Папа, мама, я и Сталин - Марк Григорьевич Розовский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я жду твоих писем, они для меня всё!
Я надеюсь, Ликин, на твою любовь, на твою верность, на твою поддержку.
Я буду дома во что бы то ни стало. Не отчаивайся, не горюй, — жизнь наша еще будет принадлежать нам. Но только при одном условии: сообща противостоять ее невзгодам. Дружба и любовь познаются и закрепляются в беде, и, я уверен, наши дружба и любовь с честью выдержат до конца это испытание. Ведь правда, Лидука?
Целукаю тебя и моего Мурзика несчетное количество раз. Ваш муж и папка Сема.
Привет маме, всем родным и твоим приятельницам.
Мама. Твой отец был сентиментальный человек.
Я. Будешь сентиментальным на сорокаградусном морозе и во взаимоотношениях с паханом.
Мама. Я имею в виду его манеру писать письма.
Я. Стиль?
Мама. Манеру. В каждом письме — объяснение в любви, в каждом слова на разрыв души, нежность и ласка.
Я. Блатной романтизм?
Мама. Ничего блатного. Он и на свободе любил встать передо мной на колени.
Я. Тогда что?.. Секс?
Мама. В советское время мы действительно не знали, что это такое.
Я. А как же я появился?.. От вашей платоники?
Мама. Да нет же… Просто ЭТО иначе как-то называлось… или не называлось вообще! А все остальное мы умели делать не хуже нынешних, то есть вас. На Камчатке мы бывали вместе, можно сказать, каждую ночь.
Я. В свободное от строительства социализма время?
Мама. Вот именно.
Я. Все-таки поразительно, что ты держалась.
Мама. Ничего поразительного. Ведь я любила его.
Я. Любила!.. Как можно любить человека, не видя его четыре года?..
Мама. Можно.
Я. Как?
Мама. Я каждый божий день разговаривала с ним. Мысленно. Я ощущала его рядом с собой круглые сутки. К тому же ты был точная копия отца. Мне казалось совершенно всерьез, что ты и есть он, только маленький. Так ты был похож на него. Бабушка про тебя говорила: «Шлиндмановская порода»!.. Она тоже безумно любила тебя, баловала.
Я. Я ничего не помню из той довоенной жизни. Для меня детство началось в Анапе, в июне 41-го.
Мама. Мы приближались к войне, совершенно не чувствуя, что нам еще предстоит пережить… А письма… Я писала ему часто, но мои письма до него не доходили. Почему-то. А его… весной 41-го письма от Семы сыпались в наш почтовый ящик одно за другим, одно за другим…
Канск, 19/IV-1941 г.
Дорогая Лидука! Вот уже месяц, как я не получаю от тебя ни одной весточки, последняя посылка также была 1 ½ м-ца назад. Не приложу ума, что случилось? Здорова ли ты, здоров ли наш сынок? Крайне беспокоюсь и буквально выбился из колеи, — почти не сплю, не нахожу себе места. Объяснений такому твоему молчанию внезапному не нахожу, в голову лезут только самые плохие мысли. Понимаешь ли ты, моя Лидука, всю тяжесть моего существования? Можно ли его отягощать еще более таким безжалостным отношением со стороны любимой жены, от которой с нетерпением все время ожидаешь поддержки и теплого слова? Если что-нибудь случилось — лучше сообщи, но не мучай меня молчанием. Как ты, как наш Марик, как мама? 9/IV я получил письмо от Александры Даниловны. Очень благодарен ей, в ближайшее время постараюсь ответить, передай ей и всем родным привет. Я работаю по-прежнему, зачислен в штат Финчасти, со здоровьем было бы лучше, если б была у меня хотя бы одна спокойная минута. Все зависит от тебя, моя дорогая! Вся моя жизнь и наше будущее в твоих руках…
Целую тебя крепко, крепко и Мароника.
Ваш Сема.
Немедленно пиши и не заставляй меня ждать.
Канск, 20/IV-1941 г.
Дорогая моя Лидука! Нет подходящих фраз, чтоб передать тебе мое состояние. Вконец обескуражен, потерял голову, не знаю, что и думать, нет ни минуты покоя…
Разве можно так жестоко поступать со мною? Что случилось, почему молчишь? Вот уж больше месяца, как состояние тяжелого, беспросветного одиночества овладело мною и давит всей своей тяжестью.
Не было еще такого со мною за все эти 3 ½ года. Я всегда чувствовал твою дружбу, любовь и близость, готовность помочь, поддержать меня, — это меня бодрило и вливало силы. Когда, наконец, наступила возможность установить с тобою связь, ты немедленно откликнулась, мои надежды оправдались. Ты крепко меня поддержала и морально, и материально, на протяжении 2-х месяцев. Я был горд великой гордостью мужа и отца за своих прекрасных, любимых женушку и сына, не забывших меня, отдающих мне всю теплоту и горячую любовь своих сердец.
При всем моем несчастном положении я был на 7-м небе от счастья, от сознания, что вы — мои, всегда мои, любимые, близкие, дорогие!
Почему же так вдруг все оборвалось? Почему вдруг замолчала? Если я обидел тебя чем — прости, но не наказывай так строго. Пойми меня, Лидука, — только об этом прошу я тебя!
Много обидных глупостей, возможно, написал я тебе в предыдущих письмах, но ведь я совсем, совсем растерялся, прочитав те несколько безжалостных строчек из твоего письма…
Серьезно ли ты писала, продумала ли? Хочу думать, что нет.
А я в ответ намолол всякой чепухи — не от разума, не от сердца, а от мятущихся, бредовых мыслей, доводящих меня подчас к грани сумасшествия. Как боюсь я этого, если б ты только знала!
Потерять рассудок, что может быть страшнее? А у меня бывают такие моменты, что прекращается всякая разумная мысль, тело напрягается, готово к какому-то безумному поступку, и только огромным усилием воли ставишь себя обратно на место, выбрасываешь из себя вон все это безумие.
Не оставляй меня, Лидука, не оставляй!
Я хочу льстить себя надеждой, что все мои страхи и опасения — не больше, как плод больной, расстроенной нервной системы, не больше!
Ты осталась такой же моей честной, прямой, преданной и любящей Ликой, какой была всегда, какой ты была, когда мы были вместе. У нас есть сын, которого нужно воспитывать, из которого надо сделать Человека! Вся моя любовь, все мои силы, знания и разум, вся моя жизнь принадлежит только вам — тебе и сыну — вам одним! Я далек сейчас физически от вас, но я вместе с вами, каждый
