Черный роман - Богомил Райнов

«Это странные люди, — говорит сам Леклерк, — ложь — их вторая натура. Половина из них даже не знает, когда говорит правду».

Каково же кредо этих людей? Во имя каких идеалов они работают? Но никакого кредо нет, нет и никаких идеалов. Только служба ради самой службы. Или, точнее, ради постов, ради зарплаты, суетного тщеславия иметь профессию, считающуюся «интересной». Супруга Авери в одном месте романа сочувственно говорит мужу:

— Бедный Джон! Исправно служить, не веря в то, чему служишь! Это слишком тяжело для тебя.

Спокойно, почти бесстрастно, не шаржируя и не акцентируя слишком сильно, Ле Карре показывает нам Леклерка и ему подобных преступников, хладнокровно совершающих свои преступления чужими руками и без малейшего риска для себя.

Самолет с детьми подвергается смертельной опасности совершенно бессмысленно. Молодого пограничника хладнокровно убивают без всякой цели. Столь же бессмысленно «приносится в жертву» и «свой» человек — Тэйлор. Мирного жителя, спокойно занимающегося своим делом, превращают в диверсанта и злодея и посылают на гибель, заставляя таскать по разбитым пыльным дорогам чемодан с тяжелым допотопным радиопередатчиком. Всем своим преступлениям Леклерк дает более чем скромную оценку: «Неприятно!» Неприятно, потому что вверенная ему секция не смогла блеснуть, а выделенную машину, вероятно, придется вернуть обратно в министерство.

Но в романе «Зеркальная война» автор в своих выводах, правда, не сформулированных четко, идет гораздо дальше. Люди, приводящие в действие марионеток, опасны не только для этих своих случайных жертв, они опасны и для развития отношений между государствами, и для дела мира на земле. Эти люди, циничные и аморальные, не колеблясь, приведут народы на грань войны и столкнут их в кровопролитной бойне — и все это только ради удовлетворения своей болезненной амбиции. Война? Но ведь эти типы выросли, сформировались и деформировались в войне. Она для них привычный климат, раз и в мирное время они «играют в войну» или, как говорит Леклерк, стараются, «чтобы все было, как на войне». Это карикатуры на людей, но карикатуры зловещие.

Несмотря на широкую популярность, роман «Зеркальная война» так и не получил на Западе признания, выпавшего на долю романа «Шпион пришел с холода». Это легко объяснить. В «Зеркальной войне» Джон Ле Карре позволил себе выйти за границы приличия в критике буржуазных политических порядков. Не изменяя присущему ему меланхоличноскептическому взгляду на действительность, писатель дерзнул сосредоточить весь пафос отрицания на органах британской разведки. И когда он говорит в предисловии к роману, что «ни одной из этих организаций не существовало в действительности», это не может ослабить силу удара, потому что на Западе писатели из соображений безопасности часто сопровождают этими словами именно самые остроразоблачительные произведения.

«Зеркальная война» — высшее достижение Джона Ле Карре. Несмотря на ряд пассажей, в несколько неприглядном свете представляющих подробности быта мира социализма, роман как целое— прямой удар по капиталистическим порядкам и учреждениям. И именно потому, что в основном действие развивается на материале, хорошо известном писателю, перед нами возникают образы людей, противоречия и драмы, убедительные в своей жизненной сложности и реалистической достоверности.

Ле Карре не руководствуется предписаниями и традициями жанра, они его просто не интересуют. Он пишет не в соответствии с клише шпионского романа, а исходит из требований, предъявляемых настоящему роману. Автор не старается развлечь читателя, любой ценой поддерживая напряжение. С точки зрения приключенческой занимательности книга уже с пролога начинается довольно вяло, а в ряде мест, как, например, в эпизодах, повествующих о «тренировке», она может просто раздосадовать читателя, ценящего в литературе в основном ее развлекательность. Около 80 страниц, заполненных сведениями о технических упражнениях, — это и вправду слишком много. Но именно здесь автор сумел, хотя словно бы и мимоходом, рассказать о рождении дружбы, дать материал для контрастных сопоставлений, которые мы должны сделать сами: сопоставить то, как выглядит подготовка разведчика в процессе тренировки, и то, как трагически заканчивается она уже во время самой операции.

