Все лучшие повести о больших приключениях - Эдуард Успенский

Папа сразу понял, что Жаб Жабыча надо принимать на работу, несмотря на кажущуюся нелепость всего происходящего.

И в конце концов Жаб Жабыч был принят.

Самое удивительное, что он здорово пришелся по сердцу маме. Как оказалось, мама Лена с детства боялась мышей, а лягушек ни капельки не боялась. А такое большое, толстое и добродушное существо было просто необходимо в современном нервном доме.

С тех пор прошло несколько лет.

Глава третья

Владик вырос, а Жаб Жабыч становится Суринамычем

Ну, не очень-то он вырос. Так, подрос немного, говорить научился, но до школы ему далеко еще было. Братьев и сестер у него за это время не появилось, поэтому он сильно сдружился с Жаб Жабычем.

Он запрягал Жаб Жабыча в детскую коляску, и Жаб Жабыч нехотя, шлепая босыми лапами, катал его по двору.

А вечером папа и Жаб Жабыч сидели на двух креслах около будки Жаб Жабыча и беседовали. Причем оба курили. Папа затягивался, а Жаб Жабыч просто грыз что-то очень похожее на сигару. Он косил под английского лорда.

От Жаб Жабыча было много пользы. Взять хотя бы случай с гигантскими тараканами.

Институт генетики им. Вл. Ильича однажды вывел новую породу гигантских тараканов. Каждый таракан был размером с лапоть. И в город их выбежало штук пятьсот, самые отборные генетические экземпляры. (Большая потеря для научного коллектива.)

Через полгода их развелось несчетное количество. Они встречались на всех помойках, бегали по всем стенам вплоть до шестого этажа, залезали в автомобили.

Дети ловили их и приклеивали к ботинкам или привязывали веревками. Получались такие летние коньки.

Тараканы были необычной силы и легко катали детей. Самое главное, надо было держать ноги вместе, потому что тараканы все время норовили бежать в разные стороны, и неопытный, слабоногий конькобежец немедленно растягивался во весь рост.

А Жаб Жабыч жутко обрадовался тараканам. Когда он поймал на кухонной плите первого и съел его, он заявил:

— Наконец-то научились хорошо готовить!

Он ловко хватал тараканов своим клейким языком и с наслаждением хрустел хитиновым покровом насекомых.

Но вот однажды произошло одно совершенно неординарное событие.

Жаб Жабыч, как всегда, сидел на одном из кресел возле своей (в прошлом собачьей) будки и читал газету. Вдруг он замер, буквально застыл с разинутым ртом и сидел так минуту ровно.

— Что это с ним? — спросила мама.

— Прочел что-то нехорошее, — ответил папа. — Он всегда так: когда встречает какую-нибудь жуть, сразу отключает мозги на какой-то период. Не хочет этого знать.

Мама взяла из рук замершего Жаб Жабыча газету и прочла:

«Институт генетики им. Вл. Ильича Ленина разыскивает пропавший экземпляр гигантской жабы, необходимый для исследовательских работ. Эту жабу видели в окрестностях города. Нашедшего просят звонить по указанному телефону. Его ожидает вознаграждение».

— Что это? — сказала мама. — Нашего Жаб Жабыча могут у нас забрать?

— Очень даже могут, — сказал папа.

— А почему?

— Да потому, что они его вывели. Это их собственность.

— Что значит собственность?! — поразилась мама. — В какое время они живут?

— В самое генетическое. Они кого хотят, того и выводят. И никто не может им это запретить.

— И что же, ты отдашь им нашего любимца, нашу жабоняню?

А Владик прижался к застывшему Жаб Жабычу и стал целовать его в мокрую морду.

— Ни за что! — ответил папа. — Мы его спрячем.

— Где?

— Ни «где», а «под чем»?

— Под чем?

— Под новым обликом.

— Под каким таким новым обликом? — спросила мама.

— Под обликом суринамской пипы.

— Что это еще за цаца такая?

— Не цаца, а пипа. Это такая гигантская жаба, которая водится в Суринаме, в Африке. Мы скажем, что это подарок.

— От кого подарок? — удивилась мама.

— От мистера Зимбабве Ту-ту, твоего родственника из Суринама. Твоего двоюродного дедушки.

И хотя у мамы не было никакого двоюродного дедушки Зимбабве Ту-ту в Африке, а Суринам находится вовсе не в Африке, мама согласилась.

Когда Жаб Жабыч пришел в себя после короткого замыкания в мозгах, ему объяснили, что он уже не Жаб Жабыч, а Суринамыч. И что в присутствии посторонних людей он не должен ничего говорить, а только квакать. И нельзя ему квакать ничего лишнего, а то его опять заберут в институт генетики и будут долго изучать.

