Стрелок-4 (СИ) - Оченков Иван Валерьевич

— Слушаюсь, барышня, — присела в книксене Маша, радуясь про себя, что удалось хоть немного досадить этой старой грымзе, оставшись при этом невиноватой.

— Зачем же я хотела тебя видеть? — задумалась юная баронесса, не заметив сразу, как верная субретка тайком сует ей в руки конверт. — Что это?

— Письмо вам, — тихонько шепнула ей девушка и прибавила со значением в голосе, — от него!

— Убери, — поджала губы Люсия. — Не хочу ничего о нем знать!

— Как прикажете.

— Нет, каков нахал! Вздумал писать мне, как будто имеет на это право! И что он там только пишет…

— Да мне же откуда знать, барышня? Письмо-то запечатано!

— Вот и хорошо, вот и ладно. Отправь его назад нераспечатанным. Пусть знает…

Что должен знать Будищев, она не сказала, явно подразумевая, что все! Но хорошо изучившая свою хозяйку Маша не торопилась убирать заветное послание, а как бы невзначай, вертела его в руках, разжигая в баронессе любопытство.

— Так мне унести его господину секретарю, чтобы тот отправил назад?

— Господи, нет, конечно! Ведь тогда оно немедля попадет к отцу.

— Что поделаешь, такой уж у нас порядок…

— Как же ты бываешь иногда несносна, Мария! Ладно, давай сюда, я сама отправлю. А ты… ступай на кухню и скажи, чтобы… в общем, распорядись от моего имени!

— Как прикажете, барышня, — снова присела в книксене горничная, и вышла вон, не скрывая победной улыбки на лице.

Оставшись одна, Люсия некоторое время сидела смирно, продолжая сжимать в руке злосчастный конверт, но плотная мелованная бумага, казалось, жгла ей руку. Плюс ко всему, бессовестно дрыхнувший до сих пор Сердар, изволил проснуться, и тихонько подойти к хозяйке. Учуяв знакомый запах от конверта, пес мгновенно сбросил сонливость, и выразительно посмотрев на юную баронессу, сказал свое веское:

— Вав!

Не устояв перед таким аргументом, Люсия бросилась к бюро и взялась за нож из слоновой кости. Разрезав конверт, она вытащила наружу сложенный вдвое листок бумаги, и пробежала глазами текст. На лице ее в одно мгновение отразилась целая гамма чувств от крайней степени недоверия, до безумной радости.

Вскочив с места, она сначала прижала письмо к груди, будто надеясь почувствовать тепло тела своего возлюбленного, затем бросилась обнимать Сердара, после чего схватилась за колокольчик и громко в него позвонила.

— Что прикажете, барышня? — влетела в ее комнату Маша.

— Одеваться! — звонко воскликнула она и, не сумев сдержать радости, обняла еще и верную служанку. — Что-то я совсем засиделась в четырех стенах, мне срочно нужно развеяться.

— Как угодно-с!

Одеться для выхода, если вы не знали, не так-то просто. Надобно снять домашнее платье и одеть выходное, но выбрать следует не слишком праздничное, а то будет не скромно, но при этом и не совсем простое, чтобы не выглядеть монашкой. Затем, подобрать к нему в тон перчатки и шляпку, а по зимнему времени все это должно сочетаться с шубкой. А поскольку, все это совсем не быстро, то и сборы оказались вовсе не такими скорыми, как этого хотелось.

Под гардероб юной баронессы отводилась целая комната, куда, собственно, и удалились они с Машей. Сердар, разумеется, поспешил последовать за ними, но девушки не понаслышке зная его повадки, поспешили выпроводить пса. Тот, совершенно естественно, был против, о чем не преминул сообщить громким лаем, и это тоже заняло некоторое время. К несчастью, их возня привлекла внимание лакея Томаса, который заглянул в неприкрытую дверь и обнаружил конверт. Сообразив, что перед ним письмо, верный слуга тотчас отнес его хозяину. Так что когда Люсия и Мария оказались готовы к выходу, на их пути встал тот же самый лакей.

— Госпожа баронесса, — почтительно обратился он к молодой хозяйке. — Ваш отец желает говорить с вами. Немедленно.

— Отчего такая срочность? — удивилась барышня.

— Я не знаю.

— Хорошо. Маша и ты Сердар, подождите меня здесь.

