Романовы - И. Василевский

— Кого же вы советуете назначить — Плеве или Сипягина? — спрашивает Николай у престарелого Победоносцева.

— Один — подлец, другой — дурак, — со вздохом отвечает он.

Назначение получают оба: сначала «дурак», потом «подлец». Оба назначаются министрами. А когда надо после смерти Гирса назначить нового министра иностранных дел, после долгих поисков приходится назначить князя Лобанова-Ростовского, того самого, о котором Александр III на одном из донесений написал непечатную резолюцию. Николай прекрасно знает о существовании этого документа, но назначить приходится все-таки именно князя Лобанова-Ростовского. И в министерстве со дня вступления в должность нового министра стараются припрятать в архив скандальную резолюцию Александра III, а брат министра, молодой князь Лобанов, на вопрос о том, почему он уезжает за границу, раздраженно отвечает:

— Не могу же я оставаться в России, когда она дошла до такого положения, что даже мой брат может оказаться министром!

Назначение на министерский пост человека, который имел не только темное прошлое, но еще и «патент», то есть такое прошлое, которое закреплено высочайшей резолюцией, не является исключением. Таковы были нормы жизни при дворе. В свое время имеющаяся о П. Н. Дурново резолюция Александра III «Убрать этого мерзавца в 24 часа» не помешала Николаю II назначить Дурново министром. Между прочим, резолюция о Дурново появилась после того, как этот сановник в поисках частных писем некой дамы залез в письменный стол бразильского посланника. После смерти Александра III эта резолюция была опубликована и обошла всю русскую и европейскую печать, вызывая многочисленные комментарии и карикатуры. И все же… И все же П. Н. Дурново был назначен министром.

Людей нет. Их не было и не могло быть в распоряжении царского режима. Были «вахмистры по воспитанию и погромщики по убеждению», взяточники и казнокрады, были усмирители и каратели, воры и палачи. Государственных людей не было.

Еще ярче, чем история с Дурново, история с назначением Б. С. Штюрмера, оказавшегося, по рекомендации Распутина, не только министром иностранных дел, но и премьер-министром в самый ответственный период — в дни мировой войны.

За Б. С. Штюрмером числилась резолюция даже не Александра, а самого Николая. «Убрать этого вора в 24 минуты», — собственноручно начертал в первые же дни своего царствования Николай на докладе Витте о Штюрмере.

Б. С. Штюрмер был министром иностранных дел в последние годы царствования Александра III. Доклад С. Ю. Витте, представленный Николаю II, тот самый доклад, после которого Штюрмера незамедлительно убрали в отставку, был, даже и по придворным меркам, ошеломляющим. Дело в том, что Штюрмер, являясь владельцем очень крупных имений, пользовался своими связями так удачно, что из всего округа, составленного из его владений, никаких налогов в казну не поступало. Брать из казны широкой и щедрой рукой Штюрмер был согласен, но платить ему казалось смешным донкихотством. Делом заинтересовался государственный контроль, так как никаких налогов в последние годы не поступало не только от имений Штюрмера, но и из тех округов, где они были расположены. Нашлись, как всегда, заинтересованные недоброжелатели, припомнились старые обиды, пущены в ход закулисные влияния, и вот государственный контролер Харитонов, не довольствуясь более бумажной волокитой, посылает на место контролеров с особыми полномочиями для ревизии.

Картина выяснилась исключительная. Подати от крестьян и налоги уплачивались населением не только сполна, но еще и с крупными надбавками. Но поступали они не в пользу казны, а в пользу самого Штюрмера. Пользуясь своим влиянием и связями, Штюрмер образовал своеобразное «государство в государстве». Он «отделился» от России и действовал вполне автономно. И если за недосугом не напечатал своих денег, то деньги установленного образца собирал на редкость ретиво и умело. Не уплативших по нормам, установленным Штюрмером, не только разоряли, отбирая у них лошадей, скот, орудия труда, но еще и учили уму-разуму, подвергая жестокой порке в имении всесильного министра.

«Убрать этого вора в 24 минуты», — написал разгневанный Николай на докладе Витте. И вора действительно убрали, но когда прошло время, «возвратился ветер на круги своя». И снова портфель министра оказался в руках этого вора. Ни кому иному, как Штюрмеру, суждено было оказаться премьер-министром и возглавить кабинет министров обреченного царя.

