Амурские версты - Николай Наволочкин

Солдаты гиляков не обижали. «Польза от них, — говорили они, — рыбу возят, мясо. Шкурку у них можно хорошую выменять. Не век придется служить, по том сгодится».

В 15-м батальоне много старых солдат, ждущих к осени увольнения в бессрочный отпуск. Некоторые поставили себе избенки поодаль от офицерских домов, образовав здесь целую солдатскую слободку. Избы в слободке ставились так, чтобы оконца их глядели за батареи, на заречный берег с озерами, лугами и сопками. Решили эти солдаты остаться доживать свою жизнь в Мариинске, надоело им мерять Амур. «Может, на гилячках женимся», — не поймешь, в шутку или серьезно говорили они. «Дак они же некрещеные!» — ужасались каторжанки. «А баба, что крещеная, что некрещеная, все одно — баба. А то окрестим. Чего им не креститься, церковь-то в Кизи достраивают».

С пенька, где сидела Глаша, видна только часть реки. А вот с высокого, самого лучшего в Мариинске места, где стоял бревенчатый дом батальонного командира с резным крылечком-верандой и красной крышей, река виделась далеко!

Когда нужно было отнести выстиранное белье самому батальонному командиру, Глаша охотно это делала. На крылечке командирского дома она нарочно задерживалась и подолгу смотрела оттуда на реку: не плывут ли солдаты, а с ними Игнаша? В другое время женщин туда не пускали. У дома батальонного командира стоял зеленый ящик на колесах, а рядом с ним — часовой. Говорили, что это денежный ящик, поэтому он день и ночь охраняется.

Короткие минуты, когда можно было спокойно посидеть, выпадали нечасто. С утра дотемна Глаша со своими товарками стирала. Те каторжанки, что умели хорошо шить, чинили солдатскую одежду, некоторые кашеварили; самым проворным удалось устроиться убирать в офицерских домах.

В Мариинске ожидали прибытия генерал-губернатора. Встречать его уже поехали на пароходе адмирал из Николаевска. К приезду Муравьева линейные солдаты и казаки собирали и сжигали щепу, корчевали пни, торчавшие тут и там на улицах, засыпали ухабы на дорогах и настилали горбылями тротуар к дому батальонного командира.

«Может, Игнат с генералом приплывет, — мечтала Глаша. — Генерал с собой в дорогу возьмет самых бравых солдат, а Игнаша — парень хоть куда». И верилось ей в свою мечту с каждым днем все больше.

Приезда генерал-губернатора ожидали и другие женщины. Среди них прошел слух, что генерал, не бывавший в этих местах уже два года, тех арестанток, кто с прилежанием работал, или совсем освободит, или уменьшит им срок каторги. «Кого, девки, отпустит подчистую, а кому срежет каторгу наполовину!» — переговаривались прачки за работой.

Надежда эта будоражила всех «тётенек», как прозвали ссыльнокаторжанок солдаты в Мариинске. Волновались и те, у кого завелись здесь дружки унтер-офицеры и солдаты. А им, кажется, чего бы не жить!

Глаша решила, что если придет досрочное освобождение, то в Засопошную, которую она столько раз видела в своих сладких снах, она все-таки не вернется. А поселится она в Шилкинском заводе и станет по осени ждать-поджидать из похода Игната. И будет у них свой дом на самом берегу. А почему на берегу? Да потому, что Игнат притомится за дальнюю дорогу. И как приплывет, до своего-то дома идти ему будет совсем недалеко. Только с баржи сбежал — тут и дом! И так это ладно складывалось в голове у Глаши, что не терпелось ей скорей рассказать об этом Игнату, обрадовать своей придумкой и его.

Пароход с генерал-губернатором, под залпы береговых батарей, прибыл в Мариинск 8 июня. Был этот день воскресный. И хотя каторжанки не работали, приказано было им никуда из казарм не отлучаться, на улице не показываться. Несмотря на это, в казарму проникали вести о том, какой караул встречал генерала, как он осматривал укрепления, потом ездил верхом в Кизи смотреть почти готовую церковь.

Прачки между собой договорились: «Только зайдет к нам, все сразу на колени, заревем и скажем: «Батюшка, помилуй!» Но вот кто-то, подглядывая тайно за улицей, сообщил: «Все, бабы! На пароход взошел. Видать, ночевать здесь не будет, дальше поедет!» А вскоре донесся отходной гудок парохода.

— Уехал! — заголосили некоторые. — Брехня все была, что освобождать станут.

— А может, начальство для того нас и запрятало, чтобы самому не показать. Мы ведь и здесь нужны. Вона какая гора рубах да портков нестираная в бане лежит.

