Паломничество жонглера - Владимир Аренев

Тьфу на них, на такие сравнения! Вспомнится же!..

«Найдёныш! Най-дё-ны-ы-ыш! »

Он вскочил с земли, огляделся, после взобрался на рисовальный камень, но увидел вокруг лишь черноту да где-то далеко, на самом горизонте, размытые пятна фонарей.

«…ны-ы-ыш! »

Сумраковый колокол давно уже отзвонил свое и теперь, наверное, выблескивает на колокольне влажными боками, наблюдая за тем, как двигаются по земле слетевшие с небес звезды (то-то на небе так темно сегодня!), слушает их странные, похожие на человеческие голоса. Кого-то ищут? Или играют в прятки?..

— А может, он сбежал?

— Куда?! Куда он мог сбежать, этот… йо! ах-х-хой! Ну и крапива здесь! Давно выкосить пора, ты гляди, какая вымах… уй-й! не толкайся, слышь, Ретуль, она ж, зараза, через чулки жжет!

— Ты б ругался или потише, или поменьше. А то отец настоятель услышит…

— А я и так слышу, Ретуль. Крапиву, говоришь, Круйш, выкосить пора? Вот завтра и займетесь. А пока что, дети мои, не отвлекайтесь. Насколько я понял, успехи у вас не очень?

— Да по правде сказать, отец Ог'Тарнек…

— Еще и дождь тут этот…

Про дождь, как с запозданием догадался Ретуль, он зря ляпнул. Поскольку отец Ог'Тарнек, настоятель монастыря, стоял без зонта, не обращая на оный дождь внимания, в обычной серой рясе и сандалиях на босу ногу, — и ничего. Даже капюшон на голову не набросил, а они и капюшоны натянули, и вообще… Зря, словом.

— Да, — сказал отец Ог'Тарнек. — Дождь этот… Ну, дай-ка фонарь. — Он отобрал у обалдевшего (дождь… крапива!.. настоятель!..), втянувшего голову в плечи Круйша мокрый шест и зашлепал прямиком в жгучие заросли. Ретуль отвесил приятелю хорошего тычка и поспешил вслед за исчезающей фигурой отца Ог'Тарнека. Круйш вздохнул, поежился и побрел за Ретулем — не торчать же одному в темноте и мокрени!

Так втроем они и выбрели к рисовальному камню. Найдёныш лежал здесь же, свернувшись клубком и клацая зубами, как приведение, по слухам, обитавшее в Травяной башне монастыря. Лихорадка поцеловала его в обе щеки, когда Найдёныш заметил огни от фонарей, да так страстно приголубила, что он буквально сполз в грязь, сотрясаемый ознобом.

Не шевелиться, ни одного лишнего движения; холодно, холодно, так холодно не бывает!.. И кто-то смотрит из темноты, и шепчет: «Найдёныш, Найдёныш!..» — и глазами огнистыми играет, то сведет их близко-близко к невидимой переносице, то заведет один за другой, то вообще погасит… плачет, плачет беззвучно — только слезы повсюду, холодные, нечеловеческие.

Теперь я знаю, каково быть фистамьенном!

— У него жар, — сказал, коснувшись Найдёнышева лба и пощупав пульс, Ретуль. Он был способным мальчиком, хоть и растяпой; отец Ог'Тарнек знал, что паренек проявляет недюжинные успехи в искусстве врачевания. Хотя насчет жара и так видно.

— Поднимайте и несите, — велел настоятель молодым монахам.

— А как же фонари? — шмыгнул носом совсем раскисший Круйш. Он уже, кажется, мысленно пребывал в завтрашнем дне и косил крапиву. Зонтик его, изгвазданный в грязи, с погнувшимися спицами, был зажат под мышкой и казался сломанным крылом.

