где хочет: оказывается «Леопард» Лампедузы (1895 — 1957) написан под… влиянием Фета! Какой-то критик-левак попрекнул, что сцену смерти писатель позаимствовал из голливудского фильма (о Лотреке). «Нет, не из голливудского фильма», — гневно отповедала вдова Лампедузы — а: «Мой муж очень ценил Фета, одного из самых больших русских поэтов XIX века, если не самого большого после Пушкина. Фет был хорошим другом Толстого, который любил и цитировал его стихи…» etс.
21 июня , понедельник.
