Быстрые сны - Зиновий Юрьев

– А вы не слышали, как они поздоровались, когда он вошел?

Старуха посмотрела на лейтенанта с сожалением.

«Считает, видно, меня за идиота», – подумал Милич.

– Неужели бы не сказала вам?

– А вы не могли бы подробнее описать мне куртку, что вы видели на вешалке?

– Пожалуйста. Темно-коричневая, на «молнии». С поясом. Один конец пояса висел почти что до пола. Я еще подумала – потеряет ведь.

– Вы говорили, порвана…

– Точно. Рукав один. Сейчас соображу, какой… – Старуха закрыла глаза и наморщила лоб. – Левый рукав. Так, знаете, как за Гвоздь зацепил.

– Все?

– Еще можно сказать, что куртка была грязная.

– Грязная?

– Ну да, грязная. Не то чтобы чем-то там вымазана, но грязная. Не чистая.

– Спасибо, миссис Ставрос.

Баумгартнер ждал его в прихожей, откинувшись в кресле, что стояло у столика с телефоном.

– Ну как? – спросил Милич. – Следы есть?

– Похоже, что он не спешил и стер все, что мог стереть. Завтра в лаборатории будет видно. Но надежд у меня не слишком много. Как старуха?

– Лучше, чем большинство полицейских. И наблюдательнее и говорит складнее. Спасибо тебе… Возьмите, пожалуйста, глину с коврика в прихожей на анализ.

– Обязательно. Ты поехал?

– Угу. Ну, будь здоров.

10

В Лейквью Милич приехал в восьмом часу, когда начало светать и снег из театральных хлопьев превратился в редкий и крупный холодный дождь.

Дик Колела уже встал и вовсе не удивился, увидев лейтенанта.

– Вот погодка! – пробормотал он вместо приветствия. – Хоть бы подморозило, что ли, а то от этой сырости не знаешь, куда деться.

– Мистер Колела, вы не возражаете, если я задам вам несколько вопросов?

– Валяйте. Я любому допросу рад, а то уж сам с собой разговаривать начинаю.

– Скажите, кто уезжал из Лейквью сегодня ночью?

– Вчера вечером, вы говорите? Вечером, стало быть, уезжал профессор Лезе. Красивый у него «тойсун», ничего не скажешь. Ну, и кто еще? – Старик подумал и добавил: – Еще мистер Лернер. У него такая же «вега», что была у девчонки у этой, что взорвалась.

Лезе и Лернер. Сдвинуть потихонечку карты. Но он не верил, что карта будет хороша. Это было бы слишком просто и слишком нелепо.

– А когда они вернулись?

– Почти в одно время. Только я ворота за мистером Лернером закрыл и в сторожку зашел, смотрю – снова фары. Вот, думаю, черти, покоя секунды не дадут. Вышел – точно: профессорский «тойсун».

– Это в какое время было?

– Сейчас вам точно скажу… Я еще по телевизору смотрел эту… ну, про семью, родители там разводятся…

– Ну, ну…

– Как раз передача кончилась. Стало быть, одиннадцать часов было.

– И больше никто не уезжал и не приезжал?

– Ночью?

– Да.

– Не… ни одна живая душа.

– Это точно?

– Вы что, – обиделся старик, – не верите мне?

– Я вам верю, но, может быть…

– Ничего не может быть. Ключ у меня в сторожке, а без ключа ворота не откроешь.

– А ворота здесь одни?

– Одни. Даже калитки нигде больше нет.

– Спасибо, мистер Колела.

Конечно, ботинки у него будут вроде тех, что наследили на коврике миссис Ставрос, но Миличу не хотелось откладывать задуманное.

Он вышел из сторожки и пошел вдоль зеленой ограды. Дождь кончился, но порывы ветра то и дело сбрасывали с ветвей снег и воду, и вся рощица была полна шороха. Листья под ногами были влажными и почти черными, словно после пожара.

