А жизнь идет... - Кнут Гамсун

Но купил ли он сперва овец на четыре тысячи крон?

Август поспешил в Южную деревню. У него опять появилось дело, новое и важное дело: он пошлёт мальчика Маттиса за Иёрном Матильдесеном, у него самого будет прекрасный предлог посидеть и подождать.

Тобиас и все его домашние гребут сено: надо спешить убрать корм, который столько времени мок под дождём. Родители и сейчас на его стороне, — Август отлично видит, что они хотят помочь ему, — но Корнелию ему никак не удаётся заманить, чтобы побыть с ней вдвоём. Удивительно странное поведение с её стороны, должна же она понять, что обязана с ним объясниться!

На соседнем дворе тоже убирают сено, и он заходит и туда. Люди чтят и уважают его чрезвычайно; с того самого дня, как он купил у них овец по баснословной цене, они кланяются ему и улыбаясь соглашаются со всем, что бы Август ни сказал. Они заявляют, что это благословение божье — видеть такое количество животных в горах.

— Это ещё только начало, — отвечает Август.

Он отводит Гендрика в сторону и спрашивает его, как он поживает. Гендрик благодарит за участие, но ему живётся не особенно хорошо: Корнелия окончательно порвала с ним. Он слыхал, что в следующее воскресенье будет оглашение.

— Ну, это ещё неизвестно, — сказал Август.

— Она, всё забыла, что обещала мне, — жаловался Гендрик. — Между нами всё было условлено окончательно, и это она хитростью заставила меня креститься вторично и всё такое. Но дело в том, что у меня нет велосипеда, как у него, и я не могу носиться, как ветер. И кроме того, он подарил ей сердечко, чтобы носить на шее, и меховой воротник, который она мне показывала. Между ними теперь такое творится, что мне остаётся только умереть.

Август сам измучен, его угнетает безнадёжная влюблённость, но состояние Гендрика его живо трогает. Он намерен поэтому сделать что-нибудь, осадить этого Беньямина, этого принца на велосипеде, навязчивого парня, которого он всё лето вытаскивал из грязи и которому дал работу и заработок. Август размышляет тут же на месте, голова его работает быстро, он придумывает выход:

— А вы не скоро кончите грести?

— Скоро, — отвечает Гендрик, — у нас осталось только вот то, что вы видите.

— Тогда я возьму тебя к себе на службу.

Он произнёс эти слова, а тот от удивления некоторое время не может закрыть рта.

Пришли Иёрн Матильдесен и Маттис. Август с ними краток и сух, настоящий староста или хозяин:

— Возьми вот это за труды, Маттис! Ну как, Иёрн, приводили ли тебе овец за последнее время?

Иёрн: — Вчера и сегодня — нет. Но во вторник и в среду получили мы чрезвычайно много.

Август нацепил пенсне и приготовился записывать: — Сколько во вторник?

— Четыре раза по двадцати и четыре.

Август пишет.

— А в среду?

— А в среду страсть сколько, целый табун. Их было шесть раз по двадцати и пятнадцать.

Август записывает и складывает: одиннадцать раз по двадцати без одного в течение двух дней! Он считает дальше и приходит к тому заключению, что не хватает двадцати пяти-тридцати голов.

— Он надул меня на семьсот крон, — говорит он.

— Кто? — восклицает испуганный Иёрн.

— Цыган. Он скрылся.

— Да неужели же?

Август отмахивается от него:

— Сколько же овец у вас всего в горах? Я не взял с собой записи.

У Иёрна в голове все цифры с самого первого дня, голова его вполне пригодна для таких вещей.

— У нас всего сорок два раза по двадцати без трёх.

Август покачал головой. Тут он потерпел неудачу, вышло не так, как ему хотелось: ведь он не закупил ещё и первой тысячи овец. У него сколько угодно денег, но нет тысячи овец.

— Всё хорошие овцы, и белые и чёрные. Их приводят к нам худыми и голодными, но не проходит и недели, как мы замечаем в них перемену: они становятся сытыми и круглыми. Если б вы видели, как они бегают за Вальборг, совсем как собаки.

— Ну, это всё, что я хотел тебе сказать, Иёрн, — говорит Август и кивает головой.

И, согнувшись, погруженный в размышления, Август идёт к Гендрику. Потеря семисот крон! Да, хорошо ещё, что это случилось с человеком, который может сохранить спокойствие! Больше всего его расстраивало, что цыган убежал, прежде чем набрал полную тысячу. Теперь люди будут говорить, что у него всего лишь несколько сот овец.

Он тут же нанял Гендрика, договорился с ним, поставил его на место цыгана, дал ему точные указания. В этом старике, когда он отдавал приказания, было столько энергии!

