Империя серебра - Конн Иггульден

— Венгры — отменные всадники, — начал Субэдэй голосом намеренно тихим, чтобы все были вынуждены к нему прислушаться. — У них огромные табуны, и свои центральные равнины они используют примерно так же, как и мы. Вместе с тем они не кочевники. На берегах реки Дунай они построили два города, Буду и Пешт. Укреплены они так себе, хотя Буда стоит на холмах. А Пешт — на равнине.

Багатур сделал паузу в ожидании вопросов.

— Укрепления? — тут же навострился Бату. — Какие именно: стены? Оружие? Пути снабжения?

— У Пешта стен нет. Разведчики сообщают о каменном дворце близ Буды, на одном из холмов. Возможно, там местонахождение их короля. Его имя…

— Да неважно, — вклинился Бату. — Похоже, взять эти города не составляет труда. Так зачем нам вообще ждать зимы?

— …Бела Четвертый, — продолжал Субэдэй. Глаза его потемнели от гнева. — А зимы мы ждем, чтобы реку можно было перейти по льду. Как и в Москве, она станет для нас дорогой между двумя городами, и мы попадем прямо в их сердце.

Гуюк, чувствуя растущее между орлоком и темником напряжение, осторожно положил руку на предплечье Бату. Тот раздраженно стряхнул ее.

— Мой тумен готов выступить хоть сегодня, орлок, — вызывающим тоном проговорил он. — Мои разведчики сообщают, что горы на западе можно одолеть до наступления холодов. Так что в этих городах есть шанс оказаться прежде, чем выпадет первый снег. Ты сам когда-то говорил, что все зависит от скорости. Или у тебя теперь на первое место вышла осторожность?

— Умерь свою спесь, парень! — не выдержал Джэбэ. — Держи-ка ее в себе.

Бату метнул яростный взгляд в сторону пожилого воина, который еще вместе с Чингисханом скакал в конной лаве по афганским нагорьям. Лицо этого смуглого поджарого темника было иссечено бороздами лет и жизненного опыта. Бату презрительно фыркнул.

— Нет смысла оставлять главные цели до зимы, — рубанул он ладонью воздух. — И орлок это знает. Кое-кому из нас хотелось бы положить конец нашим походным тяготам до того, как мы успеем состариться. А то все воюем да завоевываем. Хотя для кого-то, понятно, это уже поздновато.

Джэбэ грозно встал на ноги, но Субэдэй упреждающе вскинул руку, и тот не тронулся с места. Бату хмыкнул.

— Я выполнял все указания багатура, — сказал он, поворачиваясь лицом к тайджи. — Брал города большие и малые уже лишь потому, что наш великий стратег говорил «иди туда, а теперь сюда». Не прекословил ни единой его команде.

Он примолк, и в хошлоне повисла тишина. Никто не отваживался сказать слова вперед Субэдэя, а тот сейчас молчал. Бату пожал плечами, словно стряхивая с себя этот заведенный обычай, и продолжил:

— И тем не менее я помню, что меня взращивал прежде всего хан, а не орлок. И я — ханов, как и все мы здесь. Более того, во мне кровь по линии Чингисхана, так же как у Гуюка, Байдура и Менгу. Пора перестать слепо повиноваться, лишь надеясь, что наш орлок прав. Мы — это и есть те, кто идет во главе и кто по праву должен взвешивать получаемые приказы, разве не так, орлок Субэдэй?

— Нет, — невозмутимо ответил багатур. — Не так. Вы подчиняетесь приказам потому, что если не будете этого делать, то не сможете ожидать этого и от своих людей. Вы — всего лишь часть волка, а не весь волк. Я-то думал, ты усвоил это, когда был еще мальчиком, но вижу, что ты этого не сделал. У волка, темник, может быть только одна голова. А если голов будет больше, они меж собой перегрызутся.

Он глубоко вздохнул, тщательно оценивая ситуацию. Для своего выпада Бату выбрал неправильный момент, это очевидно. Старики его дерзостью потрясены, а молодые тайджи никак не готовы подвинуть Субэдэй-багатура — во всяком случае, в эту годину. Со скрытым удовлетворением он снова заговорил:

— Ты вызвал мое неудовольствие, Бату. Оставь нас. Свежие приказы от меня ты получишь завтра.

Бату в поисках поддержки глянул на Гуюка. Сердце его упало, когда ханов сын под его взглядом отвел глаза. Тогда Бату поморщился и нехотя кивнул:

— Хорошо, орлок.

Уходил молодой темник под общее молчание. Субэдэй в тишине подлил себе горячего чаю и шумно прихлебнул.

— Горы, что впереди, — не просто хребет с несколькими вершинами, — заговорил он. — Разведчики доложили, что на пути нам предстоит одолеть полторы, а то и две сотни гадзаров сплошных перевалов и ущелий. Мои следопыты через них перебрались, но без проводников из местных мы не разузнаем об основных проходах. Чтобы обозначить долины, можно послать вперед несколько минганов — налегке, без обозов и лишь с небольшим припасом. Остальное же — осадные орудия, кибитки, раненых и домочадцев — переправлять таким образом немыслимо. Чтобы благополучно пройти и вообще уцелеть, необходимо знать пригодные пути прохода. Вероятно, придется возводить мосты и навесные дороги. Но и при этом нужно будет перемещаться с должной быстротой, или мы многих потеряем с приходом зимы. Находиться в это время в горах для нас решительно невозможно. Там нет пастбищ.

