Не прикасайся ко мне - Хосе Рисаль

— Поверьте мне, сеньора, у вас, у единственной «крепкий дух» в этой скучной стране!

Она заулыбалась, не поняв, что такое «крепкий дух», и вечером, когда подошло время сна, спросила об этом своего мужа.

— Душа моя, — ответил он, — самый «крепкий д…дух», как мне известно, имеет нашатырь. Мой приятель выразился р…риторически.

С тех пор при каждом удобном случае она говорила:

— Я единственный нашатырь в этой скучнейшей стране, выражаясь риторически. Так сказал сеньор N. де N., чистокровный испанец, весьма почтенный человек.

Все, о чем она говорила, всегда приводилось в исполнение. Ей удалось полностью подчинить себе мужа и, не встречая с его стороны большого сопротивления, превратить в своего рода комнатную собачку. Если она дулась на него, то не выпускала из дому, а когда по-настоящему приходила в ярость, вырывала у него вставную челюсть, и бедняга день-другой ходил уродом.

Ей пришло в голову, что муж должен обязательно стать доктором медицины и хирургом; так она и заявила.

— Душа моя, ты хочешь, чтобы меня арестовали? — спросил он с испугом.

— Не будь идиотом, я все устрою. Тебе не придется никого лечить, но я хочу, чтобы тебя называли доктор, а меня докторша, вот и все!

На следующий день Родореда получил заказ выгравировать на черной мраморной плите: «Доктор де Де Эспаданья, специалист по всем болезням».

Слугам было приказано величать хозяев по-новому, а на их госпоже значительно увеличилось число фальшивых локонов, стал толще слой рисовой пудры, умножились ленты и побрякушки, и донья Викторина с еще большим презрением стала поглядывать на своих бедных и незадачливых соотечественниц, чьи мужья были не столь великолепны. Ей казалось, что с каждым днем она становится все более достойной почитания, поднимается все выше и выше, — еще год, и она, пожалуй, припишет себе божественное происхождение.

Подобные возвышенные мысли не мешали ей, однако, стареть с каждым днем и делаться все более смешной. Всякий раз, когда капитан Тьяго встречал ее и вспоминал о своих тщетных ухаживаниях, он тотчас посылал в церковь одно песо, чтобы отслужили благодарственный молебен. Несмотря на это, капитан Тьяго очень уважал ее супруга за титул специалиста по всем болезням и с вниманием выслушивал скупые фразы, которые тот, заикаясь, выдавливал из себя. Поэтому, а также и потому, что доктор де Эспаданья не врачевал всех смертных без разбора, как другие доктора, капитан Тьяго избрал его для лечения своей дочери.

Что касается юного Линареса, то он появился тут следующим образом. Когда замышлялось путешествие в Испанию, донья Викторина, не доверяя филиппинцам, задумала найти управителя-испанца. Муж ее вспомнил об одном своем кузене в Мадриде, который учился на адвоката и считался самым смышленым в семье. Ему написали, оплатив заранее проезд, а когда мечты о путешествии развеялись, юноша был уже в дороге.

Таковы три особы, прибывшие в дом капитана Тьяго.

Во время обеда пришел отец Сальви, и супруги, уже знакомые с ним, представили ему, с перечислением всех титулов, покрасневшего от смущенья молодого Линареса.

Разумеется, говорили о Марии-Кларе, а девушка тем временем спала. Говорили также о путешествии. Донья Викторина блистала красноречием, понося обычаи провинциалов, их дома из нипы, мосты из тростника и не забывая упоминать при священнике о своей дружбе с капралом таким-то, с алькальдом таким-то, с советником, с интендантом, в общем, с особами все сплошь выдающимися и относящимися к ней с огромным уважением.

— Если бы вы приехали двумя днями раньше, донья Викторина, — заметил капитан Тьяго, воспользовавшись краткой паузой, — вы бы встретились с его превосходительством генерал-губернатором: он сидел вон там.

— Что? Как? Здесь был его превосходительство? В вашем-то доме? Вранье!

— Я же вам говорю, что он сидел вон там! Если бы вы приехали два дня назад…

— Ах, как жаль, что Кларита не заболела раньше! — воскликнула она с искренним сожалением и прибавила обращаясь к Линаресу: — Слышишь, кузен? Здесь был его превосходительство! Видишь, прав был де Эспаданья, когда говорил тебе, что ты едешь в гости не к какому-нибудь жалкому туземцу! Вы ведь знаете, дон Сантьяго, что наш кузен был в Мадриде другом министров и герцогов и обедал у графа Кампанарио.

— У герцога де ла Торре, Викторина, — поправил ее муж.

— Все равно. Ты еще будешь мне!..

