Тучи на рассвете (роман, повести) - Аркадий Сахнин

Когда они поравнялись, лицо старика сморщилось, и Пан Чак догадался, что Ван Гун улыбается.

Пан Чак тоже улыбнулся, хотел что-то сказать, но не хватило воздуха, и он только закашлялся.

Что же они сделали с Ван Гуном!

Пан Чака ввели в маленький домик и под охраной оставили в коридоре. Потом из двери высунулась голова, и он услышал: «Триста двадцать шесть». Пан Чак вспомнил: это номер его камеры.

— Живей! — толкнул его тюремщик.

Стены комнаты, куда вошел Пан Чак, были обтянуты шелком. На подушке у низенького столика сидел Чо Ден Ок.

— Садись, — указал он рукой на подушку, лежавшую в нескольких шагах от столика. — Положение твое очень серьезное. Случайностей в Содаймуне не бывает. Либо ты ответишь на наши вопросы, либо умрешь. Ты должен выбрать, ты…

— Я уже выбрал, — прервал его Пан Чак.

— Что же?

— Я не отвечу ни на один вопрос.

— Ты расскажешь все, что меня интересует! — властно сказал Чо Ден Ок. И, обернувшись к двери, крикнул: — Корпус тринадцать!

Тюремщики вывели Пан Чака. Он снова на тюремном дворе. Он снова шагает вместе с тюремщиками — один спереди, другой сзади.

И вот перед ним корпус номер тринадцать — выступающая из земли железобетонная глыба без окон. А чуть дальше отверстие в стене, через которое сбрасывают трупы. Пан Чака сдают под расписку. Его ведут по ярко освещенным коридорам и вталкивают в камеру. Знакомый звук — «дзинь-дзинь».

Пан Чак сидит на полу в новой камере. Можно подумать, что она фанерная. Слышно, как ходят по коридору, слышны разговоры. Потом все стихает. И в этой тишине вдруг раздается заглушенный вой, и эхо несется по коридору и замирает у двери камеры.

Он понял: кричит человек.

Пан Чак ложится на спину. Руки под головой, колени согнуты. Он лежит с открытыми глазами и слушает. Здесь пытают людей. Значит, все, что с ним было, — это еще не пытки. Пытки впереди. Для этого он здесь. А Ван Гун? Его тоже, наверное, приведут сюда.

Пан Чак слышал каждый звук ночи. Каждый звук в отдельности. Он все время твердил себе: «Надо заснуть» — и закрывал глаза. Но глаза были открыты. К утру он научился узнавать: вот это вырвался сдавленный крик — пытка только началась, это уже последний, предсмертный стон.

И весь следующий день Пан Чак слышал то же самое.

Мимо камеры ходили и бегали, но он знал, что это еще не за ним. А когда опять наступила ночь, где-то в конце коридора раздались шаги. Тяжелые, будто на пол бросали гири: «бух-бух!»

По коридору ходило много людей, он слышал звуки многих шагов, но прислушивался только к одним: «бух-бух-бух!» — все ближе и ближе. Он не удивился, что шаги затихли у его двери. Послышался звук отпираемого замка.

Теперь его уведут.

Пан Чак не стал дожидаться, пока его вытолкнут, а поднялся и пошел сам. Один тюремщик — впереди, другой — сзади.

В помещении, куда его привели, сидели Такагава, Чо Ден Ок и еще какой-то самурай.

Пан Чак остановился посреди комнаты и стал смотреть на них, и ему не было страшно. Он знал, что умрет в этой комнате, и те, что сидели за столом, перед кем трепетали сотни людей, показались ему маленькими, ничтожными и слабыми. Они долго готовились к встрече с ним. И вот теперь думают, что он будет молить о пощаде.

— Что решил господин Пан Чак? — обращается к нему Такагава, не глядя на него.

В чем же их могущество, если они спрашивают, что решил он?

— Господин Такагава интересуется, готов ли ты отвечать на наши вопросы? — поясняет Чо Ден Ок.

Пан Чак молчит.

— О, господин Пан Чак не стал благоразумнее, придется ему помочь.

По сигналу, которого он не заметил, в комнате появились два палача. Они схватили его и поволокли к стене.

— Не тронь! — оттолкнул их Пан Чак. — Сам пойду, ты только петлю затянешь.

Он шагнул к стене.

— Раздевайся! — скомандовал палач.

Пан Чак разделся, аккуратно сложил на пол одежду и сел на указанный ему железный стул у стены.

Его привязали к сиденью, руки прикрепили к стене железными скобами. Одну ногу привязали к ножке стула, а другую положили пяткой на специальную табуретку и тоже привязали.

— Готово! — услышал Пан Чак и подумал: «Сейчас начнется».

И когда эта мысль мелькнула в его голове, раздался другой голос, голос Такагава:

— Начинайте!

