Тысячелетняя пчела - Петер Ярош

— Теперь-то я не дам себя околпачить! Никому! Даже тебе, Аноста! Ты хочешь свободы, братства, равенства между людьми независимо от национальности, расы, религии, пола. Да, действительно за это кто-то должен бороться! Но все эти криводушные пророки, что десятилетиями толкуют нам о том и морочат нас своими сказками, все эти пророки и фарисеи сами-то перед ружьями не встанут! Нет, не хочу даже слышать об этом! Заплатил я слишком дорогую цену!

Ян Аноста и Биро Толький остались ни с чем.

Вскоре и брат Валент попытался взять Само в оборот. Прежде он гнушался политики, а теперь всей душой ратовал за Словацкую национальную партию. Едва успев выразить Само соболезнование, он сразу же пошел сверлить ему уши программой этой партии.

— У меня открылись глаза. Можно сказать — я национально прозрел. Мы должны держаться бок о бок, и тогда нам окажутся под силу великие дела. Если до сих пор мы сумели сохранить себя как нацию, значит, мы не только отучимся пить, но у нас будет и своя сильная партия, своя политика, свой капитал и культура. Наша Словацкая национальная партия[99] добьется для словаков в венгерском отечестве всего, чего до сих пор не добились ни штуровцы[100], ни Матица, ни разные «требования», меморандумы и союзы, вместе взятые! Мы требуем разумного порядка для работников! А ты решил отлеживаться на печи! Ты же всегда горел, был полон идеалов. Опостылеешь сам себе, братец! Наскучит жить в такой бездейственности! Проснись, Само, проснись!

Само опять досадливо, с ухмылкой на лице сплюнул.

— Я знаю свое!

— Что ты знаешь? Ничего ты не знаешь!

— Что говно смердит!

— А-а, — устало махнул рукой Валент. — Все равно когда-нибудь придется призадуматься!

— Вот тебе бы это в самый раз! — сказал Само.

— Мне? — удивился Валент.

— Ганка Коларова носит под сердцем твой плод! — вскричал Само разгневанно. — Ну и родня ж у меня! Кристина спуталась с женатым! Ты обрюхатил девушку, а потом преспокойно женишься на другой. Все мы наказаны. Отец подавился стеклом, а сын мой погиб от сволочной пули! А вам все еще мало насилия? Баламутить хотите, а потом подыхать или других убивать?! А зачем? Толку-то что? Одни мертвые да калеки!

Само рухнул на лавку, зарыл лицо в ладони. Когда он очнулся, Валента уже не было. В дверях стаяла Мария. Со страдальческой улыбкой обнимала она свой тяжелый живот. Само вскочил, всполошно кинулся к ней и легонько коснулся ее живота.

— Этого не отдам! — вскричал он.

Вот так мы, возможно, до срока лишились революционера! Э-эх, а каким бы революционером Само мог стать! Но теперь, казалось, он окончательно порвал со своим прошлым и ничуть не сожалел о нем. От того, кем был, отрекся, кем станет — пока не знал…

3

Валент Пиханда вошел к Кристине без стука. Сестра полеживала на канапке, а на столе благоухала картофельная запеканка. Кристина повернулась и, тяжело подымаясь, вздохнула.

— Видишь, какая я, — виновато сказала она и стыдливо посмотрела на свой округлившийся живот.

Валент, смущенно улыбнувшись, подошел к сестре. Молча обнял ее, поцеловал.

— Ты, может, и попрекаешь вдову, что она на сносях, а я счастлива.

— Ничем я тебя не попрекаю, — отозвался он тихо.

Сестра в растерянности огляделась вокруг и, схватив брата за руку, потянула к канапке. Прежде чем усадить, обтерла место фартуком.

— Запеканки отведаешь? — Она пододвинула к нему тарелку. — Осталась вот, мне уж больше не съесть. Захотелось, испекла целый противень, а съела всего два кусочка, — говорила она торопливо. — Давеча возжелала чего-нибудь сладенького, глотнула две ложки сахару, а теперь мне бы вот маковника — куда лучше. Да кто его мне испечет? Вот я теперь какая…

Валент кивнул и, поглядев пытливо на Кристину, отхватил кусок картофельной запеканки. Ел медленно, жевал долго, словно была ему не по вкусу.

— Тебе что, не нравится?

— Почему же, хорошая!

— Кислого молока хочешь?

— Немного.

Она сходила в кладовку и воротилась с кружкой молока. Села возле брата, подождала, пока он выпьет, потом легонько коснулась его руки.

— Рассказывай, как живешь.

— Работы много, забот…

— А жена?

— Ребенка ждет.

— И она? — вырвалось у Кристины, но она тут же ладонью прикрыла рот.

Валент взглянул на нее — она вся зарделась.

— Я все знаю о Ганке, — сказал он. — Само даже отругал меня. Вы встречаетесь?