— Не орите! — урезонивали другие. — Он, батюшка генерал, в Николаевск сбегает и обратно вернется. Тогда и скажет свой приказ.

Глашу больше всего удручало, что не удалось ей рассмотреть свиту генерала. А вдруг и правда там был Игнат и тоже ее высматривал, да так и не увидел.

С этого дня она глядела уже не вверх по реке, как раньше, а вниз, в сторону Николаевска. Может, при возвращении генерала удастся увидеть своего желанного Игнашу.

Но генерал в Николаевске задержался. Прошла неделя, потянулась вторая, а парохода все не было. Наконец, в конце второй недели, как раз в субботу, на реке показались сразу два парохода: «Амур» и «Шилка».

Опять гремел салют крепостных орудий. На новенькой пристани тянулся в струнку караул из солдат и казаков. Унтер-офицер Кузькин бегал по берегу и приказывал гилякам, чтобы они поснимали свои лохматые шапки и не надевали, пока генерал не пройдет мимо. А если генерал повернется к ним лицом, чтобы все, как один, кричали «ура».

— Покричим, — обещали гиляки, понимавшие немного по-русски, — покричать можно.

Каторжанок на этот раз выпустили из казарм и велели кланяться, если его высокопревосходительство соблаговолит пройти мимо.

— Но чтоб, бабы, голоса вашего не слышал, — наказывал им охранник. — Не выть, не жалобиться…

Казарма ссыльнокаторжанок стояла в стороне от пристани, но женщины видели, как пристал пароход и по сброшенным сходням на берег быстрым шагом сошел генерал-губернатор. Он выслушал рапорт, поздоровался с солдатами, что-то сказал им, и в ответ послышалось «ура». Кричали «ура» и гиляки, стоявшие у своих лодок. Генерал остановился и милостиво помахал им рукой в белой перчатке. Не успел он повернуться и направиться к только что законченному тротуару, как из кучки гиляков кто-то громко и восторженно закричал: «Караул!» К кричавшему кинулся унтер-офицер Кузькин. Но гиляки уже одернули нарушителя церемонии, и, когда Кузькин подбежал, тот усердно крикнул: «Ура!»

— Маленько спутал, — смущенно объяснили Кузькину гиляки. — Совсем плохо по-русски знает. Ему твоя говорил: «Ура кричи», а он — «караул». Ошибался маленько.

Так и доложили генерал-губернатору. Муравьев посмеялся и пошел к дому батальонного командира. За ним, облегченно пересмеиваясь, двинулась свита.

Каторжанки-поварихи накрыли там столы с калужьей ухой, тушеной сохатиной и дикими гусями, настрелянными на озере Кизи. Приготовили отведать дикого местного лука, соленой черемши, грибков, черной и красной икры. Все свое. Даже на десерт было варенье из голубицы и жимолости. Так загодя приказал батальонному командиру контр-адмирал, военный губернатор Приморской области и начальник портов на Восточном океане Казакевич.

За столом пили за здоровье его высокопревосходительства, за Айгуньский трактат, покончивший с неопределенным положением на Амуре. Поднимали тост за процветание Приамурского края. Разговаривая, вспомнили гиляка, от чрезмерной старательности перепутавшего «ура» и «караул». Между тем батальонный командир хлебосольно обращал внимание знатного гостя то на одно, то на другое блюдо, подчеркивая, что все это добыто его солдатами в близлежащих водах и лесах.

Эффект, на который рассчитывал Казакевич, был достигнут. Генерал-губернатор изволил даже пошутить в том смысле, что, пожалуй, Нижний Амур, который находится под благонамеренной заботливостью такого рачительного начальника, как Петр Васильевич Казакевич, можно даже снять с государственного довольствия, поскольку своего провианта тут с избытком.

После затянувшегося обеда говорили о том, что даст статут порто-франко для Николаевска и торговля с Китаем для Среднего Амура. Как встретит весть о заключении Айгуньского договора граф Путятин и почему от него нет вестей.

— Путятин как будто в воду канул, — сказал Николай Николаевич. — Я ожидал получить от него известие в Николаевске, но увы, его нет. Я послал на днях к нему на американском купеческом судне курьера с договором и письмом. Американец дойдет в Шанхай через месяц, следовательно, только в конце июля Евфимий Васильевич сможет узнать, что амурское дело окончено. А до того времени, бог знает, что он вздумает предпринять.

Многие из присутствующих знали о сложных отношениях между Муравьевым и Путятиным и сочувственно поддакивали генералу.

Заговорили о Сахалине, где стояла русская команда. Но тут поднялся архиепископ Иннокентий и предложил пройтись по Мариинску, а затем направиться всем на освящение нового храма в Кизи.