Кубанские зори - Пётр Ткаченко

На самом же деле — это пропагандистская легенда, изготовленная для дискредитации Рябоконя, чтобы утвердить его в общественном мнении как бандита и разбойника. И поскольку она была выдумана позже, когда имя Рябоконя действительно стало легендарным на Кубани, где сказочники не посчитались даже с тем, что трагедия на Лебяжьем острове произошла в 1921 году, когда Василий Федорович еще не был тем легендарным Рябоконем, а повстанческим отрядом, оставленным в плавнях Ула-гаем, командовал некто Кирий.

Удивительно, что эта легенда продержалась столь долгое время. Но ведь ясно, почему. Такой тип человека, устойчивый к произвольным переменам и насилиям, был опасен как тем преобразователям жизни, так и последующим, тем более он опасен нынешним авантюристам. Подлинно народный характер не нужен тем, кто совершает дело антинародное… Именно потому с такой последовательностью вытравлялось из сознания его имя, даже тогда, когда ушло поколение людей, его знавшее, и, казалось, ушло в прошлое его время…

О том, что на самом деле произошло на Лебяжьем острове, в бывшем мужском монастыре, что не повстанцы уничтожили коммунаров, а чоновцы расстреляли, а потом и взорвали монахов в подвалах монастыря, об этом людям узнать было просто неоткуда…

Итак, попробуем разобраться в той далекой трагедии. В монастыре на Лебяжьем острове была устроена коммуна «Набат». Характер этих вымороченных коммун известен. В ком-мунии, как их тогда называли, насильно сгоняли выселяемых из своих родных хат станичников, чтобы продемонстрировать преимущества новой формы социалистического общежития и коллективного труда над частным. Вырванные из привычной среды люди здесь быстро терялись, не видя смысла своего существования, впадали в пьянство и разврат. Кроме того, сюда прибивался обездоленный Гражданской войной люд, в большинстве — криминальный. Новая форма общежития вскоре превратилась, по сути, в дурдом, из которого коммунары бежали куда глаза глядят. Да и власть всерьез подумывала о том, что делать с устроенной ею же «новой» формой общежития.

Еще совсем недавно разумные и благонамеренные люди, собранные в общие сараи-бараки или монастырские кельи, превращались, по сути, в психов. Все, что годами копилось в людях доброго и благородного, враз пропадало, замещаясь страхом, завистью, подозрительностью и звериной злобой. Такое преднамеренное прижизненное уничтожение людей было преступлением, не имеющим никаких оправданий.

Не была исключением и коммуна «Набат». Новые, незваные хозяева просто захватили Екатерино-Лебяжскую Николаевскую общежительную пустынь, отобрали у монахов все имущество, а самих загнали в полуподвалы и подвалы.

Новое житие в коммунах оказалось столь невыносимым, что 15 апреля 1921 года Коллегия Кубанско-Черноморского областного земельного отдела вынуждена была решать дальнейшую участь коммуны «Всемирная дружба», находившуюся в Марии-Магдалинской женской пустыни под станицей Роговской, и коммуны «Набат» на Лебяжьем острове: «Признать необходимым колонию малолетних преступников из коммуны «Всемирная дружба» выселить и предоставить для нее Екатерино-Лебяжский монастырь Тимотдела… Коммуну «Набат», находящуюся в Екатерино-Лебяжском монастыре слить с коммуной «Всемирная дружба». С целью расширения хозяйственной деятельности в коммуне «Всемирная дружба» всех монахинь Ма-рии-Магдалинского монастыря выселить и предоставить в распоряжение Облкомтруда, все постройки передать объединенным коммунам. Соединенную коммуну переименовать во «Всемирный набат», подчинить непосредственно Облземотде-лу, ввести группу ударных, бросить лучшие политические и хозяйственные силы, поставив коммуну на всю высоту показательности, сделав ее агитационно-показательной коммуной Кубано-Черноморской области».

Но никакой всемирной дружбы не получилось, и уже 4 ноября 1921 года президиум Кубано-Черноморского областного исполнительного комитета под председательством небезызвестного Яна Полуяна и в присутствии самого Сокольского рассмотрел вопрос «О расформировании коммун «Набат» и «Всемирная дружба» ввиду их крайне бесхозяйственных и преступных действий, влекущих возмущение населения и расхищение государственного достояния». Была создана комиссия для «выяснения целесообразности их дальнейшего существования».

