Арабский кошмар - Роберт Ирвин

– Скажи мне тогда, кто взял мою книгу?

– Если бы сны желали, чтобы их помнили, их бы помнили. Если бы сны желали, чтобы их понимали, их бы понимали. Книгу вновь поглотил Алям аль-Миталь. Она перестала быть книгой о сне и сделалась сном о книге. Таковы парадоксы сна.

– Но книгу написал я!

– Она была продиктована тебе во время спиритических сеансов. Послушной рукой, бессознательно, записывал ты нашептыванья Алям аль-Миталя. Мы изучаем тех, кто изучает нас, и забираем себе то, что принадлежит нам по праву.

– Моя книга! Труд всей моей жизни! – Отец в отчаянии принялся ломать руки.

– Проходимец! Обманщик! Твои тайные замыслы простираются намного дальше.

Отец перестал ломать руки, а голос продолжал:

– В конце концов будет вновь поглощена и китайская коробочка. Ты похож на своих кошек. Они любят зарывать свои экскременты. Ты прячешь и копишь свои сокровища в Доме Сна, но все уязвимо. Мало того, именно в этот самый миг в Дом Сна уже прокрались воры. Советую тебе оставить вопрос о книге и поспешить домой, дабы спасти то, что сумеешь.

– Спасибо, но можно спросить, кого мне благодарить за этот совет?

– Почему бы тебе не проникнуть в Алям аль-Миталь и не выяснить самому?

Хриплое дыхание прекратилось, и Хабаш погрузился в более мирный, естественный сон. Отец отвернулся и поспешил прочь.

Поперек входа в Дом Сна лежала спящая фигура в лохмотьях. Кошачий Отец ногой отодвинул тело от двери и торопливо вошел, полный смутных предчувствий.

Ранее, в ту же ночь, Барфи и Ладу пробрались по крышам в Дом Сна. Вид у них был довольно странный, поскольку, прежде чем двинуться в путь, они намазались жиром, а потом нанесли на открытые места слой пыли. Несмотря на столь поздний час, жизнь в доме не замирала: звучали гонги, с этажа на этаж ходили невольники с факелами, во внутреннем дворе дрались две кошки. Барфи и Ладу взирали на все это сверху с некоторой тревогой. И все же ночью у них по крайней мере была возможность спрятаться в каком-нибудь темном углу, куда не мог проникнуть свет факелов. Добравшись до края крыши, они свесились с нее и спрыгнули на верхнюю галерею.

Внезапно все стихло. Истошными воплями кончилась кошачья драка, замерло сотрясение гонгов, а невольники скрылись в подвале. Нет, стихло не все. Звучал еще стрекот сверчков, и оба, Барфи и Ладу, задавали себе вопрос, не биение ли сердца напарника слышится им в тишине. Луна не светила, появился лишь слабый проблеск зари. Взявшись за руки, они пробирались сквозь тьму. География дома была таинственной. Барфи с трудом отодвинул щеколду и открыл первую из дверей. На миг ему показалось, что их авантюра закончилась. Что-то ударило его в лицо, дверь громко захлопнулась, а в углу что-то принялось яростно скрестись. Но лишь на миг. Они потревожили запертую в комнате птицу. Барфи повернул назад и вновь закрыл на щеколду дверь в остальном совершенно пустой комнаты. Еще некоторое время слышалось трепетание крыльев, а вскоре и этот слабый шум резко затих. Та первая комната оказалась самой скверной. В одной из следующих спал завернутый в ковер человек. В остальном комнаты были пусты, если не считать коробок со всякой всячиной да редких куч постельных принадлежностей. Необходимо было расширить сферу исследований.

Ладу придерживался того кардинального принципа, что сокровища они обнаружат тогда, когда меньше всего будут этого ожидать. Поэтому он серьезно пытался выбросить всяческие ожидания из головы и, пока ощупью крался в темноте в поисках сокровищ, о сокровищах старался не думать. Требовавшаяся для этого умственная гимнастика в какой-то степени отвлекала его от мыслей об ужасах дома. И все же его пробирала дрожь, хотя временами он выполнял свой план неведения столь успешно, что, роясь в сундуке, останавливался вдруг в нерешительности и силился вспомнить, зачем, по его мнению, все это делает.

Образ мыслей Барфи был аналогичным, хотя и транспонированным в иную тональность. Если обнаружение сокровищ поставлено в зависимость от беспорядочных поисков, то спрятанные сокровища может найти каждый дурак. Барфи замечал, однако, что в общественных местах города полным-полно голодных дураков. Следовательно, мыслить необходимо. Так вот, в наименее подходящем месте дома сокровища спрятаны быть не могут, ибо, как осознал Барфи, наименее подходящее место является в некотором смысле наиболее подходящим. Значит, такие ушлые искатели сокровищ, как они, отбросив мысли о наименее подходящем месте, обратили бы внимание на второе наименее подходящее. Значит, такой ушлый тип, как Кошачий Отец, не воспользовался бы и этим столь очевидным местом. По тем же причинам и третьим наименее подходящим местом он пользоваться бы не стал. Опасаясь людей ушлых и проницательных, каковыми, безусловно, являются он и Ладу, Кошачий Отец постепенно вынужден был бы перепрятать свои сокровища в наиболее очевидное из всех мест – то есть в некотором смысле наименее очевидное. Так ли это? Короче, Барфи, который обшаривал комнаты вместе с Ладу, одолевали мысли столь же плодотворные.

Время от времени они шепотом совещались – шепотом столь тихим, что едва могли расслышать друг друга. Изредка это делалось ради обмена разумными предложениями, а чаще – дабы сделать ярче некий новый мысленный образ страха, возникший у одного из них в голове. Ладу искал то, о чем не имел понятия, а Барфи шарил в местах, которые считал и не очень подходящими, и не очень неподходящими. Варфи думал, что, открыв следующий большой сундук, они обнаружат в нем Кошачьего Отца – сгорбившегося, устремившего на них укоризненный взгляд. Ладу до потери сознания пугала мысль о том, что ему того и гляди случайно попадется в руки одна из кошек, коими, как он знал, кишел дом. И все же поиски продолжались. Такова сила сна о деньгах.

В следующую комнату: на полу стоял разбитый ящик и валялись пыльные тряпки. Барфи и Ладу с надеждой воззрились на этот мусор. Всему Каиру было известно, что Вейн – искусный и удачливый кладбищенский вор.

– Саркофаг времен египтян-идолопоклонников… смотри-ка, – показав на сморщенную человеческую фигуру, частично скрытую деревом, – труп!

– В этом трупе находятся наши денежки. Он пропитан пеком.– Они осторожно пощупали труп.– Из таких мумий и делают порошок. Мы сможем ее продать.

– Ты хочешь сказать, что за эти мерзкие останки дадут много денег?

– Да, аптекари высоко ценят подобные вещи. Пек высушивает тело снаружи, а внутри его лак сохраняет жизнетворные жидкости. Те, кому это по карману, едят порошок, дабы продлить себе жизнь и вообще укрепить здоровье.

– Давай съедим немного сейчас, а остальное заберем с собой.