Палач достал из кармана плотную шелковую нить, надел кожаные перчатки, обмотал вокруг ладоней концы нити, натянул ее, как бы пробуя прочность, и подошел к Пан Чаку. Присев на корточки, приложил нить к его ноге немного выше колена и начал перетирать мышцы.

Пытка началась. Пан Чак уже не видел, как в комнату вошел капитан и передал Такагава пакет.

Такагава вскрыл его и прочел письмо. В нем была только одна фраза:

«Генерал-губернатор Абэ Набуюки просит Вас выехать в его резиденцию в ту минуту, как Вы получите это письмо».

— Убрать его! — кивнул Такагава в сторону Пан Чака и быстро вышел.

Она не будет шпионом

На следующее утро после ареста Пан Чака фабрика жила своей обычной жизнью. Так мог подумать каждый, кто впервые попал сюда. Но те, кто здесь работал, видели, что произошли важные события. У трех машин стояли люди из других смен: то одну, то другую работницу куда-то вызывали. Они возвращались угрюмые, подавленные. Появились два новых надсмотрщика. Никто вокруг не произносил ни слова. Казалось, работают немые.

Мен Хи стояла, согнувшись у барабана. И вдруг раздался голос:

— Семьсот двадцать шесть! В контору!

Ей не сказали, кто вызывает, но она знала: Чер Як! Она пошла к нему.

— Твоя циновка всю ночь пустовала, — сказал Чер Як. — Я не знаю, почему твоя циновка пустовала, — повторил он, внимательно глядя на Мен Хи.

Чер Як говорил, и нельзя было понять, что он собирается еще сказать или сделать. Она не знала, спрашивает он ее или просто так говорит.

Он очень внимательно смотрел на нее и даже немного наклонил голову набок. А глаза не моргали и вообще не двигались, будто они неживые.

Мен Хи не знала, что он будет делать: может быть, ударит или скажет ласковое слово. Совершенно ничего нельзя было угадать.

Мен Хи дрожит, глядя на Чер Яка. Она не может спокойно стоять, когда он так смотрит на нее. Он видит все, о чем она думает, а задает вопросы для того чтобы проверить: правду она скажет или нет? А вообще он все знает наперед. Он видит даже сквозь стены…

— А может быть, ты скажешь, где ты была?

— Я ночевала под навесом.

— Под навесом? Так, так, так… Я знал, что ты там была. Рассказывай дальше, говори скорей, кто тебя привел туда? Что ты там делала? Когда ты ушла?

Мен Хи рассказала, как она попала под навес и что там видела. Ведь он все равно все знает. Только о разговоре Пан Чака со стариком она умолчала. Она не скажет о нем, если даже ее убьют. Только она одна слышала это.

— О, ты молодец! Для первого раза ты очень много сделала, — говорит Чер Як ласково. — Ты сумела так слушать, что тебя никто не видел. Так поступай всегда. И хорошо запоминай, о чем говорят. Даже если не понимаешь, запоминай слова. Запоминай имена. Это очень злые люди, это бандиты. Они хотят ограбить всех честных людей, хотят взорвать заводы и фабрики.

— А Пан Чак тоже бандит? — спрашивает вдруг Мен Хи.

— Да, да, бандит-коммунист. Ты задаешь много вопросов и много думаешь. Тебе не надо думать. Надо только слушать. Слушать и рассказывать мне.

Пусть так: она не будет больше задавать вопросов. Она все равно знает, что коммунисты — хорошие люди, если Пан Чак — коммунист.

Чер Як умолк, и Мен Хи не знает, уходить ей или оставаться на месте. Она тихонько пятится к двери, не отрывая от него глаз. И вдруг лицо Чер Яка расплывается в улыбке. Он пальцем манит Мен Хи к себе. Она нерешительно делает шаг вперед, а он за это же время три раза шагнул ей навстречу.

— У тебя будет счастья — полные рукава, — говорит он, гладя ее волосы, — у тебя будет денег — полные рукава. С завтрашнего дня я установлю тебе жалованье, как взрослому мужчине. А потом прибавлю еще, ты станешь зарабатывать, как японец. Это очень много, это в восемь раз больше, чем ты получаешь сейчас.

Мен Хи в ужасе смотрит на Чер Яка. Ей не надо в восемь раз больше. Ей не нужна помощь Чер Яка. Она пятится к двери, но он хватает ее за руку.

— От тебя требуется немногое, — шепчет он. — Слушай и рассказывай мне то, что услышишь. Вот и все. Я позабочусь о тебе. Я подберу тебе достойного мужа. Вы поселитесь в отдельном домике, увитом виноградом, а под окном распустятся цветы сакуры. За спиной у тебя будет сын, похожий на отца, и каждый год ты будешь рожать своему мужу сына.

Мужу! Мен Хи инстинктивно выдергивает руку, в которую вцепился Чер Як. У нее уже был муж. Она успела забыть это слово, забыть Тхя. Теперь он снова всплыл в памяти. Нет, ей не нужен муж.