Я привожу эти архивные документы лишь потому, что они очень важны для осознания сути трагедии, происшедшей потом на Лебяжьем острове. Другими словами, коммуна «Набат» по сути уже прекратила свое существование, власть признала то, что «новые» формы общежития не только не удались, но обернулись разложением людей… Но теперь с этими коммунами надо было что-то делать, куда-то их девать… К тому же доведенные до крайности монахи на Лебяжьем острове обратились за помощью к казакам, так называемым бело-зеленым, хоронившимся по плавням.

Далее произошло непредвиденное: руководство коммуны (председатель Науменко Петр Федорович) вместо войны с бело-зелеными стало вести с ними переговоры. Такого замирения в народе никак не могла допустить новая власть. Казаки просили отпустить монахов на волю, но этого не могло утвердить областное начальство. После того как погиб староста отец Александр и монахам запретили его отпеть, они проявили протест, отказавшись выходить на работу. Видимо, этого только и ждал отряд чоновцев, находившийся в это время в монастыре. Известно также, что накануне в монастырь был доставлен пулемет, шесть винтовок и двадцать тысяч патронов. Проявивших непокорность монахов чоновцы начали расстреливать. Узнав об этом, казаки бросились на помощь святым отцам. И тогда чоновцы, терпя поражение, взорвали храм, подвалы, в которых находились монахи. «Оплот мракобесия пал». Коммунары к этому времени уже разбежались кто куда.

После взрыва коммуна перестала существовать окончательно. Неизвестна судьба ее руководителей, многие из них сгинули в лагерях. Никаких документов коммуны на Лебяжьем острове, в отличие от Марии-Магдалинской пустыни, не обнаружено…

Уничтожение монахов в подвалах монастыря было выставлено как расстрел коммунаров, а виновным задним числом в пропагандистских целях объявлен Рябоконь, никакого отношения к этой трагедии не имевший и, как свидетельствуют архивные документы, болевший в это время тифом. Вот и вся история, старательно укрываемая и поддерживаемая более восьмидесяти лет…

Но сохранился еще один документ о трагедии на Лебяжьем острове. Это воспоминания бывшего чоновца, уроженца Тверской губернии, 1891 года рождения, Грибенюка Павла Ивановича из станицы Батуринской. Их записал журналист Владимир Яр-Островский в сентябре 1958 года:

«В 1921 году меня направили на подкрепление отряда чоновцев в коммуну «Набат». Я уже не застал церкви — ее взорвали чоновцы в декабре 1920 года, растащили иконы, утварь. Деревянными иконами забивали окна, жгли иконы, сожгли иконостасы, когда наступили морозы.

С утра нач. коммуны Науменко давал наряд: кому на переборку картошки, кому белить стены в кельях, кому готовить обед, стирать, чистить лошадей на конюшне.

Монахов под ружьями чоновцев выгоняли разрушать стены монастыря, работали они кайлами. Хотели возвести каменный барак для жилья, еще строили стену на случай штурма бело-зе-леных банд.

Начальники бражничали — пили монастырские настойки, наливки.

Однажды монахи в подвале подняли бунт — от недоедания (а кормили их наряду со скотом похлебкой из буряков и брюквы), погиб их староста отец Александр (Корнеев). Им даже не дали возможности отпеть его в церкви. И монахи отказались выполнять работы.

Я их водил под ружьем на работу. И врать не хочу: с ними обращались как с врагами, били почти каждый день за малейшую провинность, не идешь в строю — прикладом, выступаешь против — опять побои. И я однажды избил попа — мне лишнюю пайку выдали на обед.

Сейчас вспоминаю это, оторопь берет: за что мы так издевались — власть свою почувствовали. Кто-то из обслуги в болтанку сыпанул кружку соли — вот такая классовая ненависть была.

За зиму коммуна съела (мололи на мельнице) мешков сто двадцать гарновки — семенной пшеницы первого класса. Кадки соленого сала, бочки солений, меда. Ключари-монахи были запасливые. Одного гороха, гречневой крупы запаслись лет на пять. Начальник и партсекретарь — на повозку мешок гороха или зерна и — в станицу менять на самогон. А пили все здорово, доходило до того, что в горячке шашкой зарубили конюха — тот не захотел выполнять их команд и не поехал с ними в станицу.

Были они настоящие босяки, кто откуда — из Краснодара, Тимашевска, Новороссийска, из тюрем и лагерей повыходили, представляли себя революционерами, борцами за народное дело, а в действительности — бандиты, ворюги и грабители, шли под красными лозунгами и грабили народ. Вот что такое была коммуна. Жили коммунары на халяву, работать не хотели.