Поколение свиней - Хантер Томпсон

Несколько раз дебаты оживлялись по мелочи, и один раз серьезно — когда объявили, что сенатор Пол Саймон от Иллинойса — настоящий кандидат.

Саймон — маленький, страшный, странный и почти никогда не улыбается. У него губы, как у Мика Джаггера, и уши, как у молодого бабуина.

Но это неважно. Саймон может быть страшным, как Человек-Слон, и маленьким, как «другой Пол Саймон», который написал «Звуки тишины» и «Мост через бурную реку», и он по-прежнему останется единственным перспективным демократом. Сенатор — политик старой закваски, дотелевизионной эпохи, возвращающий нас к временам Гарри Трумэна и Кларенса Дэрроу. Он воплощает самое редкое свойство — потрясающее чувство прямоты, честности и внутренней убежденности. В политике это — настоящее чудо.

Со всей отчетливостью качества Пола Саймона проявились в результатах контрольных голосований в Айове сразу после хьюстонских дебатов, которые стали его первым появлением в предвыборном поезде-88. Ни разу не улыбнувшись, Саймон обогнал всех остальных кандидатов; когда его объявили настоящим кандидатом и возможным лидером, большинство политических профи было шокировано. Он приехал в Хьюстон, как слабая темная лошадка без единого шанса на победу, а уехал в пятницу утром, когда его имя стояло в заголовках и в верхних строчках рейтинга по Айове и даже Нью-Гемпширу; за 24 часа его шансы изменились от 70 к 1 до 7 к 1 и почти сравнялись с Джефардтом и Джексоном, сегодняшними лидерами.

Похоже, это мощное изменение в гонке за выдвижение — самое существенное у демократов с момента провала Гэри Харта — и в пятницу утром многие мудрецы уже поползли к своим кульманам. Пол Саймон ступил на землю.

Единственным серьезным сдвигом в цифрах демократов после Хьюстона был видимый скачок губернатора Массачусетса Майкла Дукакиса. По сравнению с прыжком Саймона он был почти незаметен, но все же вывел Дукакиса из ниоткуда на позицию реального претендента: с 20 к 1 до почти вполовину меньшей ставки в пятницу.

Дукакис — смелый хитрован с отличными рекомендациями и жестким стилем драки. В тот вечер он не стремился к тому, чтобы его пинал и порол хозяин и ведущий Уильям Бакли, который хотел, чтобы Дукакис подставился со своими неонацистскими шуточками и увез из Хьюстона замечательный набор отпечатков зубов… Впавший в маразм Бакли потерял скорость, а Дукакис был быстрее и злее чем мангуст. Он подобрал некоторых лучших профи из персонала Харта, и его будет нелегко побить в Нью-Гемпшире или любом другом месте к востоку от Миссисипи и северу от линии Мейсона-Диксона… Но его шансы получить что-нибудь, кроме «Пурпурного сердца», за пределами одиннадцати южных штатов во время голосования на следующем супервторнике не выдерживают никакой критики. Старая гвардия побьет его, как гонг, а потом он сможет только оттянуть часть голосов у губернатора Нью-Йорка Марио Комо, который упорно твердит, что не собирается выдвигать свою кандидатуру.

Хьюстонские дебаты не занимают верхних строк в рейтинге Нильсона. Даже бескомпромиссные демократы — и те не особенно их смотрят, а яппи называют их тупыми.

Беда с этим богатым и измученным поколением! Когда-то давным-давно они полюбили мысль, что политики — даже отглаженные сияющие кандидаты в президенты — настоящие герои и очень интересные люди.

Это в корне неверно. Как правило, они — тупицы с порочными инстинктами и детьми-преступниками.

Это был ты, Чарли

Примерно около полудня четверга на прошлой неделе я оторвался от лицезрения телешоу Олли Норта и поехал в таверну в Вуди-Крике, чтобы съесть ланч. Стояло ясное, светлое утро, из тех, когда идея жить на высоте в три километра в горах, в конце наполовину заасфальтированной дороги, кажется мудрой и изящной, в отличие от иных зимних дней, когда эта же мысль кажется тупой и безумной.

В такой ранний час бар был почти пуст, не считая нескольких занятых табуреток в дальнем углу стойки: где несколько ковбоев и пузатых хиппи посасывалм длинногорлые «будвайзеры» и со злобным видом смотрели повтор «профессионального рестлинга» по ESPN.

Никто из них не сказал ни слова, когда я сел и вытряхнул на стойку свой коричневый рюкзак, наполненный почтой и газетами, и начал рыться в куче, разыскивая что-нибудь, похожее на чек. Но там не было ничего, кроме двух счетов из журнала «Time» и записки от мусорщика, что, мол, мои контейнеры больше не годятся и он не будет меня обслуживать, пока я не куплю новые.