Как всегда, оказавшись перед родителем, Люсия внутренне ощетинилась, не ожидая для себя ничего хорошего. Обычно, внутри их семьи все говорили по-немецки, но, давно сообразившая, что отца это раздражает, она обратилась к нему по-русски.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Вы хотели видеть меня?

— Да, — ответил он ей и после недолгой заминки добавил, — дочь моя.

— Слушаю вас.

— Я желал бы знать, куда вы направляетесь?

— Давно ли вас, батюшка, стали интересовать подобные вещи? — не удержалась от шпильки Люсия.

— С тех самых пор, как вы родились, — сумел сохранить невозмутимость старый барон.

— Странно, раньше вы не давали повода заподозрить вас в подобных чувствах. Впрочем, если вам угодно знать, то я намерена немного прогуляться. Возможно, зайду в какой-нибудь магазин.

— Я бы просил вас, юная фройляйн, остаться сегодня дома.

— Могу я узнать, отчего у вас возникло такое пожелание?

— Кажется, я не должен давать вам отчета, — усмехнулся уголками губ банкир.

— Тем не менее, я настаиваю!

— Извольте, — кивнул отец, протягивая ей уже знакомый конверт. — Дело в том, что мне стало знакомо содержание этого послания и я намерен не дать вам совершить очередную глупость.

Обмершая барышня почти с ненавистью посмотрела на покрытую морщинистой кожей руку отца, крупные узловатые пальцы с почти желтыми ногтями, сжимающие конверт. Потом подняла взгляд на его лицо и как будто увидела его в первый раз. Аккуратно расчесанные редкие волосы и бакенбарды совершенно поседели, а воротник сюртука, несмотря на все усилия камердинера, усыпан старческой перхотью. Все это усугублялось нездоровым цветом лица и выцветшими холодными глазами. На какое-то мгновение ей даже показалось, что это не отец, а посланник потустороннего мира из сказок Гофмана.

— Как вы сказали? — спросила она дрожащим голосом. — Очередную глупость?

— Именно так, дитя мое!

— Ваше дитя?! — взвилась Люсия. — Давно ли вы вспомнили, что я ваша дочь? Всю жизнь, вы смотрели на меня, даже не стараясь скрыть свою неприязнь. Едва я хоть немного выросла, вы тут же отправили меня в институт, якобы учиться, а на самом деле, чтобы убрать меня с глаз. Всех девочек забирали домой на каникулы и праздники, и только я одна, оставаясь в мрачных дортуарах Смольного, бессильно плакала по ночам в подушку, не понимая, за что меня ненавидит собственный отец.

— Вы закончили? — холодно осведомился глава семьи.

— Нет! — буквально выкрикнула ему в лицо дочь. — Безжалостный рок лишил меня возможности познать материнскую любовь, но вы сумели лишить меня и отцовской. Будь на то ваша воля, вы разлучили бы меня и с Людвигом, но к счастью, над его чувствами вы не властны! И вот когда, наконец, появился человек, которому небезразлична именно я, а не мою приданое, вы желаете не дать сделать мне ошибку? О, моя единственная ошибка, что я ваша дочь!

— Надеюсь, теперь все?

— Господи, да есть ли у вас сердце?!

— А теперь послушайте меня, юная фройляйн. Вполне вероятно, вы правы и я был не лучшим отцом. Главным доказательством этого, очевидно, является ваша пылкая речь, ибо будь вы хорошо воспитаны, то никогда бы не осмелились сказать мне все эти грубые и несправедливые слова. Но сейчас речь не об этом. Я прожил долгую жизнь и знал многих людей, в том числе и таких, как господин Будищев…

— Да вы со всеми вашими богатствами и фальшивой благотворительностью не стоите и его ногтя!

— Может и так, — не стал спорить банкир. — Он, несомненно, человек незаурядный и изобретательный. К тому же не лишенный известных достоинств. Но, несмотря на все свои научные и коммерческие достижения, которых я и не думаю отрицать, он никогда не достигнет ни славы, ни состояния.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— И почему же вы так решили?

— Видите ли, Люсия. Он — мизантроп. Ему, кажется, что вокруг него враги, которые его ненавидят, и которых он в свою очередь готов ненавидеть в ответ. Именно поэтому Дмитрий, как дикий зверь, всегда настороже. Да, дикие звери, красивы и грациозны, но с ними нельзя жить рядом, не опасаясь при этом за свою безопасность.