— Как изучать? — спросил Жаб Жабыч (теперь Суринамыч).

— Мало ли как, — ответил папа. — Препарировать.

После этих слов Суринамыч снова замер на полчаса, а то и на час.

Но в конце концов все разрешилось. Все успокоились. Только надо было узнать, какого цвета бывают суринамские пипы. И если они красные или желтые, Жаб Жабыча надо было бы срочно перекрасить.

Выяснилось, что суринамские пипы черного цвета. И целую неделю Жаб Жабычу добавляли в пищу венгерскую морилку для мебели. Потому что именно таким образом один папин знакомый водопроводчик поменял цвет кожи и превратился в негра.

Бедному Жаб Жабычу к каждой еде давали стаканчик морилки, а он глубоко возмущался:

— И я должен это пить!

Папа его урезонивал:

— Люди за эту гадость деньги платят, а тебе бесплатно дают. Пей, и все тут.

Жаб Жабыч ругался и пил. Пил и ругался.

Но зато Жаб Жабыч почернел, и никакой институт генетики ему теперь страшен не был.

Глава четвертая

Жаб Жабыч становится великим исполнителем суринамских песен

Имя Суринамыч как-то не прилипло к Жаб Жабычу. Он был слишком мудр и солиден для того, чтобы его звали только по отчеству: Михалыч, Степаныч или там Капитоныч. Он снова стал Жаб Жабычем.

Но, несмотря на свою солидность и важность, он часто поступал совсем несолидно и нелепо. И вот новая неожиданность — Жаб Жабыч запел. То ли весна в нем какие-то таланты разбудила, то ли сам по себе у него талант проснулся, только Жаб Жабыч начал удивительно громко квакать, кукарекать и блеять по вечерам.

Как только чуть-чуть падала сырость и звуки становились пронзительней и звонче, Жаб Жабыч садился около маленького прудика, выкопанного для него папой, и заводил свою невыносимую дальнобойную песню. Главные слова в этой песне были «ква-ква» и «тыртыр»!

В ответ на эту призывную песню во всех окружающих домах закрывались окна, включались магнитофоны и в форточки вылетали ругательства.

Сколько Жаб Жабыча ни уговаривали петь вполголоса или петь в подушку, он никак не желал расставаться с возможностью петь для народа и для окружающей среды.

Однажды пришел строгий участковый милиционер по фамилии Иван Пистолетов. Он вызвал папу и сказал:

— На вас пришло заявление.

— Какое такое заявление? — удивился папа.

— Что вы содержите неизвестное науке животное и его мучаете.

— Мы его мучаем? — спросил папа. — Там нет ошибки?

— Ну да, вы, а кто же? Чего же оно кричит у вас по вечерам, как будто его режут?

Папа пригласил Жаб Жабыча для разговора. Жаб Жабыч неохотно вылез из будки и протянул участковому лапу.

— Здравствуйте. Жаб Жабыч.

Милиционер лапу не взял. Он приложил руку к козырьку, с удивлением взирая на мокрое чудовище.

— Приветствую вас.

— Разве похоже, что мы его мучаем? — спросил папа.

— А чего же он так у вас кричит?

— Он не кричит, он поет и заливается, — ответил папа.

— Да, я заливаюсь, — подтвердил Жаб Жабыч.

— И потом, почему вы решили, что это неизвестное животное. Очень даже известное. Это гигантская жаба, суринамская пипа из Суринама, из Африки.

«Вот бы и кукарекала она себе в Суринаме, — подумал про себя участковый. — Привозят черт-те кого черт-те откуда, а ты здесь разбирайся!»

Но папа его успокоил:

— Ничего, мы примем меры: или противогаз ему приобретем, или научим на балалайке играть.

— Это правильно, — согласился участковый. — Мы тогда сможем принять его в наш ансамбль милицейской песни. Кстати, а есть у вас документы на эту пипу? Прививки вы ему делали?

— Пипам прививки не делают, — убежденно сказал Жаб Жабыч. — Пипы — это не собаки. Они не кусаются.

— А документы все-таки нужны, — сказал Пистолетов. — Прошу вас о них побеспокоиться.

Папа уверил его, что все будет в порядке. Что документы будут.

Он твердо решил сделать ксерокопию страницы про суринамских пип из книги знаменитого изучателя животных Альфреда Брема.

Когда участковый Иван Пистолетов ушел, мама спросила у папы:

— А почему это мы будем учить Жаб Жабыча на балалайке, когда у нас пианино есть?

— Да потому, что у всех жаб только четыре пальца на передних лапах, — ответил папа. — А на балалайке вообще можно вилкой играть.