Архив - Илья Штемлер

А эта тихоня завхоз Огурцова интересуется: заглянет ли Мирошук еще раз сегодня в исполком?! Обойдусь и без пишущей машинки, старая тоже на ходу – вон как стреляет Тамара, через стенку. Пусть пропадают деньги, спокойствие дороже… Хорошо бы отключить телефон на день-два, тоскливо думал Мирошук, а там, глядишь, и все успокоится. А может, взять больничный, переждать?

Мирошук сидел за столом, выпрямив длинную спину и сжав ладонями сплюснутую с висков голову. Цифры на новых часах горели малиновым светом, точно как затылок полковника в отставке Аргентова… Вот уже три раза Мирошук пытался дозвониться до архива загса, и все впустую… Значит, судьба, решил он, но рука все тянулась к телефону. Еще раз попробует – и все, решил Мирошук, накручивая диск.

И тут телефон сработал. Услышав голос Аргентова, Мирошук испугался. О чем ему говорить с бывшим полковником? А вдруг узнают в управлении? Эти мысли опалили Мирошука.

– Слушаю вас, – повторил Аргентов.

– Здорово, еще раз, – произнес Мирошук, точно бросаясь в ледяную воду. – Что же ты, брат, вогнал в дрожь руководство и тикать?

– А… Захар? – грубо обрадовался Аргентов. – Чего они там, после меня? Слюной изошли?

– Да я тоже, знаешь… недолго пробыл, – ответил Мирошук. – А вообще-то изошли. Но начальством-то остались.

– А… Плевать! У меня стоянка у дома, автомобильная. Люди требуются в охрану – сутки отдежурил, трое дома. И пенсия, слава богу, верная. Чихал я на них с пятого этажа. Ясно тебе, Захар? То-то… А в психушку им меня не загнать, не та птица, они это понимают…

Помолчали. Мирошук уже успокоился.

– А я, знаешь, – проговорил он небрежно, – тоже не подписал это их… о неразглашении.

– Ну?! – выкрикнул Аргентов. – Молодец! Признаться, не ожидал.

– А что?! – повысил голос Мирошук. – Не подписал и все. Вышел, а твой и след простыл.

– Ну молодец, Захар, ну душа… Спасибо тебе, брат, – бурно радовался Аргентов. – Возьму тебя в напарники, если турнут нас из архивов. Сутки на площадке, трое – дома… Представляю, какую пулю они нам отольют, черти. Да и самих, видать, по голове не погладят, те, кто их науськал. Шутка, нет?! Трое вошли и трое вышли из чистилища! – хохотал Аргентов.

– Слушай, а Клюева-то эта? – по-детски загорелся Мирошук. – Она-то куда подевалась?

– Как куда? – удивился Аргентов. – Со мной вышла. Что, не заметил?

– Нет. И они не заметили. Спохватились, а ее и след простыл.

Аргентов хохотал в трубку низким судорожным смехом астматика.

– Со мной вышла, милая… Вся дрожит, на глазах слезы. Остановились в коридоре, с глаз людских. «Как же, говорит, Кузьма Игнатьич, как же так? Ответственные люди, партийные?» Ну, успокоил я ее. Какие, говорю, они партийные? Вот ты – партийная, в это я верю… Посадил в такси, отвез домой беднягу. Говорит, уеду к родителям, на Селигер, если что. Пересижу. – Аргентов сделал паузу. – Плохо, брат Захар. Многие так и думают – пережду, мол. А те не дремлют, провокаторы. Гражданской войны захотелось политиканам. Неймется. Давно по мордасам не били… Был у меня сосед, давно, в коммуналке еще… Слышишь, нет?

– Слышу, – ответил Мирошук.

– Так вот… Всех перессорил. Кому в кастрюлю мышь бросит, кому вместо масла бутыль с мочой на полку придвинет. Соседи передерутся, а он сидит в комнате, слушает, радуется, гаденыш. Пока по ошибке сам вместо водки не хлебнул дихлорэтану. По жадности, на дармовщинку клюнул. Сдох, сука. И проказы прекратились. Так и узнали, что его были подвиги.

Опять помолчали.

– Ты вот мне скажи, полковник? Слушаешь, нет?

– Слушаю, Захар, – отозвался Аргентов.

– Ты про собрание наше… в курсе?

– Как же… Позорище ваше.

– Нас вот было трое сегодня, в кабинете у Бердникова. И трое, как ты выразился, вышли чистыми… А там сидел полный зал. И все были едины в гневе своем, почему?

– Почему, почему, – пробурчал Аргентов. – Дрязги у тебя в конторе, вот почему. Друг на друга доносы строчат, лаются. Знаю твои кадры, в одной системе работаем… А раз дрязги, значит, еврейцы виноваты, известное дело. История учит… Весь свой запас адреналина, что накопили в междоусобицах, сразу и выплеснули. В добром коллективе до такого не опустились бы. А на твое собрание сбежались подлецы даже с других учреждений, адреналин выплеснуть, то-то, Захар. А выплеснут – успокоятся, начнут каяться. Так и живем – грешим да каемся. Всё при деле… Ладно, ну их в зад! Ты молодец, что позвонил. Честно говоря, думал я про тебя… Извини, не знал, брат… Здорово мы их оттузили, а, Захар?