Обречен безнадежно и беспросветно был весь режим сверху донизу. Чем больше вдумываешься в это, тем яснее видишь путь, ведущий к революции. Но эта ясность не должна в наши дни диктовать ненависть и злобу к Николаю II. «Не палка бьет, а палкой бьют», — напоминает старая пословица. Мы все знаем, что сделал Николай II с Россией. Во имя справедливости и беспристрастия надо задуматься и над тем, что сделала Россия с Николаем II.

Трагизм нельзя считать уделом только избранных натур — людей, которые на голову выше окружающих. Есть какой-то трагизм и в переживаниях этого прапорщика на троне. Безвольный, слабохарактерный, не знающий, чего он хочет, не понимающий, чего хотят от него, — до чего жалкую фигуру представляет он собой во все годы своего царствования, но особенно в первые дни по восшествии на престол!

Вспомните Хлестакова, маленького провинциального враля, покоряющего Марью Антоновну и Анну Андреевну и повергающего в трепет всех, от городничего до полицейского. Его кормят «лабарданом», его обхаживают, а он сидит в мягких креслах и заливисто врет о том, как 35 тысяч курьеров зовут его управлять департаментом, о супе, приехавшем в кастрюльке из Парижа, о том, что у них в Петербурге «и вист свой составился: германский посланник, испанский посланник и я».

Все это только смешно, поскольку касается Хлестакова. Но все, о чем вдохновенно врал Хлестаков, воплотилось в трагическую действительность при Николае II. «Иван Александрович, пожалуйте управлять департаментом». А где-то глухо волнуются грязные и дурно пахнущие мужики, поют революционные песни рабочие, чего-то требуют великие князья с Марией Федоровной, с какими-то докладами пристают интригующие друг против друга министры, запугивают длинными донесениями охранное отделение, взрываются бомбы, убивающие одного за другим: Боголепова, Сипягина, Плеве, Сергея Александровича…

Как тут жить ему, этому бедному Хлестакову, чья ложь вдруг превратилась в явь, чьи сны стали действительностью? Ведь у него нет верного Осипа, который увез бы его из этого городишка. Он не имел других заслуг, кроме заслуги родиться в царской семье. Но не имел он и других грехов, креме этого своего греха.

Все остальное создавалось уже на троне. Как создавалось? Многое надо изучить и рассмотреть для ответа на этот вопрос. И прежде всего — быт, детство и отрочество, его отца и мать, жизнь семьи, в которой он вырос.

На старой пожелтевшей гравюре — высокая дама с приветливыми чертами лица, с воланами на платье, с высокой прической. На диванчике рядом с ней — прелестный улыбающийся ребенок в светлых кудряшках.

Это Николай II со своей августейшей родительницей Марией Федоровной. Удивительно, как этот ласковый кучерявый мальчонка превратился в сумрачного и унылого заурядного прапорщика на троне, каким знала его Россия и весь мир. Такого рода превращения веселого ребенка в скучного взрослого свойственны не только царям.

Ко дню взрыва бомбы 1 марта 1881 года Николай II имел одиннадцать лет от роду. На фотографиях того времени перед нами тщедушный некрасивый мальчик с худой шеей, мешковатый и неуклюжий в своей матросской курточке.

До 1 марта 1881 года не только маленький Николай, но даже его отец, Александр III, был далек от двора. Наследником престола считался старший брат Александра — царевич Николай, дядя Николая II. Вступивший на престол 1 марта 1881 года Александр до этого времени жил с женой и детьми замкнутой семейной жизнью. Никто не знал, что именно этот грузный человек окажется самодержцем, а его отпрыск, тщедушный Николай, — наследником престола. Весь сложный клубок придворных интриг, хитрой политики и подсиживаний был в течение ряда лет сгруппирован вокруг царевича Николая, а Александр в те годы в этой игре не участвовал.

Впрочем, придворные политики в значительной мере отошли в то время и от царевича Николая, зорко всматриваясь в новую, только еще восходившую при дворе звезду — сына Александра II от княгини Юрьевой.

Роман Александра II с княгиней Долгорукой-Юрьевой резко отличался от остальных многочисленных приключений царя с фрейлинами и придворными дамами. Влюбчивый, легкомысленный, изменчивый, он резко переродился со дня встречи с красавицей княгиней. С этого времени (1871 год) он не обращает внимания ни на одну женщину. «Ах, если бы он был так верен мне, как своей Долгорукой», — говорила приближенным жена Александра II.