— Брось грабли и ступай сейчас же в сегельфосскую лавку, там ты выберешь себе самый лучший и самый дорогой велосипед, какой только имеется на складе, поупражняешься на нем с вечера, и завтра же начнёшь работать. Вот тебе для начала тысяча крон.

Теперь он не заходит больше к Тобиасу и его семейству, на сегодня они достаточно его видели. Пусть Гендрик появится сперва на своём великолепном велосипеде, пусть вообще станет известно в окрестностях, на какую высокую должность назначен Гендрик.

Тобиас бросает работу и бежит за ним вдогонку, он кричит, но Август не слышит. Тобиас догоняет его и упоминает о зонтике: он забыл зонтик у них, когда был в последний раз, совершенно новый зонтик.

Август идёт. Под конец он говорит:

— Мне до него нет дела.

Вот как он с ними говорит!

По дороге домой он громко бранил цыгана. Бросил его всего с несколькими сотнями овец! Напрасно он его не застрелил, это порадовало бы некую даму. Телеграф был открыт, он мог бы остановить беглеца, то есть для этого пришлось бы обратиться к полиции и властям, но — чёрт с ним! Старая Мать могла бы сделать это, но она, конечно, не посмеет. Консул от лица матери? Ещё менее чем кто-либо другой.

Да, цыган Александер мог безбоязненно плыть к северу на пароходе.

Он встретил доктора, шедшего навестить больного.

— Я заходил к твоим рабочим, Август, но как будто бы ни у кого из них нет ножовой раны на груди.

— Вот как! — говорит Август. — Нет, они не хотят сознаться.

— Да, но я сам осмотрел их. Ведь их всего четыре человека?

Август отвечал на это довольно пространно: летом у него было их двадцать человек, что могли сделать четыре человека при постройке такой широкой и основательной дороги?..

Доктор прервал его:

— Да, но сколько же народа у тебя сейчас?

— Пять, — сказал Август. — Они работали на нотариуса, но...

— Хорошо, хорошо, но где же пятый? Я бы всё-таки хотел осмотреть его.

Август решается:

— Не стоит, он уже на ногах теперь, это было несерьёзно.

— Ну, это хорошо. Потому что удар ножом в грудь — дело нешуточное.

Августу стало не по себе.

— А у него могло бы быть кровоизлияние внутрь?

— Могло бы быть и это.

— Но тогда бы он умер?

Доктор: — По-моему, ты что-то скрываешь, Август. Неужели это ты ударил кого-нибудь ножом?

— Я?..

— Ну нет, так нет. Но кто же тогда?

Август опять затеял длинный разговор о том, какое это свинство и зверство — колоть человека в грудь. Ему ужасно досадно, что он не присутствовал при этом, потому что он непременно бы застрелит его на месте.

— Ну, это уж слишком.

— Непременно бы, вот этой самой рукой! — грозился Август.

Доктор сказал:

— Ты больше никогда не заглядываешь к нам. Мы приглашали тебя, когда Паулина из Полена была здесь, но ты не зашёл. Уж не потому ли, что ты разбогател?

— Нет, доктор, пожалуйста, не шутите так. Но я по горло занят делами и всем прочим, надеюсь, что скоро станет немного полегче.

— Ну, приходи, когда освободишься!

Август был рад, когда доктор наконец ушёл. Его вдруг стало мучить: а что если у Старой Матери всё-таки внутреннее кровоизлияние?

Он застал её посвежевшей и не так мрачно настроенной, она немного поспала и теперь сидела в постели. Август почувствовал облегчение, он задал несколько коротких вопросов о ране и получил ответ:

— Нет, рана больше не горела, и кровоизлияния внутрь, кажется, не было.

Она поглядела на него несколько удивлённо в тот момент, когда он вошёл, но теперь, когда Август разделался со своим, беспокойством, его быстрой голове ничего не стоило придумать какое-нибудь дело. Как, по её мнению, — стоит ли ставить сети? Лето уже кончается, и рыбная ловля почти что прекратилась, — за четыре дня попалась всего лишь одна рыбина.

С этим следует обратиться к её сыну.

— Из-за таких пустяков не стоит беспокоить консула, — заметил Август. — Впрочем, как бы там ни было, но больше некому это делать: вы знаете, цыган уехал.

Это-то, во всяком случае, он рассказал даме, раненной в грудь.

— Вот как! — сказала она. — Он уехал?

— В воскресенье ночью, с пароходом, идущим к северу, — нарочно уточнил он.

По лицу Старой Матери не было видно, обрадована она, или нет, а Август думал только о деле.

— Я не знаю, как мне поступить с сетью.