— Застану ли я сейчас отца Дамасо в его селении? — прервал ее Линарес, обращаясь к отцу Сальви. — Мне сказали, что он где-то тут, неподалеку.

— Он как раз в городе и скоро придет, — ответил священник.

— Как я рад! У меня есть письмо к нему, — воскликнул юноша. — Если бы не эта счастливая случайность, которая привела меня сюда, я бы специально приехал, чтобы повидать его.

Между тем «счастливая случайность» проснулась.

— Де Эспаданья, — промолвила донья Викторина, заканчивая трапезу, — пойдем проведаем Клариту? — И, повернувшись к капитану Тьяго, прибавила: — Только ради вас, дон Сантьяго, только ради вас! Мой супруг никого, кроме выдающихся личностей, не лечит, и тем не менее! Мой супруг не такой, как здешние… в Мадриде он посещал только выдающихся особ.

Они перешли в комнату больной.

В спальне царил почти полный мрак, окна были закрыты во избежание сквозняка, и только слабо мерцали свечи, горевшие перед образом святой девы де Антиполо.

Молодая девушка покоилась на кровати из камагона под пологом из хуси и пиньи, на голове ее лежал платочек, смоченный одеколоном, а сама она была заботливо укутана в белые простыни, обрисовывавшие ее девичьи формы. Волосы, окаймляя овальное личико, оттеняли его прозрачную бледность; большие печальные глаза лихорадочно блестели. Около больной сидели обе подруги и Анденг с букетом белых лилий.

Де Эспаданья пощупал пульс, попросил показать язык, задал несколько вопросов и сказал, покачивая головой:

— Она б…больна, но вылечить м…можно!

Донья Викторина с гордостью посмотрела на окружающих.

— Настойку мха на м…молоке по утрам, питье из алтея и две пилюли синоглоса, — распорядился де Эспаданья.

— Не падай духом, Кларита, — сказала донья Викторина, подходя ближе, — мы приехали, чтобы вылечить тебя… Я представлю тебе нашего кузена.

Линарес ничего не видел, кроме дивных глаз, которые, казалось, кого-то искали, и не слышал доньи Викторины, назвавшей его имя.

— Сеньор Линарес, — промолвил священник, подталкивая замершего в экстазе юношу, — пришел отец Дамасо.

Действительно, вошел отец Дамасо, бледный и чем-то опечаленный; встав с постели, он прежде всего поспешил навестить Марию-Клару. Это уже не был прежний отец Дамасо, здоровяк и говорун, — теперь он был молчалив и как бы стеснителен.

XLIII. Проекты

Не обращая ни на кого внимания, монах направился прямо к постели больной и взял ее за руку.

— Мария! — проговорил он с неописуемой нежностью, и слезы показались у него на глазах. — Мария, дочь моя, ты не должна умереть!

Мария-Клара открыла глаза и посмотрела на него с некоторым удивлением.

Никто из тех, кто знал францисканца, не подозревал, что он способен на такие нежные чувства; никто не думал, что у этого грубого, неотесанного монаха есть сердце.

Отец Дамасо не смог больше произнести ни слова и отошел от девушки, рыдая, как ребенок. Он поплелся на веранду, к любимым вьюнкам Марии-Клары, чтобы дать волю своему горю.

«Как он любит крестницу!» — подумали все.

Отец Сальви неподвижно и молча наблюдал за ним, слегка покусывая губы.

Когда отец Дамасо немного успокоился, донья Викторина представила ему молодого Линареса, приблизившегося с благоговейным видом.

Отец Дамасо в молчанье оглядел юношу с ног до головы, взял письмо, которое тот ему вручил, и проглядел бумагу, видимо ничего не поняв, ибо спросил:

— Ну, так кто вы такой?

— Альфонсо Линарес, крестник вашего шурина… — пробормотал юноша.

Отец Дамасо откинулся назад, снова внимательно посмотрел на Линареса; его физиономия прояснилась, он встал.

— Так, значит, ты крестник Карликоса! — воскликнул он, протянув юноше руки. — Дай-ка я тебя обниму! Несколько дней назад я получил его письмо… Так это ты! Я тебя не знал… Ну, конечно, ты еще не родился, когда я уехал из Испании. Я тебя не знал!

И отец Дамасо сжал в своих грубых объятьях молодого человека, который побагровел — то ли от смущения, то ли от удушья. Отец Дамасо, казалось, совсем забыл о своем горе.

После первых излияний чувств и первых вопросов о Карликосе и о Пепе отец Дамасо спросил:

— Ну, чего же хочет Карликос? Что мне надо для тебя сделать?

— Я думаю, в письме об этом говорится… — снова пробормотал Линарес.

— В письме? Поглядим! И то правда! Он хочет, чтоб я нашел тебе место и жену! Хм! Место… это нетрудно. Умеешь читать и писать?