Волки Дикого поля - Алексей Павлович Пройдаков

Мстислав Удатный пару минут остолбенело глядел на выход, потом сделал попытку рассмеяться.

– Стареет киевский князь, стареет. Пора бы уже сменить его на столе – засиделся. Ты согласен, брат? – спросил Владимира Рюриковича.

Князь смоленский изрядно смутился, потому ответил уклончиво:

– Давай с монголами закончим, опосля обговорим… А вообще, брате, мыслю так, что…

В шатре повисла напряжённая тишина.

– … неправедно поступил ты с монгольским тысячником. Не по чести.

– Ну вот и ты туда же! – насмешливо протянул Мстислав Удатный. – Забудьте вы уж про него. Нашли, кого жалеть!

– Место для обороны и впрямь хорошее, – сказал вдруг черниговский князь. – Может, постоим?

Его поддержали князья курский и переяславский.

– Можете и постоять, – ответил Мстислав Удатный. – Только удача – за дерзким. Добыча тоже! Так я говорю, Даниил Романович?

Князь Волынский насупленно молчал.

– Сыне, что с тобой?

– Негоже так-то с Мстиславом Романовичем.

– Так получилось, не серчай.

Чтобы убедить союзников в правильности принятого им решения, заявил:

– Утром мы с князем Даниилом Романовичем переходим речушку и вступаем в битву с монголами, ежели таковые сыщутся. Черниговцы и смоляне идут следом и вступают в сражение, коли приспеет нужда. А уж коли не приспеет и я сам врага одолею, то слава и добыча – мои. Вот так-то, князья-союзнички.

И вновь рассмеялся, на сей раз искренне.

– Видел бы ты, Мстислав Святославич, личину свою, – сказал князю черниговскому. – Шучу я, просто настроение доброе. Всё поделим по совести…

У Лукоморья

30 мая, в день святого Ермия, в канун дня Святой Троицы, дружина Александра Поповича перешла Северный Донец и остановилась на ночлег неподалёку от берега.

Был один из тех прозрачных, тихих вечеров, которыми так богата южная природа. Звёзды зажигались прямо над головой, засветился и бледный серп луны. Покой мнился на всём божьем свете.

В прибрежных зарослях согласно шумели лягушки, песенно стрекотали кузнечики.

– Странно всё это, друже Добрыня, – говорил Попович. – Странно, что дано нам Господом всё, о чём мечтает любой народ: плодородная земля, небо голубое, жито и другое пропитание… Не дано только единства помыслов и стремлений. Либо давалось ранее, а потом, старанием сильных нашего мира, стало потеряно. Иначе не было б народа сильнее и державы мощнее. Боюсь, что долго ещё будет длиться сумятица эта и разобщение. Страшно за землю Русскую!

– Олёша, все преодолеется, – отвечал Добрыня Злат Пояс. – Иначе не будет… Чуть позже, лет эдак через пятьдесят – семьдесят, люди станут куда как умнее! И во всём разберутся.

– Эка сказанул! Лет через сто на Руси всё станет совсем по-иному. А нам бы нынче разобраться во всём, а то идём вслепую – ни наших, ни монголов. Не к добру.

– Поищем – найдём… Знаешь, Олёша, – проникновенно молвил Добрыня, – все эти дни, покуда в седле качались, я думал о мамыньке своей. Жили мы, почитай, у самой Серебрянки, есть такая речушка на Рязани. Хорошо жили, спокойно. Потом пришли владимирские правители, вытеснили с родного места, переселили на Суздальщину. Мыкались мы на чужбине. А мамынька не озлобилась, а всё время мне твердила: «Добрынюшка, взрастёшь ты могуч, как войдешь в силу, не забижай простой люд – грех это». А жила грибок-грибком, но столько в ней было добра и света, что сияние её души я до сих пор ощущаю.

Он помешал суковатой палкой в костре.

– А недавно приснилась она мне, Олёша, – сказал могучий витязь Добрыня и всхлипнул.

– Друже! – встревожился Попович, он никогда еще не видел Добрыню плачущим.

– Угасла ведь быстро, – шёпотом отвечал Добрыня, – никто даже ничего понять не смог… Тихо и безответно.

Он вытер слёзы, будто усовестившись, и дальше говорил спокойно.

– Приснилась она мне на днях, тянет руки и говорит: «Сыне мой, приходи ко мне. Там все злыдни и нелегко тебе, я ведаю, как тебе там горько приходится…»

– А ты? – тревожно спросил Попович.

– Не помню, – отмахнулся друг. – Да и заботы теперь грядут ратные. Чую, завтра денёк будет жаркий и с неба палить станет, да и с земли тоже.

Александр Леонтьевич закрыл глаза, откинув голову на седло, заботливой рукой Екима Ивановича прикрытое попоной.

Ему тоже все эти дни виделся дом родной на берегу озера Неро. Они с маленьким Иваном – босые, в долгополых белых рубахах – спускаются с поросшего холма, идут в церковь к батюшке. А там покой, сладко пахнет ладаном, у икон горят свечи и повсюду разносится мощный голос отца Леонтия… Как ему хотелось домой! Он чувствовал, как устал. Домой! И чтобы брат был рядом.

– Брате, – всхлипывал во сне. – Прости мне…

И видел он брата – красивого и молодого, с неизувеченным лицом и широкой на нём улыбкой.

«Хорошо здесь, – говорил он, показывая рукой вокруг. – Светло, тепло и не жарко. Береги себя, брат мой, сказал бы я тебе, но ты ведь меня не послушаешь, ты предпочтёшь погибнуть».

– Александр Леонтьич! – кто-то теребил за плечо.

Евпатий Коловрат склонился над ним.

– Уже светает…

– Добро! Буди всех.

Витязи умылись в реке, пожевали сухарей, запили водой.

Надели чистые рубахи.

Лукоморье было рядом.

Битва при Калке

«…Того же года пришли народ незнаемый, безбожные агаряне, о которых подлинно никто не знает, какого они отродия, откуда начало их и какой они веры. Они называются татара, кланяются солнцу, луне и огню. Некоторые междо ими зовутся таурмени, иные зовутся комани, иные монги. Некоторые же сказуют в них многим народам, от скиф восточных совокупленным, быть и, других покоряя, за едино называются».

Так писал о них неизвестный летописец.

Накануне решающей битвы Субедей-багатур был спокоен.

Завершилась многодневная байга (скачка на опережение), в ходе которой его воины подставлялись под урусутские мечи и кипчакские стрелы, выставляли себя глупыми и слабыми.

Он знал, что многие гибли, проклиная его. Хороший полководец не может быть добрым. За действия, которые приводят к победе, его неизменно проклинают, но за саму победу прославляют.

Зато теперь силы врага растянуты и разобщены, их разбить совсем нетрудно и его воины смогут сполна отомстить за погибших товарищей.

Глупцы эти урусуты! Ведь не думали монголы воевать с ними, по крайней мере сейчас…

Субедей вспомнил тысячника Ганибека. «Багатур, – подумал с теплом. – Надо будет возвысить его отца и брата, чтобы ни в чём не нуждались».

Из Закавказья пришёл тумен Тохучара, и Субедей был очень рад старому боевому товарищу. Ещё приблудились какие-то бродники, их привёл Очирбат, хотят воевать с кипчаками и князьями. Пусть воюют, только бы под ногами не путались.

Битва при Калке –