Иствикские ведьмы - Джон Апдайк

— Ничего. И свечной двойник Дженни превратился в ничто.

Капли дождя укололи их лица булавками теперь, когда обе женщины стояли выпрямившись среди зарослей куманики. Такие острые микроскопические первые капли предвещают сильный дождь, ливень. Все небо посерело, только на западе низко над горизонтом голубела тонкая полоска, так далеко, что, возможно, это ясное небо было уже за пределами Род-Айленда.

— Природа — жадная старуха, — сказала Александра, роняя фольгу и булавки обратно в дикие заросли.

— И жаждущая, — сказала Сьюки. — Разве ты не обещала дать мне выпить?

Сьюки хотелось утешить и поддразнить Александру, она чувствовала ее затаенный ужас да и сама ощущала себя неуютно с рыжими волосами и обезьяньими губами, стоя в своем красивом плаще по грудь в траве. Но Александра испытывала какую-то отстраненность, словно ее близкая подруга, привлекательная, но измученная, была еще одним потерявшим для нее интерес изображением, скажем как реклама на кузове быстро отъезжающего от светофора грузовика.

Одним из нескольких нововведений Бренды стали проповеди, время от времени произносимые кем-нибудь из прихожан; сегодня читал проповедь Даррил Ван Хорн. Толстая, захватанная книга в красном переплете, которую он открыл на кафедре, была не Библией, а Академическим словарем Уэбстера.

— Сороконожка, — читал он вслух необычайно звучным, словно предварительно усиленным голосом. — Любой из класса (Chilopoda) [67] длинных, плоских, хищных членистоногих несет по паре ног на каждом членике, а первая пара туловищных ног преобразовалась в ядовитые ногочелюсти. — Даррил поднял глаза. На нем были полукруглые очки для чтения, они расчленяли его лицо, и оно казалось соединенным не совсем ровными швами. — Вы ведь не знали о ядовитых ногочелюстях, правда? Вы же не смотрели сороконожке прямо в глаза, правда? Не так ли, вы, счастливчики? — громогласно обратился он к десятку голов, возвышающихся над церковными скамьями в этот душный августовский день, небо в высоких окнах было мрачным и бесцветным, как переработанная бумажная макулатура. — Подумайте, — упрашивал Даррил, — подумайте об эволюции этих ногочелюстей в продолжение многих геологических эпох, в вечности — вы ведь не переносите этого слова «вечность», это когда вы должны встать на колени, даже если это слово произносит какой-нибудь тупой ублюдок, и то, что я это говорю, превращает меня в еще одного тупого ублюдка, но какого дьявола можно еще тут сказать? Подумайте о ничтожных извивающихся созданиях, которые живут за раковиной и внизу, в погребе, и в джунглях и заканчивают свою жизнь в ногочелюстях этого хищника. Красиво звучит, не правда ли? У этого хищника во рту, если можно так сказать (он не похож ни на одни ярко-красные губы, скажу я вам), перед первой парой ног — яд. И надежные старые цепочки ДНК подхватывают эту тему, и сороконожки разбегаются и производят еще больше сороконожек, и в конце концов у них развиваются ядовитые ногочелюсти. Вот это да. — Он обтер губы большим и указательным пальцами. — И они называют это Мирозданием, эту кутерьму и мучения.

Название проповеди на доске рядом с церковью, набранное передвижными белыми буквами, гласило: «Это ужасное Мироздание».

Слушатели, разбросанные тут и там, молчали. Даже старое деревянное строение перестало потрескивать. Бренда молча сидела рядом с аналоем, повернувшись в профиль, наполовину скрытая высокими гладиолусами и папоротниками в гипсовой вазе, поставленными в воскресенье в память о сыне Франни Лавкрафт, родившемся мертвым пятьдесят лет тому назад. Бренда была бледна и апатична; почти все лето она чувствовала недомогание. В Иствике стояла нездоровая сырая погода.