Он медленно шел вдоль наружной стороны забора, то и дело останавливаясь и осматриваясь. Забор был высокий, почти в его рост.

Ботинки его быстро стали тяжелыми от налипшей глины. Наверняка от той же глины, что осталась на коврике в квартире Валерии Басс.

До чего пустынен лес декабрьским утром! Прозрачен, пустынен, печален. Лейтенанту вдруг стало жаль деревьев, обреченных мокнуть вот так, без жалоб и надежд, до самой весны.

В затянутом тучами небе вдруг образовался голубой колодец. Голубизна была так необычна, так драгоценна в сером, сочившемся влагой мире, что у лейтенанта сжалось сердце.

Прямо у его ног, в кустах, что-то лежало. Наверное, старая тряпка, засыпанная листьями. Лейтенант поковырял кучу ногой. Под листьями лежала коричневая нейлоновая куртка. Отдельно лежал пояс. Старуха не ошибалась. У нее орлиные глаза. Пояс действительно плохо держался.

Лейтенант нагнулся, отвел рукой мокрые ветки от лица и осторожно поднял куртку. Левый рукав был порван.

Где-то здесь он должен был либо перелезть через забор, либо пролезть сквозь щель.

Он нашел щель в десятке шагов от куртки. Если бы он не пробовал каждую доску, он бы прошел мимо. Но одна из досок легко сдвинулась в сторону, и он без особых усилий протиснулся сквозь щель. Конечно, вот и гвоздь, за который, наверное, зацепился ночной посетитель Валерии Басс.

Отдельные, разрозненные части складывались в общую картину теперь легко и свободно. Пока можно было позволить себе роскошь не думать о том, кому принадлежала коричневая куртка. Пока можно было наслаждаться маленьким триумфом.

Кстати, триумф триумфом, а нести куртку через всю территорию Лейквью, пожалуй, не стоило. Пусть владелец этой куртки пока думает, что она преспокойно лежит в кустах. И пусть преспокойно ходит, радуясь, что так ловко раскроил женщине череп тяжелыми каминными щипцами с бронзовыми ручками. Ведь гордость художника свойственна не только живописцам или поэтам. Преступник не меньше их может гордиться своим преступлением, выдумкой и талантом, вложенными в него. А раскроенный череп – что ж, это, так сказать, издержка производства.

Лейтенант вернулся к сторожке.

– Мистер Колела, вы, случайно, не знаете, чья это куртка?

Старик внимательно посмотрел на куртку, пожевал губами.

– Откуда ж я знаю…

– Вы никого не видели в ней из нынешних здешних обитателей?

Старик снова задумчиво пожевал губами, пожал плечами и неуверенно посмотрел на Милича:

– Может быть, этот… ну, полный такой, с лысиной и бородавкой на подбородке?

– Бьюгл?

– Во-во. Он. Я вот сейчас думаю – вроде на нем видел. Он еще со спиннингом шел. Вместе с мистером Колби. Спрашивает у меня, берет ли здесь на спиннинг. А я ему говорю: я, мол, не рыба, откуда я знаю. Как будто бы он в такой куртке был. Не скажу, что в этой. Чего не знаю – не знаю, врать не стану. Но похоже, в такой.

– У вас найдется что-нибудь, во что можно было бы завернуть куртку?

– В газету?

– Давайте газету.

Лейтенант аккуратно завернул куртку и спрятал ее в багажник своего «джелектрика». Было уже половина девятого. Он позвонил из сторожки профессору Хамберту и попросил разрешения зайти.

Профессор встретил его в толстом вязаном свитере и домашних брюках. Он медленно поднял голову и вопросительно посмотрел на лейтенанта. В выцветших глазах клубилась тревога. Боже, подумал Милич, в этом свитере он вылитая черепаха! Старая, печальная черепаха. Не ждущая ничего от жизни и от людей. Интуиция стариков.