Фэнтези-2011 - Сергей Булыга
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Куда?
Я сказал:
— Прямо!
И мы поехали, все вместе, всей охотой. Мы с паном Лехом впереди, и я ему говорю, когда куда нужно сворачивать. И едем, едем мы, уже стало совсем по-настоящему темно, а мы едем и едем, и я это сразу решил, на Волчинское болото в Асоцкую дрыгву. Чтобы, я тогда очень зло подумал, они все как один утопились и ни один обратно не вернулся! Вот, думал я тогда, как это было бы славно!
Только паны это же вам не набитые дурни. У них же в голове у каждого соображение. Поэтому мы еще и половины той дороги не проехали, как они уже начали косо поглядывать по сторонам и один с другим переговариваться. А после вообще остановились и пану Леху сказали делать то же самое. Пан Лех крепко рассердился, но все же придержал Зайчика и повернулся к ним. От них выехал вперед пан Бобча, тот, который старший, Апанас, и сказал такое, что это их общее дело как-то очень странно поворачивается: уже совсем ночь, луны за облаками почти совсем не видно, а зато они сами, и это как раз добро видно, уже на краю Волчинского болота, да и еще с какого собачьего края — дальше, прямо впереди, Асоцкая дрыгва.
— Ну и дрыгва! — сердито сказал пан Лех. — Так ведь какое у нас дело!
На что пан Бобча только вот так вот разгладил усы и сердито сказал, что этого дела, то есть этой кветки, раньше никто из них не видел, да и сейчас нельзя сказать, чтобы она им теперь стала ближе и виднее. А в конце сказал совсем обидное:
— Может, и этот щенок тоже никогда этой кветки не видел, а он просто брешет, вот и все. Он же на то и ведьмин сын, чтобы брехать.
Тут пан Лех еще сильнее разозлился и очень грозно сказал, что для того, чтобы брехать, совсем необязательно быть ведьминым сыном.
— А чьим можно еще? — тоже очень грозно спросил пан Бобча и, не дожидаясь ответа, начал вытаскивать саблю.
Тут они, наверное, схватились и порубили бы один другого. Но, им на счастье, вперед быстро выехал пан Сабантуевский и сказал, что это никуда не годится, когда два таких славных пана из-за какого-то хлопского щенка будут свою благородную кровь проливать. Лучше, добавил он, им подобру разъехаться.
— С вот такой великой радостью! — грозно сказал пан Бобча. — Потому что нечего мне больше делать, как только в такую темень по такой грязи валандаться! Ага! Я же не свинья!
И он развернулся и поехал обратно из леса. И его гайдуки и подпанки тоже за ним поехали. А те, которые остались, все молчали. И все они смотрели на меня — очень сердито. Я испугался, как бы они тоже не передумали. А больше всего я тогда боялся за пана Леха…
Но пан Лех был не из таких, которые хоть перед чем-нибудь останавливаются. Он только посмотрел туда, куда уехал пан Бобча, а после посмотрел туда, где начиналась Асоцкая дрыгва, и сказал:
— А что! А Бобча прав. Дальше нам на конях не проехать. Слезаем, панове!
И он первым слез с Зайчика, а после и меня с него стащил. После сразу грозно глянул мне в глаза и уже совсем грозно спросил:
— Далеко еще?
Я не растерялся и ответил:
— Нет, теперь совсем близко! Я ее уже чую! — Тут я громко, как собака, принюхался и повторил: — Очень близко! Шагов, может, сто! — Еще понюхал и добавил: — Нет, уже двести, а не сто.
Что такое «сто» и что такое «двести», я тогда еще не знал, не умел до такого считать, а только слышал, что люди так всегда говорят, и что «двести» — это больше, чем «сто», вот и всё. А пан Лех разозлился, стал кричать:
— Чего это ты меня путаешь, щенок! Сто или двести?!
— Я не путаю! — ответил я. — И не кричите так! И почему это еще ваши собаки так разбрехались?! Вот она и наполохалась, и вот уже двести. А было только сто.
— Кто «она»? — спросил пан Лех, и это уже тихо, осторожно.
— Папараць-кветка, а кто же еще, — очень сердито сказал я. — Мы же за ней приехали.
Смотрю: пан Лех стоит и смотрит на меня. И ничего не говорит! После говорит своим — через плечо:
— Дайте сюда огня!
Дали. Это значит, осветили меня ярко-ярко. Я щурюсь и смотрю по сторонам. Они стоят вокруг меня, их много. И они большие, сильные, а я один, маленький и слабый. Но я их не боюсь! И мне себя не жаль. Я с ними вместе утоплюсь, я так тогда думал, никому спасения не будет! И они это почуяли.
Нет, только один пан Лех почуял! И он тогда вот так вот ухмыльнулся и сказал:
— Я знаю, что ты задумал. Ну, тогда и ты знай про меня. И про нас всех! Знаешь, почему мы сегодня все с мушкетами? Потому что там в каждом сидит по серебряной пуле. Это пули на твою лесную матку-ведьму! Мы ее убьем!
