Вурди - Владимир Колосов

— Ну, будет, — почти ласково, по-отечески пробормотал отшельник.

Гвирнус поднял на него глаза. Губы дрожали, он с трудом унял эту дрожь:

— Он мертв?

Старый бродяга покосился на лежащее на снегу тело:

— Это как сказать. Колышек-то у тебя.

Гвирнус вспомнил: да, в руке, осиновый, надо ударить, кажется, в сердце, чепуха какая-то, сказки. «Вурди меня возьми!» — снова прошептал он.

Но обыкновенной деревяшкой? Бить? Мертвеца?

— Он мертв. — Гвирнус в упор посмотрел на лесного бродягу. Тот усмехнулся:

— Учить тебя, дурака…

Ногой перевернул лежащее на снегу тело, так что теперь оно легло на раненый бок и стала заметна густая волчья шерсть. На животе Керка, ниже живота. На груди. Затем поставил ногу на этот поросший волчьей шерстью живот и с силой надавил на него.

— Пфф! — Откуда-то из самых глубин мертвого, казалось бы, тела вырвался тяжелый вздох. В каком-то странном оцепенении нелюдим наблюдал за тем, как вдруг сжались в кулаки костлявые пальцы бывшего охотника. Как снова разжались. Как дрогнула и еще больше обвисла нижняя челюсть, из которой, теперь это было отчетливо видно, вывалилось два острых волчьих клыка.

— Что же ты?! Бей! — крикнул отшельник, и в этот момент тело Керка неожиданно изогнулось, как древко лука с до предела натянутой тетивой. Потом рванулось из-под тяжелого сапога отшельника. Нога лесного бродяги соскользнула в снег, руки же твари будто только и ждали этого. В мгновение ока обвились они вокруг голени отшельника, тот отчаянно дернулся, пытаясь вырваться из цепких объятий, но лишь потерял равновесие и, тяжело крякнув, осел в рыхлый снег.

Падение спасло его.

Клыки Керка порвали толстые холщовые штаны — лишь четверти пальца не хватило оборотню на то, чтобы впиться клыками в столь желанную человеческую плоть.

Гвирнуса прошиб пот.

Мысленно он уже прыгнул к оборотню, мысленно уже вонзил между ребер данный отшельником осиновый кол, но, увы, только мысленно. Ноги нелюдима приросли к земле. Тело не слушалось. В глазах потемнело. На какое-то мгновение он ослеп, а когда очнулся, то увидел два барахтающихся в снегу тела. То, которое было наверху, принадлежало Керку. Теперь бы нелюдим вряд ли узнал в нем бывшего охотника. Кожа на голой спине оборотня сморщилась, как шляпка весеннего гриба. Шея невероятным образом расползлась до ширины плеч. Но самое главное — даже в темноте ночи Гвирнус видел, как стремительно растут на этой безобразно толстой шее, на этой безобразно сморщенной, но уже начинающей разглаживаться коже волосы…

Не волосы — настоящая волчья шерсть…

Отшельника нелюдим не видел.

Только вывороченные, будто переломленные надвое, торчащие из-под оборотня ноги. И руки, которые отчаянно отпихивали от себя большую, еще не волчью, но уже и не человеческую морду, издававшую странный хрюкающий звук, от которого кровь стыла в жилах, и даже видавшего виды охотника охватил панический ужас.

И спасительная злость.

Кровь вскипела в жилах нелюдима; уже не помня себя, он одним прыжком добрался до барахтающихся в снегу тел и, не раздумывая, вогнал осиновый кол в ненавистное ему тело. Чуть ниже лопатки. Прямо туда, где невесть как все еще билось недавно, казалось бы, уже остановившееся сердце.

Раздался странный чавкающий звук, что-то хрустнуло под напором рук Гвирнуса, в лицо ему брызнуло чем-то горячим, неприятно пахнущим, но главное — гораздо более горячим, чем простая человеческая кровь. Охотник несколько раз повернул колышек внутри (будто он орудовал ножом), потом, опомнившись, налег всем телом.

Оборотень все еще был жив.

Вдавленный в снег бродяга хрипел, силясь оторвать от себя лохматую морду, а когтистые лапы Керка рвали остатки мехового полушубка… «Хорошо, если полушубка», — внезапно подумал нелюдим. Не нравился ему этот хрип. Выпустив из рук уже основательно разворотивший внутренности оборотня кол, нелюдим крепко обхватил лохматое тело. Невероятным усилием скинул его с бродяги в снег… И не мешкая, ибо клыки твари клацнули в ладони от его сапога, врезал острым носком в ненавистную морду.

Потом бил еще и еще. В голову. В раненый бок. В спину. В живот.

И остановился только тогда, когда услышал за спиной усталое, но насмешливое:

— Вона ты какой! И не остановить!

Обернулся. Бродяга стоял, придерживая правую руку левой, морщась от боли…

— Теперь — мертв. — Бродяга криво улыбнулся. Покосился на висящую плетью руку. — Вот. Учи тебя, дурака. Зацепил-таки. — Он снова сморщился. — Жди теперь. Гостей.

— Я… перевяжу, — сказал нелюдим, чувствуя себя виноватым: надо же, не ожидал, промешкал, эх! А кабы сразу, так и не было б ничего. Сдуру это. От незнания. Дурака-то валял. Колышком, вишь, не ударить. А что нож, что стрела, что колышек — смерть, она разбирать не будет.

— Я перевяжу, — виновато повторил он, про себя удивляясь — вот ведь еще недавно совсем разве ж виноватился бы он перед лесным бродягой, разве ж не побрезговал бы даже прикасаться к нему? — Ты… это… — Гвирнус с трудом подбирал нужные слова, — спасибо тебе, — пробормотал нелюдим. Поднял брошенный в снег заплечный мешок. Торопливо развязал тесьму. Тряпка, часть которой уже пошла на перевязку щенка, болталась на самом верху. Достав ее, Гвирнус отшвырнул мешок, шагнул было к отшельнику и… тут же остановился, пораженный внезапной мыслью…

Щенок за пазухой сопел, постанывал во сне, скреб коготками холщовую рубаху… А ну как и он — не волк, не собака — вурди?

— Чего встал? Совсем одурел, что ли? — Голос лесного бродяги звучал глухо. — Вяжи, что ли. Вишь, как хлещет… Весь рукав обмочил…

Гвирнус мельком взглянул на бродягу — и впрямь хлещет, аж на снег накапало. Щенок ворчал все сильней. Охотник выругался, торопливо вытащил из-за пазухи серый комок, услышал, как удивленно присвистнул отшельник, как пробормотал сквозь зубы:

— Ну ты, брат, даешь! Вурди пригрел!

«Вурди? А ведь прав отшельник». Охотник встряхнул волчонка с такой силой, что щенок отчаянно взвизгнул и немедленно нацелился острыми зубками на Гвирнусов палец. Гвирнус крякнул и решительно направился к мертвому оборотню, не без труда выдернул из стремительно коченеющего тела теперь уже привычное оружие, и, вытянув вперед руку с волчонком (чтобы кровь не заляпала полушубок), зло ткнул остро отточенной палкой в мягкий беззащитный живот…

— Выучил, — усмехнулся бродяга, когда Гвирнус зубами затянул тряпку на его руке.

Нелюдим вдруг почувствовал, как чьи-то заскорузлые пальцы коснулись его щеки. Едва удержался, что бы не отдернуть голову, — от пальцев воняло потом, плохо очищенным оленьим жиром. Но, преодолев брезгливость, напротив, прижался к этим неумело ласкающим пальцам. И только потом, чуть мотнув головой, оттолкнул их.