Габриель Гарсия Маркес. Путь к славе - Юрий Папоров

— Козел Мак Грегор! Он, конечно, взбесился. Но, карахо, если бы журнал обвинили в том, что он стелется перед Штатами, он бы тут же свалил всю вину на нас. А теперь ему самому придется держать ответ. Вот он и брызжет слюной! Я послал его куда следует!

— Я пошлю его туда же. Коньо, он еще не знает, с кем имеет дело!

— Перебьемся, Габо. Походим наконец по театрам, в кино, по книжным магазинам, почитаем книги, покупаемся в море…

— А я насочиняю рассказов… Будет в портфеле еще одна книга.

Вместе с ними журнал в знак солидарности покинули почти все сотрудники редакции, и Мендоса после месячного отдыха принялся всех устраивать на новую работу.

За лето и осень 1958 года Гарсия Маркес написал рассказы «Один из тех дней» (опубликован в январе 1959 года в журнале «Атлантико», Барранкилья), «У нас в городке воров нет», «Вдова Монтьель», «Искусственные розы» и «Незабываемый день в жизни Бальтасара». Все эти рассказы вошли в сборник «Похороны Великой Мамы».

В это же время писатель принимал активное участие в деятельности местного литературного кружка «Сардио», в который входили такие венесуэльские писатели, как Сальвадор Гармендия, Адриано Гонсалес Леон, Рамон Паломарес, Луис Гарсия Моралес, Франсиско Перес Пердомо. Группа «Сардио» собиралась для литературных дискуссий в кафе «Ирунья».

Однако теперь, когда писателю приходилось обеспечивать не только себя, но и жену, он все время торопил Плинио Мендосу с поисками работы.

Мендоса, переговорив с владельцем мощного газетного картеля Каприлесом, в одном из журналов которого Гарсия Маркес сотрудничал еще в бытность в Париже, получил согласие хозяина. Надо было поднимать престиж журнала «Венесуэла графика», весьма поверхностного и легковесного, за что его называли в народе «Венесуэла порнографика». И потому Каприлес не возражал против того, чтобы принять на работу в качестве шефа-редактора Гарсия Маркеса. Главный редактор журнала, практичный франтоватый каталонец, над рабочим столом которого висел плакат: «Самая быстрая мысль — это ножницы», быстро рассудил, что, поскольку Гарсия Маркес не страдает привычкой всегда подписывать свои материалы, ему это будет только выгодно, и принял Гарсия Маркеса с распростертыми объятиями. Габриелю же не приходилось выбирать — надо было зарабатывать на жизнь.

Сам Мендоса устроился писать передовицы в новой газете Каприлеса «Мундо» («Мир»),

— Это немыслимо! Колоссально! Неужели это не сон! Партизанские отряды победили огромную армию диктатора. — Плинио захлебывался от восторга.

— Я думаю, время диктаторов кончилось! Хуан Доминго Перон в пятьдесят пятом, Мануэль Одрия в пятьдесят шестом, затем наш горилла Густаво Рохас Пинилья в пятьдесят седьмом, вслед за ними, здесь, Маркос Перес Хименес и теперь сержант, назначивший себя генералом, Фульхенсио Батиста! — Габриель даже порозовел, что бывало с ним крайне редко. — Вот что нужно Латинской Америке!

Они сидели на балконе квартиры Гарсия Маркеса, пили ром за победу революции Фиделя Кастро и смотрели, как внизу под несмолкаемые гудки ехали по улице автомобили, украшенные кубинскими флажками.

— Это тебе не буржуазия, не олигархи спихнули диктатора и сами пришли к власти. Это народ, студенты!

— Именно это меня и радует. Во главе революции, карахо, стоят люди с университетскими дипломами. Они не будут молиться на диктатуру пролетариата, они создадут новый строй! А ты помнишь, Плинио, как Николас Гильен в Париже говорил нам, ухмыляясь, что, мол, есть на Кубе один молодой адвокат, совершенно сумасшедший?

— Теперь небось Николас у этого сумасшедшего будет просить пост министра культуры.

— Коньо, Плинио, друг ты мой, нам надо придумать, как махануть на Кубу! Я ведь знаком с Фиделем.

Случай скоро представился. В Каракас на военном самолете прибыл представитель Фиделя Кастро, чтобы отвезти венесуэльских журналистов в Гавану на процесс «Правосудие Свободы». Победитель Батисты собирался публично судить приспешников диктатора, объявленных им военными преступниками, чьи руки по локоть в крови. 18 января 1959 года, когда завредакцией журнала «Венесуэла графика» приводил в порядок свой рабочий стол, собираясь идти домой, в редакции появился один из соратников Фиделя Кастро по «Движению 26 июля», силы которого и вынудили Батисту бежать из Гаваны в Доминиканскую Республику, где правил диктатор Трухильо.

Кубинцу не надо было дважды объяснять причину своего прихода. Гарсия Маркес в ответ лишь сказал: «Минутку, я только позвоню своему приятелю». Услышав голос Плинио, Габриель прокричал в трубку: «Карахо, Плинио, засовывай в чемодан пару рубашек и дуй ко мне. Сегодня мы улетаем на Кубу. Нас приглашает Фидель!»

Летели на стареньком двухмоторном самолете, который трясся, как в лихорадке. Коллеги пили, смеялись и шутили, что они трясутся, как на лошадках ярмарочной карусели, но Гарсия Маркесу было не до смеха. Время, когда он перестал бояться самолетов, еще не пришло, и он сидел зеленый от страха. Плинио пытался было как-то отвлечь друга, но тот, увидев, что за окном еще и разыгралась гроза, ответил: «Вот женишься, тогда узнаешь, что это за штука!»

В Гаване всех латиноамериканских журналистов поселили в роскошных номерах шикарного отеля «Ривьера», где прежде снимали номера американские миллионеры и самые богатые туристы из Европы.

Возможно, как считает Плинио Мендоса, будущий лауреат Нобелевской премии именно там впервые ощутил, что такое власть денег, и понял, что человек может жить и в иных условиях, нежели те, которые были ему до сих пор знакомы.

Суд состоялся на стадионе. Судили полковника Coca Бланко, на совести которого были расстрелы крестьян, оказывавших помощь повстанцам Кастро.

Гарсия Маркес, Плинио Мендоса и многие другие иностранные журналисты по просьбе жены и дочерей осужденного подписали прошение о пересмотре решения суда. Никто не сомневался в виновности подсудимого, и смертный приговор, скорее всего, был справедливым, по по ходу судебного процесса неопытным трибуналом были допущены отступления от закона. Жажда революционного возмездия превратила судебный прогресс в карнавальное шествие смерти.

Суд и приговор трибунала произвели на обоих колумбийских журналистов неизгладимое впечатление. Гарсия Маркес никогда не упоминал об этом прямо, однако есть косвенные свидетельства того, что все произошедшее на стадионе вызывало у него содрогание» (28, 380).