Аргентов говорил еще какие-то слова, но Мирошук не вслушивался, он был весь в себе. Совестливость, что так робко шевельнулась в душе Захара Савельевича в тот вечер, после злополучного собрания, и которая привела Мирошука чуть ли не в квартиру Гальперина, вновь торкнулась в его груди, подобно младенцу в чреве матери. Человек тщеславный и слабохарактерный, он был сейчас увлечен светлой яростью полковника, искренне и счастливо отдаваясь минуте вольности духа, самого упоительного чувства, когда-либо коснувшегося человека. Ощущение собственного достоинства обладает огромной силой. Сейчас, в эту минуту, Мирошук мечтал о том, что, попади он вновь в кабинет Бердникова и начнись заново это совещание «по качественному составу», он им бы выдал, он нашел бы, что сказать. А там хоть трава не расти.

Телефонная трубка уже минут пять как вернулась на рычаги аппарата, а Захар Савельевич все важно сидел за столом, переполненный собственной доблестью. Лишь тощий зад елозил по терпеливому сиденью кресла, стараясь занять больше площади. Со стороны можно было подумать, что Мирошука одолевают острицы или еще какая-нибудь напасть, что порой изнуряет щекоткой человека в самом неудобном месте. И что удивительно – Мирошук искренне проникся сознанием того, что он на самом деле честно и открыто отказался подписать гнусную бумажку о неразглашении пакостного заговора. Даже мог продемонстрировать, как он встал, какие сказал слова, как вышел, хлопнув дверью, следом за Аргентовым… Нет, нет – раньше Аргентова и. этой пигалицы Клюевой. Это они последовали его примеру!

И Мирошук уверился в этом искренне. Вероятно, так пребывают в сладостных миражах доблести дети, фантазируя перед сном…

В кабинет директора архива, глухо, через стенку, проник голос Гальперина. Померещилось, что ли, едва подумал Мирошук, как дверь распахнулась и на пороге возник его заместитель по научной части…

Мирошук вскинул тощие руки и, улыбаясь, поднялся навстречу Гальперину, что проделывал он не так уж и часто в былые времена.

Пребывание на больничном явно пошло на пользу Гальперину. Привычно мучнистого цвета лицо подрумянилось, даже загорело. Голубые глаза озорно поблескивали, а маленькие, детские губы улыбались…

– Привет, привет, – он бодро ответил на рукопожатие директора.

Обиды на Мирошука Гальперин не держал, понимал, директор, человек подневольный, выполнял указание начальства. Более того, он не мог не видеть, как Мирошук пытался смягчить ситуацию тогда, на собрании. Да и в справке, которую принесла из архива Ксения спустя несколько дней после собрания, ничего лишнего написано не было. Не так, как в других учреждениях, с непременной подстраховочной припиской: «Коллектив выражает негодование… порицает поступок… возмущен поведением…». Все было оформлено сухо, по-деловому – подпись заверяем, и печать.

Мирошук ухватил Гальперина за локоть и провел в глубину кабинета, заглядывая сбоку в посвежевшее лицо своего зама.

– Ну, вы – проказник, ну, вы – сердцеед, – выговаривал Мирошук.

– Что такое, что такое, – с шутливой серьезностью подначивал Гальперин.

– Как что, как что?! Прислать такую женщину и еще притворяться больным? – проговорил Мирошук. – Да вы здоровее нас всех вместе взятых… Вы – падишах, вы… этот самый…

– Синяя борода! – подсказал Гальперин.

– Именно. Синяя борода, коварный соблазнитель! Почему вы не подходили к телефону? Я вам несколько раз звонил.

– Синяя борода к телефону не подходит, – ответил Гальперин. – Некогда. Много работы.

Грубая мужская шутка, на которую весьма был охоч Гальперин, звучала сейчас с особым подтекстом – так выдает себя человек, решивший какую-то важную свою проблему. Мирошук насторожился, но всего лишь на мгновение, очень уж хотелось поговорить:

– Вошла в кабинет, глаза сверкают, волосы… описать невозможно. «Где справка?! Где заверенная подпись Ильи Борисовича? Хватит издеваться, дайте справку!»… А заявление ваше лежало с краю стола, на виду, уже оформленное честь по чести… Увидела! Взяла, без всякого спроса и как-то особенно гордо, меня даже заело.

Торопливый, булькающий смех Мирошука словно пританцовывал рядом с хриплым и ленивым похохатыванием Гальперина.

– Только она до порога, я ей вслед: «Скажите, это не вы случайно забыли свою сумочку в зале?» И протягиваю ей сумочку. Обрадовалась, но внешне – никаких чувств, как в танке. Сухо поблагодарила и ушла.