Когда падали стены… Переустройство мира после 1989 года - Кристина Шпор

и значительное. Буш свободно обращался к Горбачеву. «Я надеюсь, вы обратили внимание, что на ускорившиеся за последние месяцы динамичные изменения мы реагировали без всякого злорадства и высокомерия. Я вел себя так, чтобы не осложнять вам жизнь». Поэтому, добавил он, «я не скакал вверх-вниз по Берлинской стене»[553]. Горбачев оценил отказ Буша от показного выражения чувств. Он сделал такое же поразительное наблюдение: «США и СССР просто «обречены» на диалог, взаимодействие, на сотрудничество. Иного не дано. Но для этого надо избавляться от взгляда друг на друга как на врагов»[554]. «Обреченные на сотрудничество» было поразительной фразой. В ней слышалось эхо Рейкьявика 1986 г., когда Горбачев заявил: «…Как ни трудно вести дела с Соединенными Штатами, мы обречены на это. Выбора у нас нет»[555]. Это был отказ от черно-белого подхода к отношениям, отражавшего непреходящую русскую обеспокоенность тем, что ключом к национальной идентичности и международному статусу является либо противостояние Западу, либо интеграция в мир.

Два лидера после короткого перерыва по-настоящему приступили к делу во время встречи наедине – лишь в присутствии советника и переводчика с каждой стороны. Горбачева, кроме всего прочего, заботили действия Вашингтона на его латиноамериканском «заднем дворе». Он сделал провокативное предложение о нормализации отношений Кубы и США и затем выразил сожаление по поводу вторжений США в «независимые страны». Буш попытался отодвинуть все это в сторону, описав в красках американскую войну с наркотиками в Панаме и Колумбии и напомнив советскому лидеру, что о помощи Америки против повстанцев на Филиппинах их попросило законное правительство в Маниле. По принципу «око за око» Горбачев ответил: «…Доктрину Брежнева» начинают забывать, но теперь говорят о «доктрине Буша». Он подчеркнул, что он всегда выступал за «мирные перемены» и «невмешательство» (что доказывалось его поведением в Восточной Европе). Это новое советское отношение, настойчиво внушал он Бушу, «сближает нас»[556].

Большая часть сессии прошла в обмене уколами по поводу глобальной холодной войны, но в конце Горбачев сосредоточился на Германии. «У нас впечатление, что господин Коль торопится, суетится, действует несерьезно, неответственно. Как бы не получилось так, что тема воссоединения будет эксплуатироваться в предвыборных целях, что будут учитываться не стратегические факторы, а влияние момента». Он настаивал, что объединение Германии – это совсем не то, чему СССР будет способствовать. «В отличие от ваших союзников и Вас я говорю открыто: есть два германских государства, так распорядилась история. И пусть история же распорядится, как будет протекать процесс и к чему он приведет в контексте новой Европы и нового мира». Точно так же советский лидер не собирался размышлять на тему будущего Германии внутри или вне альянсов, таких как НАТО. Такие разговоры были «преждевременны». Горбачев страстно убеждал Буша помочь снизить энтузиазм в отношении скорого объединения, которое германский канцлер обнародовал в своей «Программе из 10 пунктов» неделю назад[557].

Такие вспышки происходили на каждом саммите с участием Горбачева. Буш попытался успокоить ситуацию, сказав, что риторика Коля понятным образом «эмоциональна», учитывая недавние события. Он обещал советскому лидеру, что «мы не станем делать ничего, чтобы пытаться ускорить воссоединение». В этом пункте оба лидера сошлись в том, что никакого быстрого решения германского вопроса не будет, как и в том, что его нельзя оставлять для решения одними немцами. Они были едины, что время и дает «великие возможности», и также налагает «большую ответственность» на всех, кто в это вовлечен. Этот дуализм возможности и ответственности станет постоянной темой их отношений как лидеров сверхдержав[558].

Горбачева равным образом заботило и идеологическое соперничество. Он хотел, чтобы Буш изменил свой взгляд и всю риторику относительно советско-американских отношений. Перестройка и гласность были нацелены на обновление СССР и на перевод продолжающегося соревнования с США на мирную почву. Его долгосрочная цель состояла в том, чтобы привести советское общество в состояние гармонии с остальной Европой и интегрировать его в глобальное сообщество. Он предвидел, что в XXI в. Советский Союз станет модернизированной страной с «социалистической демократией». Но эта трансформация, настаивал он, требует, чтобы Запад отказался от своего укоренившегося взгляда на Советский Союз и даже на царскую Россию как на чужака для Запада. Горбачев энергично доказывал, что СССР лживо обвиняют в «экспорте идеологии»: он категорически объявил Бушу, что отказался от революции. И он полностью осудил то, что «некоторые американские политики говорят, что преодоление раскола Европы должно базироваться на западных ценностях» Германия и ценности действительно были острыми темами, к которым они вернулись на следующий день[559].

Встречи в субботу после обеда и вечером пришлось отменить из-за сильного волнения на море и штормового ветра. Но утром в воскресенье, тем не менее, погода улучшилась, и оба лидера решили продолжить встречу. Буш вспоминал в своих мемуарах: «Он был шутливо настроен и снова прям – состоялась встреча в свободном режиме… Когда мы беседовали, я чувствовал, что мы на одной волне»[560]. Тем не менее они не воздерживались от нанесения ударов. В самом начале часовой встречи тет-а-тет Буш сразу указал Горбачеву на национальные проблемы в СССР, и «прямо обратился к вопросу Балтии». Горбачев согласился, что это чувствительный вопрос, но пояснил, что «проблемы республик надо решать посредством предоставления им более широких реальных прав, расширения и укрепления их самостоятельности». Он вынужденно признал, что «сепаратизм может привести к самым драматическим последствиям, нанести сильный удар по перестройке». Буш предупредил, что использование силы может «разжечь пожар». Закрывая обсуждение, Горбачев заключил: «Решать проблемы можно лишь демократически, на взвешенных подходах и при исключении любого вмешательства извне». Другими словами: пожалуйста, больше меня в этом деле не подталкивайте[561].

После ланча по время завершающей пленарной встречи они занялись большими вопросами отношений Восток–Запад, с которыми сталкивались их предшественники на всем протяжении холодной войны. Начальные слова Горбачева были поразительными: «Советский Союз ни при каких обстоятельствах не начнет войну». Он также декларировал, что Соединенные Штаты более «не противник», и назвал их отношения «сотрудничеством». Таким замечательным был язык советского лидера[562].

Получив такие заверения, Буш все-таки хотел чего-то более конкретного. «Что лежит за нынешним статус-кво, по вашему мнению?» – спросил он. Горбачев ответил, что Варшавский пакт и Атлантический альянс остаются необходимыми устоями Европы в ее движении вперед – это, сказал он, «инструменты поддержания равновесия», но он настаивал, что эти организации должны «измениться, став более политическими и менее военными по своей природе». Подход Горбачева к революционной сумятице был такой же, как и у Буша, – осторожным, даже консервативным.

Он также отверг всякие попытки американцев диктовать правила в международных делах. По его представлениям, Восточная Европа менялась «ради уважения всеобщих прав человека» и «двигалась в сторону экономических установлений мировой экономики». Вспоминая первое панъевропейское Совещание по безопасности