Струны - Дэйв Дункан

— А ты точно знаешь, что ты не сон? — промычал Седрик через несколько минут.

— Не веришь — так потрогай.

— Ты теплая, мягкая, прямо как во сне.

— Во сне? А такое, что только что с тобой было, такое во сне бывает?

— Конечно. Откуда я знаю, что это — не поллюции… Ой!

Нет, Элия — не сон. Сны не щиплются. И все равно она была сном. Только что была, а теперь — не сон. Седрик даже не успел до конца проснуться, но он был готов заранее — потому что видел ее во сне. Он очень надеялся, что не был в полусне слишком уж грубым, а то вот слезы у нее капают. Он спал, а потом вдруг оказалось, что она здесь, по-взаправдашнему. А может, думал он, я даже установил сейчас какой-нибудь такой мировой рекорд, что все так скоро. Понятное дело, мужчина не должен торопиться и должен заботливо относиться к партнерше, но это ж — когда не спишь, а я же почти и проснуться не успел. Вот в будущем — в будущем я буду и внимательным, и заботливым. И все равно — как же это здорово вот так вот проснуться!

— А я не сделал тебе больно?

— Для тех, кто не понял, повторяю в третий раз: нет, милый, ты не сделал мне больно. Я бы очень хотела, чтобы всегда было так хорошо. Ты же слышал меня. Я же ничуть не притворялась, клянусь чем угодно.

Здорово!

— Ты правду говоришь? — Седрик вздохнул и слегка переместил ладони. — Я был уже готов.

— Я тоже. А теперь — рассказывай. Требование было обращено к левому соску Седрика.

— Рассказывать? Что рассказывать?

— Как это вышло, что ты здесь, а не на Ниле, в той четырехместной душегубке?

— Я не хочу сейчас об этом… 0-е-ей!

— Ты расскажешь мне все, все — или подвергнешься серьезному членовредительству.

— Отпусти!.. Нет, — торопливо поправился Седрик, — не отпускай, только перестань сдавливать. Ладно, сдаюсь. Так вот, все это было жульничество, липа. Никакая там струна у них не лопалась. Эйб говорит, что всего-то и надо, что подкрутить пару ручек, и окно становится нестабильным, ну точно как перед разрывом струны.

— Я видела, как вы с Абелем шли на корму. И еще я видела человека, в том же самом коридоре.

— Видела, говоришь? — буркнул Седрик. — Сколько же еще людей это видело? А история эта поганая. — Он слегка поежился. — Даже говорить не хочется.

— Все равно я хочу ее знать.

— Понимаешь, Эйб предупредил меня заранее, еще до прихода журналистов. Я, говорит, подам тебе знак, вот такой, и тогда делай все, как я скажу, и чтобы не спрашивать ничего и не спорить. Ладно, говорю я, заметано. Знаешь, а странное дело, я же ему верю. Тебе я, конечно же, тоже верю, но никому больше. Это, значит, в Кейнсвилле.

— Весьма разумно.

Седрик попытался поцеловать Элию, но она сказала ему, вот расскажешь до конца, тогда посмотрим, и он решил не растягивать особенно рассказ, свернуть его как-нибудь поскорее.

— Ладно, я тогда вкратце. А вообще, когда Абель не выкобенивается и языком не чешет, он очень даже ничего… Так вот, мы были уже на полпути к точке, когда Девлин начал вдруг жутко ругаться и развернулся, и погнал назад, к контакту. На радаре показалась нестабильность. Вот ты, ты знала раньше, что на радаре и окно видно? А я не знал. Но мне было видно, через голову Пандоры, я увидел, как картинка ну вроде как корежится. Приплясывает и извивается. А как погнал он назад, машину стало жутко бросать.

— Я видела.

А я-то и не думал, что на нас смотрят. А мог бы и подумать. А может, и сейчас смотрят, в инфракрасных каких-нибудь лучах, как лежу я в кровати, с самой красивой в мире девушкой, и ее волосы растеклись по моему тощему пузу. Вот пусть и смотрят, и сдохнут от зависти!

— Чего ты молчишь? Рассказывай дальше.

— А? — (Рассказывай, рассказывай — будто нету для губ более интересных занятий.) — И тогда Абель тронул меня за плечо и мотнул головой. Мы отстегнулись и пошли, цепляясь за все, за что только можно, на корму. Прогулочка получалась еще та, а он не говорил, зачем это все.

— А потом из двери вывалился человек.

— Ага. Он был совсем без всего. Лежал, наверное, на койке, а потом его выкинуло. Когда я увидел его, он был уже в полном отрубе — головой, наверное, шваркнулся.

— Так кто это был такой?

— Эйб сказал мне, что Уилкинс, и имя какое-то, только я сразу забыл. Я хотел ему помочь, а Эйб не давал, говорит, что это рискованно, только сами покалечимся, и не спорь, мы же договорились. И тогда мы пошли дальше и добрались до лабораторного модуля. Там швыряло еще хуже, но там стоял второй радар, и Эйб включил его, и мы пристегнулись к операторским креслам и стали смотреть.