И вот тут я опять испугался. Эх, думаю, а ведь они точно убьют, не пожалеют! Но говорю совсем другое — и даже со смехом:
— Как же вы ее убьете? Ее еще сперва нужно найти.
— А это очень просто! — говорит пан Лех. — Мы ее даже искать не будем. Она сама к нам прибежит. Вот, смотри!
И тут он вдруг схватил меня за ухо и даже поднял над землей, а сам повернулся к Асоцкой дрыгве и грозно закричал:
— Эй, поганая ведьма! А ну давай, выходи! А не то я сейчас твоему сыночку срублю голову! Вот, смотри, ведьма!
И он опять стал размахивать саблей. Я зажмурился. Мне было очень страшно. И еще очень больно, потому что он держал меня за ухо и я болтал ногами, не доставая ими до земли. Но я думал, что терпеть это недолго, он же сейчас меня убьет, и тогда мне уже будет все равно…
А он все не рубит и не рубит! И опять кричит:
— Эй, ведьма! Считаю до трех! Выходи! Тогда я, вот тебе мое честное панское слово, отпущу его. Раз! — и тут же своим, но это уже шепотом, скомандовал: — Ну!
И эти все поснимали мушкеты и по сторонам на темноту нацелились. Но покуда в дрыгве тихо, моя лесная матка не выходит. А вдруг, думаю, возьмет да выйдет? И как раз под эти пули!
А пан Лех уже считает дальше:
— Два!
А дальше, и я это и тогда уже знал точно, будет три. И матка не выдержит и выйдет! И они ее сразу пристрелят — без всякого панского слова! Страшно мне стало, так страшно, что просто мороз меня пробрал, и я пану Леху шепчу:
— Чую! Чую! Она близко! Отпустите меня, пан, я вам ее быстро найду! И только не стреляйте ни в кого!
— А! — сказал он и засмеялся. — Вот так надо было сразу!
И опустил меня на землю. Но за ухо держит все равно, и очень крепко! Вот, посмотрите, у меня еще даже сейчас это ухо больше этого. И это с того раза, да!
А дальше тогда было вот что: я сказал, что поведу его к папараць-кветке и научу, как ее брать, чтобы она не убежала или не провалилась сквозь землю. А он сказал, что он меня тогда отпустит. И что в мою мать-ведьму они, даже если увидят ее, стрелять этими своими особыми пулями не будут.
— Если она сама не станет нам вредить! То есть колдовать на нас! — сказал пан Лех. После чего повернулся к дрыгве и очень громко спросил: — Ты слышишь меня или нет?!
Но оттуда было просто тихо. Тогда пан Лех подумал и сказал, что и мы тоже лишнего шума поднимать не будем, и приказал, чтобы егеря с собаками и гайдуки с лошадьми оставались на месте, а с ним пойдут только паны, его товарищи, и те из гайдуков, которые со светом. И только после всего этого он отпустил мое ухо и велел показывать дорогу. И я повел их прямо в самую дрыгву. Я шел быстро, легко перескакивал с кочки на кочку и даже насвистывал веселую песню. Только вы не думайте, будто мне тогда было на самом деле весело. Конечно, думал я, это очень доброе дело одним разом столько панов утопить. А вот зато самому топиться вместе с ними мне совсем не хотелось — нисколько. А еще больше не хотелось отдавать им волшебную папараць-кветку. А еще…
И это было мне обиднее всего…
Я вдруг стал думать о том, что все меня бросили, никто не хочет за меня заступаться. Почему, думал я, моя лесная мать-ведьма не помогает мне? Вот прилетела бы она сейчас на ступе и стала бы их сверху огненной метлой по головам мести, вот бы они наполохались! Или мало ли чего еще она могла бы с ними сделать. Или какого-нибудь лешего на помощь позвала бы. Или хотя бы…
Да, вот именно, как в прошлый раз, когда пани Крыся заставила меня есть ядовитые грибы, тогда же все было совсем по-другому: я тогда глаза зажмурил — и сразу увидел ее! И она тогда заулыбалась и очень добрым голосом сказала: «Не бойся, сынок! Никакой беды тебе от этого не будет!» И ведь не было! А теперь ее самой, думал я, нигде нет. И так я шел и шел по той дрыгве, уже даже устал. И уже пан Лех опять стал гневаться, опять стал хвататься за саблю и грозить, что он убьет меня. Тут я остановился…
Почему-то вдруг остановился! Будто вдруг что-то почуял! И осторожно посмотрел по сторонам. И там, где для них была черная ночь, потому что гайдуки со светом были с другой стороны…
Я увидел чистое болотное окно, глубокое-глубокое и черное-пречерное…
А на самом его дне лежит и улыбается мне моя мать-ведьма. А после встает, и руки ко мне тянет, и еще делает вот так, значит, зовет. А мне стало так страшно, что я даже отступил назад! Пан Лех тоже сразу же остановился и очень грозно спросил:
