Операция «Хаос» - Пол Андерсон

У меня нет намерений насмехаться над великим человеком. Для того, чтобы мыслить, его душа располагала всего лишь кошачьим мозгом, и воспринимала мир лишь через органы чувств Свертальфа. Поэтому его человеческие недостатки предстали перед нами в явно увеличенном виде. И поэтому ему так трудно было выразить свой гигантский интеллект и свое рыцарство.

Грисволд обнаружил кое-что о нем в энциклопедиях и работах, посвященных математике, и мы познакомились с биографией Больяна, пока он обменивался любезностями с Лобачевским.

Янош Больян, родился в Венгрии в 1802 году. Тогда Венгрия была лишь одной из провинций Австрийской империи.

Его отец, видный математик, близко знакомый с Гауссом, обучил Яноша технике вычислений и математическому анализу, когда ему не было еще и тринадцати. По совету отца, Янош в пятнадцать лет поступил в Королевское инженерное училище в Вене. В двадцать лет он стал офицером королевских инженерных войск.

Он хорошо умел играть на скрипке и владеть саблей встретиться с ним на дуэли было опасно. В 1823 году он послал отцу наброски своей «Абсолютной науки пространства».

Некоторые высказанные там идеи были впоследствии использованы Гауссом — в носящих философский характер работах. Сам Больян об этом так никогда и не узнал. В «Абсолютной науке пространства» юный венгр сделал первую серьезную попытку построения неэвклидовой геометрии. Он первым доказал, что аксиома о параллельных прямых не является логически необходимой.

К несчастью, его труд не был опубликован до 1933 года и то, как некий аппендикс к двухтомной работе его отца.

Работа была написана по-латыни и носила чудовищное название.

Между тем, независимо от Больяна, сходные результаты были получены Лобачевским. Труды Больяна остались незамеченными.

Похоже, что это его расхолодило. Он поселился вместе с отцом, преподавателем в Реформистском училище Мары-Базареди, и умер в 1860 году. Время его жизни совпало с эпохой нарождавшейся венгерской революции Кошута 1848 года, ее поражение, и последовавшая за этим реакция. Но в обнаруженных нами статьях ничего не говорилось о его участии в революции или хотя бы отношении к ней. Он видел отмену военного положения в 1857 году и далее рост либерализма.

Правда, его страна не достигла полной национальной независимости, оставаясь в рамках двуединой монархии.

Независимость была достигнута лишь через семь лет после смерти Больяна.

Хотел бы я знать, не подождала ли его душа этого события, прежде чем унестись в другие Вселенные.

Больше нам удалось обнаружить с Лобачевским. Он родился в 1803 году в Нижнем Новгороде. Его мать овдовела, когда ему было семь лет. Они переехали жить в Казань. Семья отчаянно нуждалась и все же матери удалось дать сыну хорошее образование. В возрасте восьми лет, сдав вступительные экзамены, Николай поступил в гимназию. В четырнадцать был зачислен в местный университет. В восемнадцать получил ученую степень. В двадцать один был назначен ассистентом профессора, а в двадцать три сам стал профессором.

В его ведении оказался университетский музей и библиотека. Разницы между ними в общем-то не было — и там, и здесь царило запустение и беспорядок. Ассигнования были очень малы. Лобачевскому пришлось немало потрудиться, но через несколько лет музеем и библиотекой гордилась вся Россия. Можно добавить, что при царе Александре в его обязанности, по-видимому, входила слежка за студентами. Он ухитрялся обходиться без доносов. И правительство было удовлетворено, и студенты обожали его.

В 1826 году он стал главой университета, ректором. Он строил свой университет. Строил в буквальном смысле слова.

Он так изучил архитектуру, что смог самостоятельно заниматься проектированием зданий. В 1830 году, когда разразилась холера, он принял более усиленные меры по поддержанию санитарии, чем это делалось в Казани. Поэтому смертность среди студентов и учащихся была невелика. В другой раз, позднее, половина города была уничтожена пожаром. Обсерватория и важнейшие здания университета оказались разрушенными. Но Лобачевский смог спасти приборы, инструменты и книги. Двумя годами позже все утраченное было восстановлено.

Уже в 1826 году он начал разрабатывать неэвклидовую геометрию. Живи он не в Казани, а в Канзасе, он все равно занялся бы ею. Весть о его открытии распространилась по Западной Европе так медленно, что менее терпеливый человек полез бы на стену. Но Лобачевский был слишком занят своими делами. Между тем весть распространилась. Когда она дошла до Гаусса, она произвела на него такое впечатление, что он рекомендовал Лобачевского в члены Королевского научного общества в Геттенгингене. Это произошло в 1842 году.

Возможно, причину нужно видеть в ненависти и злобной подозрительности царского режима ко всему чужестранному но в 1846 году Лобачевский был отстранен от должности ректора. Ему разрешили заниматься преподавательской деятельностью — не более. Убитый горем, он искал утешения в том, что целиком ушел в занятия математикой. Зрение ослабело. Сын умер. Лобачевский работал, мечтал и диктовал свою «общую геометрию». Эта книга, венец всей жизни, была закончена незадолго до смерти. Умер он в 1856 году.

Разумеется, он был святым.

— Нет, Стивен Павлович, не надо преувеличивать мои заслуги. Я уверен, что немало и ошибался, и грешил. Но милость Господня не имеет границ. Я был… это невозможно объяснить. Пусть будет так. Мне позволено дальше заниматься моим любимым делом…

На доске появились новые фразы. Янис временами стирал написанное, и мел скрипел снова. Те, кто знали французский (русский и венгр сочли, что этот язык им более подходит, чем немецкий), постепенно начали понимать, что происходит.

Лишь я, однако, деля с Лобачевским общее тело, понимал все в достаточной степени. И, по мере того, как росло мое понимание, я все более ощущал необходимость передать его остальным. А время летело.

Лобачевский ответил:

— Нужно торопиться, поскольку, я согласен, что час поздний, а опасность ужасна, поэтому я вынужден использовать современную, отрывистую манеру разговора…

Когда был получен ответ на последующий вопрос, я подозвал присутствующих к себе. Все они, если не считать Джинни, и сейчас выглядели чрезвычайно эффектно, и кроме сидящего у ее ног Свертальфа — представляли собой весьма жалкое зрелище. Усталые, потные, осунувшиеся. Галстуки либо ослаблены, либо просто сняты. Прически растрепаны. У большинства в руках сигареты. Я сидел на стуле, глядя на них. Возможно, у меня был вид еще менее разочарованный. То, что сообщил мне влезший в мое тело святой, было поразительно. Нет, оно было просто ужасно.