Субэдэй неторопливо оглядел своих военачальников. Из них ему предстояло облечь своим доверием одного, отделив его при этом от остальных. И это не должен быть Бату.

— Гуюк, ты пойдешь первым. Выйдешь утром с двумя минганами. С собой возьмете инструменты для пробивки тропы, строительный лес, все, что нужно. Проделайте дорогу, годную для тяжелых повозок. Связь с нами будете обеспечивать через разведчиков. А затем поведете остальных.

Властность, проявленная орлоком к Бату, возымела действие: Гуюк не колебался.

— Будет сделано, орлок, — сказал он, склоняя голову.

Он был польщен оказанным ему доверием: еще бы, от него теперь зависит жизнь тех, что пойдут по найденной им тропе. В то же время предстоит несказанно тяжелая работа, а каждый тупик и ложный поворот будут вменяться в вину именно ему.

— Разведчики говорят, что по ту сторону гор, покуда хватает глаз, лежат травянистые равнины, и им нет конца. Тамошние народы мы заставим встретиться с нами в открытом поле. Ради нашего хана мы захватим их города, полоним их женщин и их земли. Такова наша великая цель, наш следующий рывок. И нас не остановить.

Джэбэ удовлетворенно крякнул и, подняв бурдюк с тарасуном, по традиции бросил его Субэдэю, который сделал из него щедрый глоток. Хошлон ожил. Пахло влажной шерстью и бараниной — запах, знакомый каждому монгольскому воину и любимый по жизни. Гуюк с Байдуром переглянулись: таким оживленным, таким уверенным своего орлока они не видели давно. Менгу смотрел за всеми с непроницаемым лицом.

Павлятко бежал; несся так, как еще никогда в своей жизни. Уже истаяли на горизонте мутноватые огни монгольского становища. Несколько раз он падал, а потом шмякнулся так, что захромал. В темноте паренек обо что-то еще и ушибся головой, но боль была мелочью в сравнении с тем, что с ним сделают монголы, если поймают.

В ночи он был один. Вокруг ни топота настигающих лошадей, ни дыхания кого-нибудь из товарищей. За годы войны много кто лишился крова. Кто-то иной жизни уже и не помнил, но Павлятко памяти не утратил. Где-то на севере, он надеялся, дед с матерью по-прежнему управляются со своим незамысловатым хозяйством. Главное сейчас — добраться до них, а там будет безопасно, и он от них уже никогда не уйдет. На бегу Павлятко воображал, как другие ребята посматривают на него с завистью: еще бы, так отличиться, столько повидать… Будут заглядываться и девчонки на селе: а как же, закаленный в боях воин, не то что эти олухи-мальчишки с улицы. О наваленных снопами мертвых телах он ни за что не расскажет, равно как и о том, что, не помня себя от страха, потерял свой меч. Об этом знать незачем. Новый меч был тяжел и болтался, замедляя ход, но отбросить его Павлятко все не решался. Ведь хочется гордо войти с оружием во двор к матери, а та, конечно, ударится в слезы: сын-герой вернулся с войны… Нет, надо дотянуть до дома. В эту секунду он споткнулся о ножны, а когда упал, меч отлетел сам собой. Павлятко замешкался: брать, не брать? Без него оно, в самом деле, вон как легче.

Глава 23

Чувствуя, что взмок, Бату в сердцах себя обругал. Пот под одеждой способен застывать так, что человек становится безучастным, вялым, а в итоге ложится и умирает на снегу. От этой мысли темник вскинулся. Быть может, хотя бы неизбывный, медленно кипящий гнев убережет его от этой участи. То, что пота следует избегать, хорошо знали все, но только попробуй от него уберегись, когда ты с еще восьмерыми управляешься вручную с тяжеленной повозкой, толкая и покачивая ее, пока та, упрямая гадина, не соизволит сдвинуться еще на локоть-другой. От повозки верви тянулись к группе тягловых людей — мрачных молчаливых урусов, которые тащили, не оглядываясь. Чтобы как-то привлечь их внимание, приходилось ожигать кнутом или чем-нибудь в них кидать. Работа была сумасшедшая, и что еще муторней, ее приходилось повторять снова и снова, когда повозка накренялась и из нее высыпалось содержимое. В первый раз, когда одна из повозок, сорвавшись, стремглав покатилась вниз к подножию горы, Бату чуть не рассмеялся. Но затем он увидел, как один из людей схватился за окровавленное лицо, по которому хлестанула лопнувшая веревка, а еще один стал нянчить сломанное запястье. С каждым днем повреждений и увечий становилось все больше, а на холоде даже сравнительно небольшая рана вытягивала силы так, что назавтра с трудом удавалось подняться. Все ходили избитые и изрезанные, нервы были на пределе, но Субэдэй со своими драгоценными военачальниками поторапливал, подгонял, и что ни день, то все выше приходилось влезать на Карпатские горы.