Нежный человек - Владимир Мирнев

– Типун тебе на язык! Не болтай чушь болотную! – рассердилась Мария, уходя на кухню. Тут у нее напротив газовой плиты стояла клетка, в которой жили подобранные в сильные морозы птицы. Замерзающие на морозе воробьи совсем лишены инстинкта страха и не боятся человека, у них дрожат крылышки и закрываются глаза. Мария собирала их, клала в карман и несла домой, где они отогревались, возвращаясь к жизни, все более и более оживляясь. В ящике из-под фруктов с декабря обреталась галка с обомороженными ногами, а прямо под столом жил грустный щенок, подобранный в обморочном состоянии. Кому-то из жильцов, видимо, надоел щенок, облили его водой и выбросили на тридцатиградусный мороз в надежде избавиться от него. Но судьба распорядилась иначе. Мария спасла его. Вчера только выпустила отогревшихся у нее синицу и двух голубков.

Она с радостью открыла для себя: каждая обмороженная птичка ведет себя как ребеночек, такая же беспомощная; не помоги ей вовремя человек, пропадет.

Мария считала, что и мастер Алеша Коровкин, чувствующий временами в себе гигантский запас энергии великого человека, такой же беспомощный и жалкий, нуждается в постоянном внимании именно по причине беспомощности. Она все чаще и чаще думала о мастере, с нетерпением ждала его, но, как только Коровкин предлагал пожениться, внимательно и изучающе глядела на него и под разными предлогами просила подождать. Сможет ли она в новом замужестве найти свое счастье? Мария выжидала, прислушивалась к себе, и в каких-то еле уловимых душевных движениях пыталась найти опору своему желанию. Приходила мысль познакомить мастера с матерью, как это делается хорошими людьми, а затем уж решить окончательно.

– Собираешь птах? – спросил мастер, еще не определив, как вести себя сегодня. – Всех, заметь, не соберешь. Птиц на земле больше, чем людей, и у них, чертей, преимущества перед людьми – свобода. На все четыре стороны! Заметь! Уж если людишки мрут с голоду, им исторический закон велел, а вот у птиц нет законов, для них закон – свобода и уважение соседа. Доброй быть – черта человеческая. Но доброта – черта, которая не приносит счастья. Что такое жизнь воробья в историческом аспекте? Ест, летает, летает и ест. На этом его функции кончаются. И когда будет решаться глобальный исторический вопрос – быть или не быть? – заметь! – человеку не поможет.

– Ты бы не подобрал, пусть замерзает?

– Я, может, подобрал бы, положил в подъезд, где его кошка слопает.

– Кошка, по-твоему, для того и существует, чтобы воробьев есть? – не отставала Мария. – Между прочим добро всегда смешное почему-то. Но оно всегда побеждает. А жизнь человеческая – уже сама по себе добро на земле. Я читала, что земля – это нереальность и жизнь наша – тоже нереальность.

– Предположительно, – отвечал Коровкин, впадая от ее серьезности в амбицию человека, все знающего и все могущего, будучи уверен, что таким именно словом мог отвечать великий человек, предположим Гете. Почему именно Гете, мастер не знал. Но слово «предположительно» было им так произнесено, с таким значением всеохватности, важности и в то же время с такой светской легкостью, что Коровкин снова возомнил о себе как-то уж очень высоко.

– Выходит, и людей надо убивать? – удивилась Мария, по-своему понимая слова мастера.

– Нет, неправильно понимаешь меня. Меня, понимаешь, сразил сержант Доу из Либерии, захвативший власть. Кто б мог подумать! Сержант, его за человека не считали, а он президента арестовал и всех его министров, а сам у власти стал. Значит, каждый человек маленький – в душе глава государства, выходит?

– Чем же он тебя сразил?

– Тем, Машенька, что дал по морде президенту Либерии, который, наверное, сержанта, маленького человечка, за человека не держал.

– С тобой, Алеша, не соскучишься.

– Сержант Доу оказался человеком вполне замечательным. Как представлю кислые лица президента, его министров, их жирные потные шеи и щеки – от дармовых блюд народных, так думаю, что сержант Доу – человек очень даже не легкомысленный. И смешно становится. Смешно. Серьезный прицел у сержанта Доу на узурпаторов всех мастей.

– Твой, мастер Алеша, прицел какой? Куда целишься?

– А я вот закончу скоро свой заочный, женюсь, а потом посмотрим по сторонам, – беспечно отвечал Коровкин.

– На ком женишься?

– На тебе, – удивленно отвечал мастер Коровкин. – А на ком же? Мне больше не на ком. Я думал в принципе не жениться совсем, потому что это дело гиблое, но раз тебя встретил на перекрестке жизненного пути, то иначе поступить не могу. У меня, Машенька, просто другого выхода нет и не будет. Это единственный шанс в моей жизни. Ты моя судьба.