Я выбросил записку и спросил Сумасшедшего Боба, который сидел рядом со мной, нормальный ли сегодня специальный мясной хлеб.

— Ничего нет нормального, — ответил он. — Сегодня полнолуние. Происходят жуткие вещи. Эла ударила лошадь, а Терри потерял глаз в драке с каким-то парнем. Вся долина провоняла смертью.

Я заметил, что должно снова начаться телешоу Олли Норта, взял пульт и переключил телевизор на Си-эн-эн, где Бернард Шоу уже говорил:

— Сегодня вечером вы увидите очередное заседание, посвященное допросу полковника Норта.

— Твою мать! — сказал Сумасшедший Боб. — Это должно быть классно. Он все утро возил этих нытиков носом по полу.

Мужик рядом с ним засмеялся и подвинул табуретку, чтобы лучше видеть телевизор. Кто-то за столиком сзади нас заорал:

— Сделайте на фиг погромче! Я хочу это слышать.

Я удивился. Бар не слишком хорошо приспособлен для бесед о большой политике. Чаще всего мне приходится крепко постараться, чтобы переключить телек на канал новостей… Но сегодня все по-другому. Эти ребята подсели на Оливера Норта. Они почему-то к нему привыкли и стали похожи на сопляков, которые впервые смотрят «Рокки».

Заседание, как обычно, открылось очередной лекцией Оливера Норта о долге, славе и патриотизме — в ответ на очередной бестолковый вопрос главного представителя комиссии Джона Нилдса, позорной медузы, которая каким-то хитрым образом получила назначение на пост главного юрисконсульта со стороны палаты представителей и задала большую часть вопросов в эти три дня.

Слушая Нилдса, Сумасшедший Боб так смеялся, что у него заболели ребра.

— Господи! — сказал он. — Если я когда-нибудь попаду в суд, надеюсь, ты пошлешь мне этого парня прокурором. Он, наверное, стрижет траву у Эда Миза.

Очевидно, Нилдс был клиническим идиотом. Он задавал вопросы Норту, словно кидал куски мяса голодному волку. В конце четвергового заседания Норт набрал столько хоумранов, что они с адвокатом смеялись и хлопали друг друга по спине каждый раз, когда Нилдс задавал очередной вопрос, — и тогда Норт разражался очередной двадцатиминутной речью про то, как он любит жену, и детей, и форму, и, превыше всего, своего главнокомандующего, президента.

К полуночи четверга Оливер Норт был национальным героем, а его «Фонд судебной защиты» так раздулся от взносов, что даже Джордж Буш сказал, что Норт может стать следующим президентом или главой клуба Пи-ти-эл.

Буш показался на людях первый раз за многие месяцы и заявил свои права на Норта, словно тот был давно потерянным сыном: называл его великим героем Америки с сердцем Чарльза Линдберга и гонадами генерала Паттона.

Опрос общественного мнения в пятницу показал, что у Норта бесподобно высокий «рейтинг доверия», 96 к 4 — гораздо выше, чем у Рональда Рейгана, Иисуса и даже чистого кокаина. Скандал «Иран-контрас», который раньше казался хуже и грязнее Уотергейта, после выступления Норта по телевидению перескочил на шкалу американского героизма и сравнялся там с Уэлли-Фордж или возвращением Макартура на Филиппины… Униженная повесть Оливера Норта была такой тяжелой и проникновенной, что заставила богачей с Уолл-Стрит открыто рыдать, а детей в Голливуде — танцевать и бормотать от счастья.

Она выжала слезу даже из Сумасшедшего Боба.

— Этот парень — стоящий, — сказал он, когда в четверг закончился эфир с Нортом. — Я хочу послать ему чек.

Я посмотрел на него долгим взглядом, а потом стукнул по голове.

— Ты идиот! — сказал я. — Меня достало твое бестолковое нацистское бормотание.

Он спрыгнул с табуретки и встал в боевую стойку, но я быстро отскочил и зашипел на него:

— Semper Fi! Semper Fi! Двести шестьдесят девять мертвых ребят в аэропорту Бейрута! Двести шестьдесят девять мертвых морских пехотинцев США, Бобби!

Он застыл, потом уронил руки.

— Да! — закричал я. — И мы знаем, кто это сделал, правда?

— Иранцы, — пробормотал он. — Этот вонючий аятолла.

Я знал, что он служил на флоте — девять или десять лет в одной из сверхэлитных частей «морских котиков»… Морпехи получают хорошее паблисити, и они здорово смотрятся в телерекламе, но даже строевые сержанты на Пэррис-айленд признают, что 99 из 100 морпехов никогда не пройдут квалификацию в «морские котики». Беловоротничкового праздничного воина, такого, как Оливер Норт, никогда не наймут медбратом в подразделение «котиков».