Цветы, пробившие асфальт: Путешествие в Советскую Хиппляндию - Юлиане Фюрст
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глава 5
ИДЕОЛОГИЯ
Понятия «хиппи» и «идеология» плохо сочетаются друг с другом. Хиппи повсюду в мире настороженно относились к любой «идеологии». Несмотря на свои периодические альянсы с «новыми левыми» и участие в политических действиях, таких как антивоенное движение, они отвергали все основные характеристики идеологии: четкие и определенные идейные постулаты, иерархию знаний, авторитет основателей, акцент на идеях, выраженных словами и текстами. Хиппи считали себя свободными от каких-либо истолкований, иерархии и ограничений, налагаемых письменно зафиксированными идеями. Они намеренно не давали себе и своему движению никаких точных определений, что стало их отличительной чертой. И это скорее добавляло им привлекательности, чем от них отталкивало. Хантер Томпсон (Hunter Thompson) заметил в 1968 году: «Все, кажется, согласны, что хиппи обладают довольно широкой популярностью, но никто не может точно сказать, что они отстаивают. Этого, похоже, не знают даже сами хиппи, хотя они могут быть очень убедительными, когда дело доходит до деталей»[487]. Томпсон также обратил внимание на их неприязненное отношение к письменному слову, что подтверждается удивительно малым числом сохранившихся хипповских текстов, относящихся к периоду их активизма. Только уже в старости хиппи начинали писать. Западный (и в меньшей степени восточноевропейский) книжный рынок наполнен хипповскими мемуарами, которые стали появляться уже после того, как сообщество достигло пенсионного возраста. До этого принято было считать, что принадлежность к миру хиппи говорит сама за себя. Объяснения были излишни и в целом нежелательны. Это хорошо подчеркнул Кеннет Кенистон (Kenneth Keniston), написав в 1969 году в журнале «Америка», что и у хиппи, и у новых левых было «радикальное равнодушие ко всем формам доктрин и формул» и «почти гротескное отвращение ко всему чисто академическому»[488].
Эта особенность хиппи поставила советское государство в трудное положение. Как оценивать группу людей, которые имеют антикапиталистические, антивоенные и антиматериалистские взгляды, но которые при этом не черпают свою идеологию из каких-либо текстов, а все свои идеи сводят, по сути, к двум простым вещам: миру и любви? Первые статьи о студенческих волнениях и контркультуре 1960‐х, появившиеся в советской прессе, свидетельствовали о том, что советские идеологи никак не могли решить, как им относиться к этим новым явлениям. В то время как некоторые идеи, воодушевлявшие хиппи, новых левых и йиппи, действительно совпадали с идеями официальной советской идеологии, социалистические нормы были категорически несовместимы со стилем новых западных молодежных движений, от которых в лучшем случае попахивало бунтарством, а в худшем — индивидуализмом и полной анархией[489]. Вне зависимости от того, как в конечном счете изображались эти группы — с восхищением, пренебрежением или с сожалением, как заблуждавшиеся, — советские журналисты вынуждены были признать, что новейшее издание «западной культуры» содержит в себе хорошую порцию революционного духа — достаточно революционного для того, чтобы развязать настоящие культурные войны в Северной Америке и в Западной Европе[490]. Этот радикальный протест вызвал значительное оживление как среди советской молодежи, так и у КГБ, хотя, конечно, это были разного рода эмоции. И те и другие уловили проблеск чего-то совершенно нового на горизонте, но пришли к разным умозаключениям. Молодые люди очень внимательно прочли статью Кенистона «Перемены и насилие». Но и КГБ Украины, как мы теперь знаем, также не прошел мимо нее, подготовив для партийного руководства республики докладную записку с выдержками из текста. Там говорилось о том, что молодежь отвергает «обезличение жизни, торгашеский дух, карьеризм, семейственность и бюрократизм» и стремится к «простоте, естественности, раскрытию человеческой личности и даже к добровольной бедности»[491]. Мы не знаем, как реагировали партийные чиновники на эти высокодуховные фразы, звучавшие очень знакомо для натренированного советского слуха, когда читали эти подготовленные для них сотрудниками Комитета госбезопасности отрывки из статьи Кенистона. Но мы знаем, например, что уже через год, после ряда арестов, сообщество хиппи во Львове было уничтожено. Кенистон закончил свою статью на бодрой ноте, отметив, что «даже если они пока не нашли ответов, они, по крайней мере, дерзнули вплотную подойти к вопросу столь опасному, что большинство из нас боится даже признать его существование», но это, похоже, не нашло отклика у советских властей[492]. Или вовсе даже наоборот, отклик был слишком энергичный. Потому что кому как не советскому государству лучше знать о революционном потенциале молодежи?
Идеология хиппи также была настоящей головоломкой и для самих советских хиппи, хотя они умудрялись ее игнорировать, стремясь к неопределенности, что было, в общем-то, в их стиле. Благодаря идентификации хиппи СССР с мировым и в первую очередь американским движением к ним попал ряд идей, которые по своей сути были очень бунтарской реакцией на консервативные нормы послевоенного времени и которые во многом сформировались благодаря левому прогрессивному мышлению начала XX века[493]. На первый взгляд, этот момент создал для советских хиппи дилемму, поскольку их бунтарство против советской системы (находившееся в центре их самоидентификации) опиралось на идеи, которые, как оказывалось, сформировали идеологические основы этой самой советской системы. Однако