– А если я не соглашусь, – Мария неожиданно для себя испугалась слова, внезапно сорвавшегося с языка.

– Как ты можешь не согласиться? – спросил Коровкин, не принимая сказанного Марией близко к сердцу в силу его полной нелепости, и, как невозможно, скажем, сложить оконное стекло вдвое, так для Алеши невозможно решить вопрос женитьбы как-то иначе.

– Алеша, я женщина коварная.

– Ну это ты брось, – отвечал Коровкин, улыбаясь и принимая все за шутку. – Я тебе говорю: у меня другого выхода нет и не будет. Пусть все тогда разрушится, пойдем прахом и изыдет дымом. И мне не жить тогда, для меня один выход из этого положения. Один. И единственный. Смерть! Чтоб унести чистыми свои чувства в вечность.

– Слушай, мастер Коровкин, ты добрый, хороший, но я ведь замужем была. Я говорила, я чего-то боюсь. И попреков боюсь. Я так боюсь, ты будешь меня попрекать, Алеша.

– Во дает баба, – рассмеялся Коровкин, обнимая ее и стараясь успокоить. – Обожглась на молоке и дует на воду. Конец света наступил, если была замужем, что ли? Ты понимаешь, что такое говоришь вообще?! Я думал, ты скажешь: давай, Алеша, поженимся побыстрее. Это было бы перпендикулярное дело с сопряжением высших сил с нынешней ситуацией, а ты говоришь то, от чего грудные детки хохочут. Ух, Машенька, тебе надо сходить к парапсихологу и сказать, чтобы он тебя биополем полечил, вытравил все твои эти самые, которые никому не нужные, и те, которые…

Коровкин облегченно вздохнул, встал, как бы отстраняя назойливые мысли. Он сейчас понимал и чувствовал Машу, как никогда. В нем дрожала какая-то тоненькая жилка, распространяя дивную мелодию, от которой каждая клеточка в нем заплясала, и он сказал, радостный от своих мыслей, вслух:

– Жизнь, Маша, вечная, как ни крути, как ни мозгуй. И никак человеку, поверь мне, не спрятаться на том свете от земной своей жизни, даже если ему очень того захочется. В жизни такой закон присутствует, Машенька ты моя любимая: если кому-то и захотелось от своей жизни-то подленькой уйти в тень того света, ничего не получится. Не спрячется он. Жизнь вечная! Есть я или нет, но я живу, и если я вдруг неожиданно, предположим, исчезну, то свет, принявший меня, лелеящий меня, как свою маленькую крупицу, как свое ненаглядное детище, давший мне возможность видеть и слышать, обонять и прикасаться к Вселенной, как ребенок к своей матери, ведь он-то не исчезнет, не провалится в тартарары. Свет – вот он стоит на веки вечные, глядит своим синим небом на меня и ждет от меня деяний. Как же я исчезну, если вдруг даже на самом деле помру? Помру, но ведь не исчезну. Ох, ах, Машенька ты моя обворожительная, луна ты моя ночная, солнышко ты мое дневное, не просто согласиться с этим. Нужно обладать черной магией, чтобы исчезнуть. Ведь мои слова живы, их будешь повторять ты, их будет повторять другой кто, если даже знать меня не будет. И уж такой цепочкой люди повязаны, что никак им не развязаться. Нет, Машенька, прекрасная, как полная в небе луна, чистая, как родниковая вода, – жизнь вечная. Раз родился, то под разными предлогами и в разных там углах нашей земли будешь жить, пока и земля будет жить. В каждой пылинке – человек, каждым атомом воздуха дышал кто-то. И не ты первый. Каждая молекула – миллионы раз рожденная, и я вижу в пространстве воздушном, если захочу, всех людей, неисчислимые миллионы. Жизнь вечная! Жизнь бесконечная! И нас с тобою никто не разлучит. Если ты меня покинешь, я тебя буду любить все равно, целовать буду тебя, ты по ночам будешь приходить ко мне во сне. Даже если я умру, ты будешь со мной всегда.

– Ох, Алеша Коровкин, ох, мастер ты мой, рассуждаешь-то ты хорошо, да вон в курточке зимой ходишь, – горько проговорила Маша. – Вон и ночами ты ходишь, ай не боишься? Город большой, а люди живут в городе разные.

– Аспект, Машенька, такой, никто меня не остановит со злым умыслом. Боятся – это раз, а уж два-то, что ты заметила: пиджачок скромный и полное отсутствие денег в кармане. За что меня ненавидит Шурина, так за это, клянусь Назаретом! Мне ничего не нужно в жизни материального, ничего. Зачем таскать груз с собой? Кроме тебя, никого не нужно. Никто мне не нужен. И ничего.

– До сих пор воюете с Шуриной?