Последний парад - Владимир Карпович Железников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я тогда стоял около часов, и прислушивался, чтобы не пропустить Эмилькиных шагов по лестнице. Но она спустилась так тихо, что я не слышал, и появилась в дверях. На ней было то самое розовое платье, а волосы были подвязаны синей ленточкой. Лента была короткой, и Эмилька привязала к ней какой-то цветной лоскуток.
«Ну?»
«Эмилька…»
«Я — Джульетта… Ты что, забыл?..»
Она подошла к столу.
«Какой у тебя пирог… Мне Марта тоже такой пекла. Ну, может, самую малость поменьше».
Прошла от стола к дивану, села на него, поджав ноги, потом подошла к буфету. Открыла и снова закрыла створки дверок.
«А у вас хорошо… Настоящий дом… Тепло, уютно… чисто…»
Пробили часы. Она повернулась к ним, чтобы послушать бой.
«А у меня наверху тоже слышен их бой… Когда мы с папой снова будем жить вместе, мы обязательно купим такие же часы».
«Эмилька, хочешь пирога?»
«Я — Джульетта».
«…Но чем же… клясться?»
«Не клянись совсем. Иль, если хочешь, прелестью своей. Самим собою, божеством моим. И я поверю».
«Съешь пирога. Он вкусный». — Я взял кусок пирога и протянул ей.
«Если ты мне все время будешь совать свой пирог, то я уйду. Ты хочешь все испортить этим пирогом…»
«…Если сердца… страсть…»
«Нет, не клянись. Хоть рада я тебе. Не рада договору я ночному: он слишком быстр, внезапен, неожидан. На молнию похож, что гаснет прежде, чем „молния“ воскликнет: доброй ночи! Дыханье лета пусть росток любви в цветок прекрасный превратит на завтра. Покойной ночи! Пусть в тебя войдет покой, что в сердце у меня живет».
«Не одарив меня, прогонишь прочь?»
«Какой же дар ты хочешь в эту ночь? А… пирог сладкий?»
«Очень… Возьми».
«Я — Джульетта».
«В обмен на клятву — клятву я хочу».
«До просьбы поклялась тебе в любви я. Теперь бы заново хотела клясться».
«Зачем ту клятву хочешь ты отнять?»
Я почувствовал, что кто-то посторонний стоит в дверях. Нет, не так. Сначала Эмилька взяла у меня пирог и откусила, а я решил подойти к столу и сделать так, чтобы было незаметно, что я взял кусок пирога. И увидел в дверях Хельмута. Рот у него расплылся в широкую, довольную улыбку. Я закрыл собой Эмильку, чтобы он не мог ее рассмотреть, а Эмилька забилась в угол. Все-таки, вероятно, их предал Хельмут. Что он тогда говорил?..
«Какая приятная неожиданность!» — сказал Хельмут и постарался заглянуть Эмильке в лицо.
«Как ты сюда попал?»
«Через дверь… Ногами… Как все цивилизованные люди. — В руке у него был ключ. — При помощи ключа от вашей квартиры. Я люблю иногда заходить в чужие квартиры… Узнаешь кое-что неожиданное».
«Это нечестно. Отдай ключи и сейчас же уходи!»
«Ты еще будешь учить меня… Цыпочка, — сказал он Эмильке, — ну открой свою мордашку… Мы, арийцы, разрешаем себе все, что считаем нужным. Слушай, цыпочка, у тебя нет подружки?»
Он присел на корточки, чтобы снизу заглянуть Эмильке в лицо, и назвал ее миленькой. Значит, он ее рассмотрел?.. Когда он так присел, я его толкнул, и он упал, и Эмилька выбежала из комнаты. Я хотел во что бы то ни стало отпять у него ключ. Хельмут был сильнее меня и умел драться. Он ударил меня ногой в живот, потом схватил за уши и саданул коленкой в лицо. Ему нравилось меня бить, он делал это с удовольствием. А я снова и снова кидался на него. И так мы дрались, пока не пришел Пятрас…
«Он подделал ключ к нашей квартире», — сказал я.
«Помолчи, святоша, надоел, — сказал Хельмут. — Представляешь, вхожу я в комнату, а у него в гостях… девка… Читают стихи…»
«Ключ», — сказал Пятрас.
«Вот будет потеха, если я расскажу все вашему любезному дядюшке!» — Хельмут сделал шаг в сторону двери.
«Ключ, — потребовал Пятрас. — Слышишь, сволочь?!»
«Значит — сволочь? Хороши поповские племяннички!»
Все-таки Пятрас был настоящим. Как он тогда ловко сбил Хельмута с ног и отнял у него ключ.
«А теперь катись, коллекционер чужих ключей», — сказал Пятрас.
«Вы еще у меня попляшете, — ответил Хельмут. — Поповские отродья… — Подошел к дверям, вытащил из верхнего кармана куртки другой ключ, подбросил его в воздухе: — Вот ваш ключик… Дураков надо учить».
В окно я увидел Телешова. Походка у него сохранилась старая, пятрасовская, и шел он точно как тогда: прижимаясь к самым домам. Не поднимая головы, он свернул к крыльцу, и я услышал его голос в прихожей.
— А Таня еще не приходила? — спросил он у Дали, вошел в комнату, увидел мою спину. — А… ты дома?
По его тону я понял, что он догадывается, что я избегаю его.
— Я только что видел тебя в окно, — ответил я. — У тебя сохранилась старая походка.
— Да? — Он почти не слышал моих слов. — Ты что… какой-то не такой?
— Нет, ничего.
«Слишком он быстро переходит в наступление, — подумал я. — Слишком прямо идет к цели». Это меня отпугивало.
— Сегодня на открытии памятника у тебя было такое же лицо, — сказал Телешов. — Я решил, что ты вспомнил наконец наших… Мне хотелось побродить с тобой, но ты сбежал.
— Я думал, тебе будет лучше одному.
— Мы подошли к моему дому, — сказал Телешов. — И я сразу стал снимать, потому что вот-вот должно было уйти солнце. Снял панораму дома, потом перевел камеру на окно… в которое любил выглядывать мой отец. Ну и вот… Держу камеру минуту, две, три… как дурак, чего-то жду. Что кто-нибудь… с той стороны… взял бы и пошевелил занавеской. — Он замолчал, потом вдруг спросил: — Миколас, ответь мне…
— Пожалуйста, — нерешительно сказал я.
— Почему ты не пускаешь меня в свои воспоминания, — сказал он, — или… сомнения?
— Что ты выдумал? — Я подошел к двери и крикнул: — Даля!.. — Голос у меня был какой-то странный — она тут же появилась. — Знаешь, он обвиняет меня в том, что я не пускаю его в свои воспоминания. Скажи ему, что это неправда.
Я был жалок, я знал это, но ничего не мог поделать. Цеплялся за Далю, чтобы она спасла меня. Хорошо еще, что не было при этом Юстика.
— Конечно, неправда, — сказала Даля. — Мы все немного устали, и нам кажется бог знает что.
— Извините, — сказал Телешов.
— Мне требуется мужская помощь, — сказала Даля. — Помогите мне, Пятрас. — Она взяла его под руку и повела на кухню. — Надо открыть консервы.
Они ушли, а я остался один.
Я поймал себя на мысли, что
