От варягов до Нобеля. Шведы на берегах Невы - Бенгт Янгфельдт

Он подчеркнул, что Обществу следует придать четкий юридический статус, поскольку оно распоряжается средствами, которые в один прекрасный день «могут оказаться нужными для возобновления деятельности Общества в России». Средства на самом деле были значительными. «Фонд Брендстрёма», учрежденный в 1915 г. в день 65-летия посланника, достиг суммы 5481 крон, в сберегательной кассе имелись 300 крон и в государственных облигациях 1887 г. еще 2000 крон. Средства «Комитета по торговле» достигли суммы в 21 000 крон (приблизительно полмиллиона в наши дни).

На состоявшемся спустя три года собрании утверждалось, что хотя политическая ситуация в России и не изменилась, есть хорошие основания не распускать Общество: даже если оно и не может активно действовать в настоящее время, его немалые средства пригодятся для будущей деятельности шведов в России.

В правление избрали многих из тех, кто руководил Обществом в Петербурге: председателем был генеральный консул Эмиль Хейльборн, вице-председателем — генеральный консул Карл Видерстрём, а в правление входили К. Г. Линдблум и Адольф Челльгрен, Херман Раш, Рольф Нобель и Фредрик Лидваль; исполняющим обязанности ревизора избрали инженера Антона Карлсунда.

На чрезвычайном заседании, состоявшемся в 1933 г., Общество приняло решение выделить деньги из «Фонда Брендстрёма» для российских шведов, которые не получали пособий из общественных средств и пребывали в трудном финансовом положении. Тем самым был создан важный прецедент, и с тех пор деньги Общества шли исключительно на благотворительность среди малоимущих российских шведов. На заседании 1936 г. было решено, что «Фонд Брендстрёма» будет целиком передан в благотворительный фонд Общества.

Через три года постановили, что благотворительный фонд может также пользоваться доходами от облигаций и процентов фонда «Комитета по торговле»; этот фонд в 1939 г. достигал суммы в 25 507 крон. Еще больше добавилось в 1946 г., когда Комитет, который не считал себя обязанным исполнять «в обозримом будущем» какие-либо функции, был распущен, и весь его средства в сумме 25 000 крон плюс проценты перешли в благотворительный фонд «Шведского общества».

К тому времени многие члены Общества петербургской поры уже скончались. Поскольку существовала опасность того, что старшее поколение не доживет до дня, «когда в России наступит порядок», позволяющий возобновить деятельность Общества, решено было привлекать «молодые силы». Высказывалось пожелание, чтобы это были дети людей, уже состоявших членами Общества, пусть даже они никогда не имели ничего общего с Россией «и даже не предвидят ничего подобного»; «их обязанностью будет, — записано в протоколе, — составлять формальный костяк Общества для сохранения его средств».

Эта инициатива привела к избранию в Общество двух десятков более молодых людей, в том числе Отто Г. Карлсунда, Бориса Хагелина, Эмиля Хейльборна-младшего, Оскара, Альфа, Андерса и Свена Лидвалей, Стена Линдблума, Георга Тулландера, Ульфа Видерстрёма, Алека, Карла и Хельге Нобелей. С учетом этого пополнения Общество в 1942 г. насчитывало 91 члена.

Благодаря избранию новых членов деятельность Общества продлилась до начала 60-х гг. Последнее запротоколированное заседание состоялось в Стокгольме 29 марта 1963 г. в доме «Цветочного фонда» (доме престарелых в Стокгольме); присутствовали 13 человек. С 1959 г. была оказана финансовая поддержка нуждающимся и выплачено денег на Рождество в сумме 3685 крон. Из первых членов Общества уже осталось всего несколько человек.

От празднований дня Густава-Адольфа в фешенебельных ресторанах столицы Российской империи до кофе с печеньем в стокгольмском доме престарелых — таков был 53-летний путь «Шведского общества в С.-Петербурге».

Но, как оказалось, на этом его история не завершилась. В разосланном в 1942 г. членам Общества циркулярном письме утверждалось, что «целью Общества на будущее является быть готовым вернуться к исполнению прежних функций, если обстановка в России изменится настолько, что в ней можно будет возобновить деятельность шведов».

И время принесло перемены: спустя 56 лет, 30 января 1998 г., было восстановлено «Шведское общество в С.-Петербурге». В основе деятельности Общества лежит, при незначительной корректировке, но с сохранением орфографии, тот самый устав, который был принят 88-ю годами ранее. Иными словами, цель Общества — быть «связующим звеном между живущими в Петербурге и Петербургской губернии шведскими подданными, содействовать сохранению в их среде родного языка, советами и разъяснениями способствовать их приезду сюда и поддерживать живущих здесь нуждающихся соотечественников». В 2000 г. Общество отметило свое 90-летие в зимнем саду гостиницы «Европейская» — там же, где оно было основано в 1910 г.