— И вы увидели, как закрылось окно? По телу Элии пробежала волна непроизвольной дрожи.

— Ну, Эйб улыбался всю дорогу, от уха, до уха, и говорил мне, не бери в голову, но все равно ощущение было жуткое. И все случилось считай одновременно. Мы добрались до контакта — сверху так и сверкало голубое сияние, и все эти грибные джунгли были ну вроде как еще кошмарнее при таком свете — и увидели, что пандуса нет. И тут же сияние потухло, окно закрылось. А Эйб щелкнул каким-то переключателем, и сразу же произошла расстыковка.

Элия подняла голову, словно вглядываясь в скрытое темнотой лицо Седрика:

— Расстыковка чего с чем?

— Лабораторный отсек, третий модуль СОРТа. Эйб закрыл переходные люки и отделил нас от остальной машины. И тут же окно снова открылось, и нас подняли краном, только теперь мы оказались в куполе Дэвида Томпсона. В одном месте — в куполе де Сото, на глазах у всех этих репортеров — они симулировали разрыв струны, а в другом, в Томпсоне, тут же ту же самую струну восстановили. К тому времени, как они там сообразили, что нам полный конец, мы уже вернулись.

— А Девлин?

Вот, дошли до самого плохого. Седрику очень не хотелось рассказывать дальше, он чувствовал себя виноватым и вроде как грязным, хотя, если так посмотреть, в чем же он виноват, что же он мог сделать? Да он даже и пробовал как-то вмешаться, просил Фиша открыть окно и вытащить тех, остальных.

— Остальные так там и сидят — и он, и Пандора Экклес, и этот самый Уилкинс, если только он жив. Вернулись только мы с Абелем, в заднем модуле.

Он почувствовал, как по ее телу пробежала дрожь.

— Как же это? Не может быть!

— Может. Плохо это все.

— Но почему?

— Не знаю. Мне не говорят.

На выходе из стерилизационной камеры Седрика и Абеля ждали шесть человек во главе с Фишем — Барни Багшо, ухмыляющийся, как огромная горилла, и разведчик О'Брайен, и еще какие-то незнакомые. В воздухе витал еле уловимый дух удовлетворения, прозвучало несколько довольно вымученных шуточек, но в основном настроение компании было мрачноватое. Да и не мудрено — если Тибр напоминал рай, то Нил — преисподнюю.

— Фиш сказал что-то такое насчет пусть подумают пару дней о своих прегрешениях и ушел. Я же просил их, Элия, даже за Экклес просил. Прямо умолял, только что на колени не бухнулся.

Хуже всего была фраза, которую бросил Багшо. “Ты, Шпрот, — сказал он, — должен радоваться. Ты отомстил за свою Гленду. Эта баба, Экклес, получила по заслугам”.

Седрик рассказывал Элии, стараясь, чтобы было попонятнее, но ему все время казалось, что получается плохо и сбивчиво.

— Но я-то, — добавил он, — никакой радости не чувствую! Не знаю уж почему, только не чувствую. Ну, может, потому, что Гленду все равно не вернешь, а к тому же Гленда не мучилась так перед смертью — я не уверен, конечно, но хочется думать, — не мучилась так, как будет мучиться эта Пандора. Какая уж там радость, совсем наоборот.

— Ты не виноват, — успокоила его Элия. — Они снова тебя использовали. Ты же ничего не знал.

Утешение помогло, но не слишком. Он же почему согласился влезть в передачу Пандоры? Только потому, что Багшо сказал, что так он отомстит за Гленду. Ну что, спрашивается, стоило упереться рогом и никаких опровержений не давать, пусть бы сами они что хотели, то и делали?

— А Фиш — он что, обещал, что их спасут через следующее окно? — спросила Элия.

— Да не то чтобы так.

Фиш просто хотел, чтобы Седрик не очень возникал, подумал немного, свыкся с мыслью, что так те двое — или трое — на Ниле и останутся. Да конечно же, кто же станет вытаскивать оттуда Экклес? Ну вытащат, и что они ей скажут? “Прости, Пандора, ошибочка небольшая вышла!” — так, что ли? Институт никогда не признается в содеянном. Никаких спасательных экспедиций не будет. И если уж он, Седрик, это сообразил, так Элия поймет все в сто раз быстрее. Она же вон какая ушлая.

— Но почему? Почему их там оставили?

— Ну, вот этот, скажем, Уилкинс, он и есть тот самый шпион — ну, который продал Пандоре диск. Это Фиш так сказал. А еще он сказал, чтобы за этого типа я не беспокоился. Все равно у него почти весь мозг омертвел.

По Элии снова прокатилась волна дрожи; не еле заметная, как в тот раз, а сильная.

— Почему у него мозг омертвел? Что они с ним такое делали, что у него даже мозг омертвел?

— Ничего они с ним не делали. Ну, это тоже Фиш так сказал. Он же электронный наркоман, а тут эта куча денег за ворованный диск — вот он и пошел вразнос, жарился до упора. Передозняк, и с приветом. А еще Фиш сказал, если он вдруг очухается, то свихнется от боли, будет орать и на всех бросаться, ведь у него все нервные окончания выжжены.