— Иногда! — Кристина встала, отнесла пустую кружку. С минуту она суетилась возле печки и, поправляя крышки, шумно вздыхала. То ощупывала себе поясницу, то оглаживала живот, потом, резко замахнувшись, согнала мух с сахарницы. Наконец воротилась к Валенту. — Мне тяжело говорить о Ганке, — промолвила она и потупилась.

— Мне можешь! — настаивал Валент, судорожно хватая сестру за руки, сложенные на коленях.

— Ты ее по-прежнему любишь! — сказала Кристина, не глядя на брата.

Валент отпустил ее руки и откинулся на спинку канапки. Они тихо сидели рядом.

— Теперь она уже редко ходит ко мне, — отозвалась Кристина. — Да что я говорю! В последнее время вообще не ходит. Ни с того ни с сего перестала. Хаживала ко мне, бывало, поплакать, и я вместе с ней плакала. Сперва мне не хватало ее, а потом и я отвыкла. Захочется, так и одна поплачу… Не знаю, что случилось, да меня это и не занимает теперь. Вроде как и меня возненавидела…

— Значит, ненавидит меня? — спросил Валент горько.

— Я этого не говорила! — передернулась Кристина. — Она никогда даже словечком…

— Не надо, Кристина..!

Она умолкла.

За дверями скрипнуло, ручка опустилась. На пороге стоял Юло Митрон. Он поглядел на обоих, вошел и закрыл за собой дверь.

Валент поднялся.

— И ты собираешься нападать на меня? — осклабился Юло Митрон и щелкнул пальцами. — Что ж, давай, милый доктор, сквитаемся!

Но Валент подошел к нему с протянутой рукой, Они обменялись рукопожатием, не сводя глаз друг с друга. Митррн улыбнулся.

— Есть, есть силушка, словно всю седрию на руках носишь.

— Тебя, однако, годы не берут! — ухмыльнулся Валент.

— Выпьем? Кристинка, найдется чего?

— Я не буду, — отказался Валент. — Хотел бы еще…

Кристина подскочила к нему и, подтолкнув к двери, обняла его и поцеловала.

— Ступай же, ступай! — с улыбкой подбодрила она брата.

Он вышел во тьму и сразу растерялся. Идти или не идти? Вот вопрос! Он беспокойно огляделся; в окнах горел свет, в темных улочках мелькали человеческие тени. Они останавливались и снова двигались. Он отступил под прикрытие дома и привалился к нему спиной. Резануло в паху. Он двинулся. Резь утихла. Он вытащил руку из кармана и в задумчивости стал ковырять в носу. Но, осознав, чем занимается, улыбнулся. Чего только не делает человек, думая, что его никто не видит. Давно, еще мальчишкой, он услаждал сам себя под периной. И продолжалось это до тех пор, пока мать не сказала ему: «Знаю, чем ты занимаешься, хотя и не гляжу на тебя! Даже когда ты один, веди себя так, будто вокруг тебя много людей!» Решившись наконец, он зашагал. Внезапно появилось ощущение, что на него глядит с десяток пар глаз. Но он, не останавливаясь, продолжал идти. В дом вошел смело, без колебаний. Сжал кулаки, стиснул зубы, сомкнул рот, будто ждал нападения. Еще в сенях представлял себе, как обрушится на него Ганкина мать, а отец замахнется кочергой. Но Ганка была одна.

— Добрый вечер! — поздоровался он.

Ганка повернулась и от неожиданности на мгновение приоткрыла рот. Оглядев Валента с ног до головы, попятилась.

— Ты пришел убить меня? — спросила она сухими губами.

Только сейчас он осознал, что стоит раздвинув ноги и грозно сжав кулаки. Он расслабился, распрямил пальцы. Улыбнулся.

— Сам себя потом и посадишь или опять выкрутишься?! — вскрикнула она вдруг. — Ну убей меня, убей!

— Ганка! — сказал он спокойно, ласково и шагнул к ней.

— Не-ет! — крикнула она и вытянула вперед руки, словно хотела его остановить. — Нет, нет! — повторяла она.

— Ганка! — начал он снова. — Я пришел повидать тебя. Подумай о нашем ребенке!

— У него нет отца, у него не будет отца! — кричала она возбужденно, сильно сжимая ладонями вздувшийся живот. — Сама его доношу, и выхожу сама… Мой будет, только мой, никто у меня его не отнимет! Никто, никто! — надрывно заплакала она.

— Ганка! — Он снова заговорил с ней.

— Уходи! — взвизгнула она и бросилась к нему. — Уходи, уходи!

Попятившись, он испуганно поглядел на ее лицо, искаженное гневом. Она бы кинулась на него, не скройся он за дверью.

— Ненавижу тебя, ненавижу! — кричала ему вслед.

В сенях он постоял, чуть опомнился. Слышал, как за дверями Ганка горестно всхлипывает, но войти уже не осмелился.