Агония города

Пока петербургские шведы мало-помалу делали все, чтобы устроиться в Швеции, покинутый ими город все глубже погружался в экономическое и политическое оцепенение. Вскоре после большевистского переворота прежняя имперская столица начала приходить в упадок. Уже летом 1918 г. росли сорняки на Невском проспекте, проезжая часть которого была выложена деревянными колодами, чтобы приглушить шум транспорта. Жители великолепных квартир и дворцов были убиты или бежали, и вместо них туда вселились заслуженные — и не очень — партийные функционеры и рабочие. Квартиры превратились в коммунальные, в них ютились по нескольку семей. О содержании домов в порядке уже не было и речи. Дворники отсутствовали, промышленные предприятия по большей части бездействовали — они долго еще не восстановят производство, а когда это произойдет, то уже при других нормах качества, нежели существовавших до 1917 г.

В марте 1918 г. столица переехала в Москву, что означало конец Петровской эпохи в истории России. Провозглашение в конце 20-х гг. Сталиным «построения социализма в одной стране» означало, что Советская Россия окончательно закрылась от окружающего мира.

Из первого города государства Петроград сделался вторым. Возможно, это и спасло его: между тем как старую Москву снесли, чтобы строить новый, современный город, столицу мирового коммунизма, Петроград— Ленинград оставили в покое. Он приходил в упадок, но то был упадок красоты. И сейчас, когда это разрушение наконец остановлено, может быть, еще не поздно восстановить город в его давнем блеске.

Сквозь дымку времен трудно осознать то потрясение, ту боль и печаль, которые ощущали петербуржцы при виде постигавшей город разрухи. Ранние, хотя и косвенные воспоминания принадлежат Перу Андерсу Фогельстрёму. Его отец работал в России в фирме «ASEA» в 1915–1918 гг., и в сентябре 1918-го будущий писатель, которому тогда было всего несколько месяцев от роду, приехал с матерью в Петроград. Позднее мать рассказывала ему, как уже в дрожках ее удивляло, насколько все успело измениться за проведенный ею в Стокгольме год: «Город в результате мятежей и уличных боев был обшарпанным и разбитым. Люди выглядели бедными, голодными и усталыми, с центральных улиц исчезли хорошо одетые фланёры, многие магазины были закрыты». Госпожа Фогельстрём быстро поняла, что в этой стране у ее семьи нет никакого будущего, и уже через два месяца они опять были в Швеции.

Одно из лучших описаний вышло из-под пера петербургского шведа, ранее уже фигурировавшего в этой книге: Бенгта Идестама-Альмквиста, который в 1930 г. под псевдонимом Робин Гуд издал книгу «Страна, которая будет смеяться», где, в частности, рассказывает о посещении города своего детства.

Стоял 1922 г., и страна была на грани вымирания. «Трудно смотреть на агонию человека, — пишет Идестам-Альмквист. — Искра жизни мечется, пытаясь отыскать какое-нибудь горючее, ничего не находит, в отчаянии пытается снова, она не хочет умирать, не хочет погаснуть, исчезнуть в тиши темноты». Но сколь же тяжко видеть агонию умирающей страны, города, народа.

В 1918–1922 гг. Россия и С.-Петербург умирали. Тишина окутала города, леса, городские улицы — тишина крайнего изнеможения, как у смертного одра человека…

Даже царский С.-Петербург был городом серым. В дождь-грязь между камнями вымощенных улиц, поднимавшийся над Невой туман, серые мундиры на всех мужчинах. Но прежде эта серость оживлялась мелькавшими повсюду радостными, яркими красками: дугами в сбруе тягловых лошадей, ярко-красными трамваями, белыми как мел, лимонными, оранжевыми, багровыми, розовыми, голубыми дворцами и церквами.

К 1922 г. эти краски исчезли, все покрыто слоем грязи, придававшей трамваям, домам, лошадям и людям «ту же безнадежную бесцветность, как у улиц, тумана, неба, реки Невы». Дрожки катятся по улицам, стараясь избежать ям и выбоин, куч мусора и груд камней. Повсюду тишина. Люди — «серые и безжизненные, как привидения», и жмутся к стенам домов, словно стыдясь своей нищеты. У них нет сил громко разговаривать, смеяться, кричать. «Тишина подавляла. Такой большой город, и так тихо. Это казалось неестественным, отталкивающим». Писатель едет по промышленному району у Выборгской набережной, где располагаются машиностроительный завод Нобеля и механические мастерские Лесснера, на которых некогда работал его отец: