Куприн - О. Михайлов

Белые силы выглядели внушительно. На гатчинском вокзале стояли пять привезенных на платформах танков — ромбические ржаво-серые сколопендры. Подтягивались отставшие полки, формировались новые соединения.

— Взятие Петрограда — вопрос нескольких дней, — убежденно объявил Куприну генерал Краснов.

Но за следующей после Гатчины станцией Балтийский вокзал дорогу белым преградил бронепоезд «Ленин».

— Он уже не раз встречался в наступлении, когда мы приближались к железнодорожным путям, — рассказывал в зеленом гатчинском домике Куприных офицер-доброволец. — И, надо сказать, на нем великолепная команда. Под Волосовом нам удалось взорвать виадук на его пути и в двух местах испортить рельсы. Но «Ленин» открыл сильнейший огонь — пулеметный, и артиллерийский — и спустил десантную команду. Конно-егерский полк обстреливал команду в упор, но она работала чертовски. Под огнем исправила путь, и «Ленин» ушел в Гатчину…

«Ленин»… Бронепоезд носил имя революционного вождя, на приеме у которого Куприн был менее года назад. Тогда он простодушно, мечтал о создании печатного органа, который бы объединил все здоровые общерусские силы. Наивность? Утопия? Бессмыслица?

Теперь на допотопном станке — «верблюде», как называл его Куприн, — с помощью двух наборщиков он печатал яростную антисоветскую газету, в которой твердилось о близкой победе Юденича. В каждом номере появлялись велеречивые сочинения генерала Краснова, писавшего под псевдонимом Гр. Адъ (Град было имя его любимой лошади). «При, Невский край!..» — призывал генерал.

И белые перли, жали. Уже передовые части генерала Родзянки встали под Пулковом, уже был обстрелян у Московской заставы трамвай, уже сверкал, манил близким, золотым карбункулом купол твердыни православия — Исаакиевского собора. Но чем ближе к Петрограду подходили белые, тем яростнее становилось сопротивление. Город теперь назывался «Петроградский укрепленный район». Рабочие и Красная Армия ценой огромного напряжения остановили Юденича.

Полки таяли на глазах, терялся боевой дух, угасала вера. На солдат и офицеров огромное впечатление производила убежденность красных.

— Особенно отчаянно дрались петроградские курсанты, — сообщал Куприну капитан, знакомый еще по Гатчинской авиационной школе. — Они бросались на наши танки с голыми руками, вцеплялись в них, гибли десятками, но не отступали…

Война, которую белые вели против целого народа, была бессмысленной, обреченной. 21 октября, получив подкрепление из Москвы, 7-я и 15-я армии красных перешли в широкое контрнаступление, угрожая заключить в мешок белые части в районе Гатчины. Началась паника, неудержимый откат Юденича в сторону Ямбурга, а затем Нарвы.

Впечатлениями, горькими и страшными, Куприн был сыт по горло. Он видел зверства, кровь, мщение, подлость. Видел, как в пору голода гибли сироты в гатчинском доме призрения, отданные на произвол мужеподобной садистке; видел, как жирные пайки, посылавшиеся из Канады юго-западной армии шоколад, сливочное масло, какао, — текли мимо голодных солдатских и беженских ртов в воровские интендантские чрева; видел, как в ноябрьскую стужу примерзали к полу вагонов и умирали в муках раненые… Теперь неумолимая логика гнала его вместе с остатками разгромленного белого воинства прочь за пределы возлюбленной им России.

Куприн с трудом отыскал семью, затерявшуюся в потоке беженцев, в самом Ямбурге, где «мешочничала» голодная Елизавета Морицовна.

— Как же наши вещи? — спросила она мужа, увидев его с маленьким чемоданчиком.

— Бросил все на произвол судьбы, — ответил Куприн. — Даже двери на ключ не запер. Зачем? Все равно тот, кто захочет, взломает…

— Так-таки не взял с собой ничего?

— Томик Пушкина, фотографии Толстого и Чехова… Кое-что из белья… Даже рукописи не удалось захватить…

Сменяющими друг друга кадрами кинематографа стремительно промелькнули: короткое сотрудничество в «Приневском крае», Ямбург, Старая Нарва, Ревель…

Ворота в эмиграцию открылись Куприну через Хельсинки.

Отступление шестое КУПРИН И ЭМИГРАНТСКАЯ ЛИТЕРАТУРА

Октябрь оказался решающим фактором в обретении политической позиции русскими писателями, большинство которых (одни последовательно и целеустремленно, другие в сомнениях и мучительных колебаниях) приняли новую действительность. Остальные встретили революцию враждебно и ушли за кордон с остатками белого воинства.

К 1921 году за рубежом уже находилась большая группа русских писателей.

Разные причины толкнули их к эмиграции: одни ушли вследствие непримиримого конфликта с новым строем (Мережковский, Гиппиус, Д. В. Философов); для других, напротив, большую роль сыграл случай, стечение обстоятельств (как это было, например, с Северяниным, Куприным, Л. Андреевым, Скитальцем, Тэффи); некоторые были высланы Советским правительством по политическим мотивам.

В европейских столицах оседает значительное количество русских эмигрантов, организуются литературные центры, издательства, выходят газеты и журналы.

Большинство изданий было отмечено явной антисоветской направленностью, отличаясь друг от друга лишь в оттенках. «Можно считать число русских эмигрантов, которые рассеялись по всем заграничным странам, в полтора или в два миллиона, — говорил В. И. Ленин в речи на III конгрессе Коммунистического Интернационала в 1921 году. — Почти в каждой стране они выпускают ежедневные газеты, и все партии, помещичьи и мелкобуржуазные, не исключая и социалистов-революционеров и меньшевиков, имеют многочисленные связи с иностранными буржуазными элементами, т. е. получают достаточно денег, чтобы иметь свою печать; мы можем наблюдать за границей совместную работу всех без исключения наших прежних политических партий, и мы видим, как «свободная» русская печать за границей, начиная с социалистов-революционеров и меньшевиков и кончая реакционнейшими монархистами, защищает крупное землевладение»4.

Известную связь с новой Россией сохраняет в начале 20-х годов Берлин, где выходят просоветская газета «Новый мир» и сменовеховская «Накануне» и где ряд писателей существует на положении «полуэмигрантов». Через Берлин на родину возвратился в 1923 году А. Н. Толстой. К середине 20-х годов центром русского зарубежья окончательно становится Париж, где сосредоточиваются наиболее значительные литературные силы.

В тенденциозном изображении эмигрантов — писателей, публицистов, критиков — Россия как некое духовное и культурное наследство сохранилась именно в эмиграции. Оказавшись за рубежом, русские писатели-эмигранты не могли не поддаться, особенно в первое десятилетие, губительной для их творчества политической тенденциозности, враждебным настроениям по отношению к молодому Советскому государству.