— Один оставим здесь, — терпеливо пояснил отец Ог'Тарнек. — И зонтики свои оставьте здесь тоже. Потом за ними вернетесь. И не говори мне, сын мой, что не найдете, — я и то в детстве изучил Коридоры вдоль и поперек, и я был не из самых непослушных Непосвященных, Пестроспинная свидетель! И хватит ушами хлопать! — рявкнул он, чтобы привести их наконец в себя. — Мальчику плохо, а вы, прости Неустанная, как две рыбы снулые — только и знаете, что рты разевать да глаза выпучивать! Ну-ка, поживей, поживей, дети мои!..

Найдёныша подхватили и закачали голоса, один огнистый глаз остался позади, другой трепетал у него над головой, мигал, менял цвет, четыре бесплотных, но твердых ресницы-луча хлестали Найдёныша по щекам. «Опускайте», — сказал кто-то, и Найденыша стали опускать, всё ниже, ниже, ниже («в могилу», — отстраненно подумал он), а потом швырнули и он полетел, кружась, небо вдавливалось в лоб и в ямку под подбородком, натирало подмышки, ресницы-лучи-полосы волчком завертелись, но ни одна из них никак не могла поймать свой хвост. «Давно он так?» — «Да вот уже неделю». «Не надо меня делить! Не надо!» — стонал он, но голоса оборвались, съежились, уселись воронами на руки и ноги, чтобы не сбежал. «Не надо меня делить! Слышите! Не надо!..»

— Бедный мальчик.

— Это моя вина. Братья давно говорили, что он рисует и довольно неплохо; потом Жорэм… Я велел, чтобы мальчику не запрещали и не препятствовали, но не хотел пока вмешиваться. — Настоятель вздохнул и покачал головой, будто не верил, что такое могло случиться у него, в Тхалемском монастыре, посвященном Лягушке Пестроспинной.

Его собеседник кивнул. Выглядел гость так, словно был не от мира сего, и этим резко отличался от отца Ог'Тарнека — плотного, начинающего лысеть мужчины, походившего на типичного главу семейства какой-нибудь деревенской семьи. Гость же был невысокий, внешне вроде и неприметный (каштановые волосы, обычные черты лица, телосложения не рыцарского, но и не хлюпик какой-нибудь — таких тысячи и тысячи!). Однако стоило ему заговорить, да просто начать двигаться — и у окружающих возникало такое чувство, будто человек этот нездешний в самом прямом смысле слова, — да и сейчас пребывает не только рядом с ними, но и где-то еще.

В первую очередь — где-то еще.

— Вы несправедливы к себе, отец Арьед, — слова прозвучали вполне искренне, хотя произнесший их, казалось, был занят не столько разговором, сколько рисунком, который он разглядывал, сидя вполоборота к столу. — Вспомните, я ведь сам просил вас по возможности не вмешиваться. Так что ошибся именно я, мне следовало предусмотреть… — Он махнул рукой: — Проще говоря, разгильдяй я, отец Арьед. Раз-гиль-дяй. За что и бываю время от времени наказан в назидание. Одно печалит душу: во-первых, я никаких выводов, кроме теоретических, из этого не делаю; а во-вторых, иногда из-за моего разгильдяйства страдают другие.

Настоятель с легким удивлением покосился на гостя. Они были знакомы не первый год, да вот Ог'Тарнек никак не мог привыкнуть…

— Когда он начал кричать, чтобы его не делили?

— А?

— Я спрашиваю…

— Я понял, понял, Тойра. Просто… — Настоятель почесал подбородок, чтобы хоть как-то скрыть растерянность. «Этот человек всё время выбивает у вас почву из-под ног, как бы крепко вы на ней ни стояли. Причем выбивает безо всякого злого умысла, иногда даже не понимая, что делает». — Да вот, кажется, как принесли сюда, сразу и начал кричать. Это важно?

— Не знаю, — соврал Тойра. Он по-прежнему разглядывал рисунок, измятый и подмокший, и хотя потом бумагу высушили, всё равно кое-где карандашные линии оказались смазаны. Впрочем, по мнению Тойры, от этого рисунок только выиграл. — Что говорят врачеватели?