Демоверсия - Полина Николаевна Корицкая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Аня почему-то испугалась и побежала за ними, выглянула из окна и увидела широкую красную реку, на поверхности которой плавали рыбьи головы, глядя ей в глаза.
Аня проснулась от вибрации телефона под подушкой.
– Как ты? – писал Ян.
– После льда морозит, – ответила Аня. – Пытаюсь спать.
– А мы отваливаем от берега. Спи! Пожелаем друг другу: я тебе – спокойного сна и здоровья, ты мне – попутного ветра!
– Желаю.
– Сегодня будем класть якорь в Аши Кою, что означает «Пиратская бухта», – продолжал писать Ян. – Она не на всех картах обозначена как стоянка. Но там галечный пляж, бунгало под соломенными крышами, людей почти нет… Добжэ там[111].
Аня представила себе бунгало и соломенные крыши.
– Полежать в больнице иногда очень полезно, – написала она. – Сразу наглядно понимаешь, насколько многим гораздо хуже, чем тебе. Вообще многое понимаешь. Но что-то – слишком поздно.
– Мне часто говорят: зачем сравнивать с худшим, надо сравнивать с лучшим. Нет. Смерть – универсальные весы. У тебя все хорошо!
Аня снова начала проваливаться в забытье, на этот раз без сновидений, – но со смутным осознанием, что еще одно «слишком поздно», еще хотя бы одно запоздалое понимание, одна капля чужой крови – утопят ее саму.
– 9–
Когда Аню выпустили из больницы, отдыхать было некогда: вечером должен был состояться концерт в музыкальной школе. Лиля участвовала – играла в ансамбле и пела в хоре. Аня заехала домой, приняла душ и пошла за Идой в сад. Утром она сказала Владу, что ее выписывают, и он уехал.
– Мамочка!.. – Ида повисла на Аниных ногах. – Ты вернулась…
– Ну конечно, – сказала Аня, обнимая ее.
– А папа дома?
Аня мотнула головой и напряглась, но Ида просто сказала: «Понятно» – и начала одеваться. А потом посмотрела на Аню и неожиданно спросила, тыча себе в лицо и показывая выемку над верхней губой:
– Мама, а это что? Тарелочка для соплей?
Аня рассмеялась.
– Пойдем, тарелочка! Сейчас у Лили концерт.
Они вышли из сада и пошли в сторону музыкалки. Идти было немного больно, и, чтобы отвлечься от боли, Аня стала что-то в полголоса напевать.
– Мама, ну не пой, – дернула за руку Ида.
– Почему?
– Потому что петь надо только тогда, когда другим хорошо.
– А тебе что, плохо?
– Плохо. Я не хочу на концерт, хочу к папе, – сказала Ида и начала сама что-то петь.
– Ну тогда ты тоже не пой, – попросила Аня.
– Почему?
– Потому что когда тебе плохо, мне тоже плохо.
– Тогда я заплачу, – вздохнула Ида.
– Тогда я тоже заплачу.
– Ты не можешь плакать, ты взрослая.
– Значит, давай петь, – развела Аня руками.
– Ладно. Давай.
– Давай. А про что?
– Про Эльзу.
– Не хочу про Эльзу. Давай про синего краба.
– Тогда лучше про голубой шарик. Только петь буду я, – безапелляционно сказала Ида.
– А я? – обиделась Аня.
– Ну мама! Ты что, совсем ту-ту? Слушать, конечно!
– Ну пожалуйста, Ида, давай вместе, мне тоже хочется.
Ида сердится, хлопает себя по лбу, мотает головой:
– Что с тобой делать… Хорошо.
– Девочка плачет – шарик улетел.
– Ее утешают, а шарик летит, – трогательно коверкает Ида.
– Девушка плачет – жениха все нет.
– Ее утешают, а шарик летит.
Они останавливаются у дороги. Аня крепко держит Иду за руку, ждет. Мимо медленно и бессмысленно проплывает снегоуборочная машина с открытым ртом грязного ковша.
– Женщина плачет, муж ушел к другой, – поют они вместе.
– Ее утешают, а шарик летит[112], – допевает строчку Аня, пока Ида стягивает с головы вязаный шлем. – На, бахилы надень.
Школа была полна народа. Кругом суетились нарядные дети и взволнованные родители, некоторые были с грудничками на руках. Аня разыскала Лилю и хотела поправить ей юбку – наружу вылезла этикетка, но Лиля отстранилась:
– Мам, ты че, я сама.
Аня вспомнила, как впервые привела ее сюда за руку – тоненькую, маленькую. Как пришла на первый такой концерт, и на сцену вышла хоровая группа шести-семилетних детей. Они пели песню из старого фильма про маму-козу и ее козлят, ту самую, которую совершенно невозможно слушать без слез. Потом они запели что-то еще, и голоса у них были такие тонкие и прозрачные, что весь зал замер под этими звуками. Казалось, что пели ангелы. Впрочем – так оно и было на самом деле.
Концертный зал был украшен витражами, и свет, проходящий через окна, ложился на детские лица яркими бликами.
Хоровая группа вышла на сцену и запела. Состав был тем же, что и шесть лет назад, но все были другими – очень разными, совсем не теми, и голоса были совсем взрослыми. Аня хотела было стереть навернувшуюся слезу, но увидела, что Ида выбежала в проход между креслами.
– Ида!.. – громко шикнула Аня.
Все начали оборачиваться. Женщина, стоявшая на входе в зал, подошла и стала ругаться таким же громким шепотом. Аня нашарила в сумке чупа-чупс, и Ида угомонилась. Заодно Аня достала упаковку анальгетиков и положила в рот таблетку, стараясь проглотить ее без воды.
Через несколько номеров, после сольных выступлений, Лиля играла в ансамбле. Аня вспомнила было, как трогательно смотрелась на ней привязанная к шее синяя подушечка и как Лиля выводила тоненькое «Мяу» на первом экзамене, но Ида снова сбежала. Женщина у входа поймала ее за шиворот и выдворила из зала. Аня торопливо встала и тоже вышла.
– Ида, ну как тебе не стыдно!
Ида нашла что-то интересное в кадке с пальмой, и стыдно ей не было ни капельки.
– Мама, смотри, там жук, – сказала она задумчиво, а потом обернулась. – А когда папа снова будет с нами жить?
Несколько человек, находившихся в коридоре, уставились на Аню, и она застыла, смущенная и застигнутая врасплох. Но в этот момент из зала донеслись аплодисменты, дверь открылась и высыпала куча детей и их родителей. Все громко переговаривались между собой и заполнили пространство коридора, включая промежуток между Аней и кадкой с пальмой, возле которой стояла Ида – полуобернувшись, погрузив в растресканную сухую землю пальцы и обращая в сторону Ани немой вопрос.
* * *
– Ой, какая кофточка!
Ида достала из пакета розовую блузку.
– Это моя! – Лиля выхватила блузку, но Аня тут же забрала ее сама.
– Она давно тебе мала, успокойся. А Иде большая. Ида, положи, не балуйся.
Аня вытряхнула еще один пакет на диван. Пестрая куча вещей рассыпалась по светлой обивке.