— Знаете, что делали с ведьмами в Германии? — громко спросил Даррил с кафедры, как будто это только что пришло ему в голову. Возможно, так оно и было. — Их сажали на железный стул и разжигали под ним огонь. Рвали их плоть раскаленными щипцами. Тисками. На дыбе. В колодках. Вы говорите об этом, а они это делали. С простодушными пожилыми женщинами в основном. — Франки Лавкрафт склонилась к Розе Хэллибред и прошептала что-то громко, но неразборчиво дребезжащим голосом. Ван Хорн почувствовал беспокойство и, уязвленный, неуклюже стал защищаться. — О'кей, — выкрикнул он прихожанам. — Ну что? Вы хотите сказать, такова человеческая природа. Такова история человечества. Как это должно влиять на Мироздание? Что пытается доказать этот сумасшедший? Мы могли бы продолжать и продолжать до наступления сумерек говорить о пытках, которые применяли люди друг против друга под священным флагом той или иной религии. Китайцы сдирали кожу с тела, дюйм за дюймом, в средние века они потрошили человека, видящего это, отрезали член и засовывали ему в рот, чтобы он получил сполна. Извините, что я с трудом говорю, я волнуюсь. Дело в том, что все это, тесно сложенное, увеличенное в несметное число раз, будет меньше кучки бобов в сравнении с жестокостью, которую земное органическое, дружелюбное мироздание навязывало своим творениям, начиная с первого жалкого одурманенного ряда аминокислот, пробившегося из подвижного ила. Женщины, которых никогда не обвиняли в ведовстве, хорошенькие белокурые куколки, которые в жизни не сглазили даже сороконожку, умирают каждый день в муках, возможно, таких же ужасных и, конечно, более долгих, чем у тех, кого сажали на этот Hexestuhl [68] — весь покрытый большими тупыми гвоздями, я не знаю, какой закон термодинамики там действовал. Я больше не хочу думать об этом и держу пари, что вы тоже. Вы имеете об этом представление. Это было ужасно, ужасно; Господи, это было ужасно.

Очки сползли ему на нос, и, поправляя их, он, казалось, восстановил целостность своего лица. Его щеки показались некоторым прихожанам влажными.

Дженни не было, ее забрали в больницу с сильным внутренним кровотечением. И это являлось скрытым подтекстом проповеди. Не было и Рея Неффа — он принял приглашение от профессора Хэллибреда отправиться на оснащенной гафелем яхте, только что купленной Артуром, сплавать в сторону Мелвилла. Грета сидела одна. О чем она думала, чего хотела, понять ее было трудно. Немецкое происхождение, хотя у нее был не такой сильный акцент, как изображали люди, подшучивавшие над ней, сделало ее сдержанной, замкнуло душу на замок. Прямые волосы тусклого соломенного цвета, коротко остриженные, и удивительные глаза грязно-голубого оттенка под старомодными очками. Она не пропускала ни одного воскресенья, скорее всего, по присущей ее нации основательности. Эта превосходная машина вечно ждала, когда ею завладеет демон романтики.

Ван Хорн немного помолчал, так неуклюже роясь в словаре, как будто его руки были в перчатках. Было слышно, как старая миссис Лавкрафт наклонилась к миссис Хэллибред и отчетливо спросила: «Почему он использует такие грязные слова?» Роза Хэллибред выглядела чрезвычайно довольной; это была высокая женщина с крошечной головкой, сидящей в гнезде проволочных, аккуратно завитых седых и черных волос. Ее очень маленькое лицо орехового цвета было измято десятилетиями солнцепоклонничества; того, что она прошептала в ответ, не было слышно. В другом конце сидела Дон Полански; у девушки были очаровательные широкие монгольские скулы, казавшееся прокопченным лицо с невозмутимым спокойствием человека, для которого не существует законов. Между ними, ею и Розой, сконцентрировалась огромная психическая сила.

Ван Хорн услышал движение, поднял глаза, щурясь, поправил очки на носу и примирительно произнес:

— Я знаю, что это отнимет гораздо больше времени, но здесь, прямо на одной странице, я наткнулся на слова «солитер» и «тарантул». Тарантул: «любой из больших волосатых пауков, которые обычно довольно медлительны, однако способны сильно кусаться, но не очень ядовиты для человека». Большое спасибо. А вот о его слабом маленьком приятеле здесь же: «Каждый из многочисленных ленточных червей (из рода Taenia) паразитирует, будучи взрослым, в кишечнике человека и других позвоночных». Многочисленных, запомните, не просто одно или два странных создания, засунутых в угол мироздания, кто-то может и заблуждаться, а множество, множество разновидностей, ужасная мысль, как кто-то, должно быть, подумал. Я не как остальные собравшиеся здесь и желающие, чтобы я успокоился и, возможно, сел на место, но меня всегда зачаровывали паразиты. Я имею в виду, зачаровывали в отрицательном смысле. Они размножились в таком разнообразии размеров, с одной стороны от вирусов и бактерий, таких, как ваши друзья спирохеты сифилиса, до ленточных червей десятиметровой длины и круглых червей, таких больших и толстых, что они забьют ваш большой кишечник. В кишках, вот где они лучше всего себя чувствуют, вообще-то говоря. Они повсюду во влажных нечистотах внутри чьих-нибудь кишок — вот где их гнездышко. Ты перевариваешь ради них пищу, и им даже не нужны желудки, а только рот и дырка в заднице, простите мне мой жаргон. Но какова изобретательность, которую Великий Создатель потратил своей щедрой рукой на этих скромных чертенят. Я тут сделал кое-какие выписки из эн-ци-клопедии, как говорил Джимми Крикет, если смогу прочесть их в этом отвратительном свете. Бренда, не понимаю, как вы можете работать в таких условиях так долго. На вашем месте, я бы объявил забастовку. О'кей, довольно предисловий.