Романист рассказывает намеренно сухо и точно, как будто просто информирует нас, а не пишет литературное произведение. Он старается не проявлять чувства юмора, а его ирония вовсе не предназначена для того, чтобы развеселить нас. Но эти сухость и точность, кое-где граничащие с безликостью, делают книгу достоверным свидетельством реальных событий. Такое чувство, будто нам рассказывают обо всем этом не для того, чтобы добиться определенного беллетристического эффекта, а потому, что все рассказанное действительно очень важно и мы должны узнать о нем. В этом отношении Дейтон и Ле Карре, очень близкие в основных тенденциях, проявляют себя как антиподы. Насколько один неизменно субъективен в своем рассказе, настолько другой стремится уйти от оценок, оставив читателя наедине с героями.

Грэм Грин, который, как известно, и сам использовал тему разведки, говорил о Джоне Ле Карре: «Это лучший современный автор шпионского романа».[88]

Как мы уже отмечали, благодаря произведениям Лена Дейтона и Джона Ле Карре шпионская литература на Западе вышла из детского возраста. Все написанное до них, за очень редкими исключениями, бесплодно, как тенденция, и неуклюже, как реализация, не только из-за литературной немощи своих создателей, но прежде всего из-за неправильности отправной концепции. Эта псевдолитература, безусловно, могла известное время исполнять свое назначение в общей системе антикоммунистической пропаганды. Но это время давно прошло, взгляды читателей изменились, и оказалось, что безнадежно устарел и тот способ изображения действительности, который условно можно было бы назвать черно-белой типизацией и согласно которому все, что происходит в западном мире, рисуется светлыми красками, а все, что происходит в мире социализма, — темными. Публика, которая прекрасно видит, что окружающий ее мир не так уж бел, как ей пытаются его представить, естественно, начинает подозревать, что и мир, который рисуют только красками мрачных тонов, вряд ли так безнадежно черен. К несчастью для авторов шпионского жанра, люди читают не только романы, но и газеты. И даже если эти люди политически дезориентированы, они легко обнаружат, что между реальными событиями в мире и событиями, совершающимися в романах, существует колоссальная и принципиальная разница.

Однако недоверие современного читателя к писателю старого типа вызвано не только идейными соображениями. Фантасмагории и небылицы, преклонение перед героем-сверхчеловеком, который всего лишь безнадежно пустоголовый счастливчик, слащавая романтика экзотики и шаблонная третьесортная эротика все меньше привлекают читателя, который хорошо знает, что область разведки, о которой идет речь, не выдумка и не миф. И он хочет узнать хоть частицу правды о ней, увидеть ее подлинный облик и реальную механику. А вместо этого ему преподносят все те же сексуально-приключенческие истории, которые он встретит и в суррогатах Голливуда, и в серийной продукции мнимореалистического романа.

Если при этом учесть, что ветераны старого шпионского романа — от Жана Брюса до Флеминга — в большей или меньшей степени посредственны как писатели, нам станет понятно, почему шпионский роман 50-х годов, хоть и не совсем еще сошедший со сцены, представляет собой пройденный этап.

Уважать противника, по нашим понятиям, — значит не преклоняться перед его качествами, а трезво оценивать их. И поэтому необходимо отметить, что Дейтон и особенно Ле Карре создают особый тип романа о разведчиках, который более серьезен как литература и может оказывать более опасное воздействие. Вообще, как известно, умный оппонент всегда опаснее глупца, хотя и вооруженный пером глупец иногда может быть весьма неприятным, если иметь в виду его способность влиять на сотни тысяч ему подобных глупцов.

Однако авторы шпионского романа нового типа обращаются к категории читателей, старающихся мыслить критически и не склонных приходить в восторг от обесценившихся буржуазных «идеалов», якобы защищающих «человека» и «родину» от «красной опасности». Уже давно и окончательно свернуты старые знамена. Но если нельзя поддерживать оптимизм, можно, на худой конец, использовать и иную возможность — раздувать всеми силами скептицизм, утверждая, что и люди и их организации во всем мире одинаковы. Поэтому уж лучше оставаться с этим полным несовершенства строем, к которому мы привыкли, чем отправляться в полную риска неизвестность, которая уже точно не так хороша, как кажется, а может быть, и куда хуже. Легко убедиться, что у идеи «и здесь плохо, и там не лучше» гораздо больше шансов на успех, чем у идеи «здесь хорошо, а там плохо». Не стоит и объяснять, что конечный эффект от этих двух идей одинаков. Неверие и примирение с существующим положением вещей, скепсис и пессимизм — вот плоды этой литературы в тех случаях, когда автор от реалистического изображения переходит к воплощению своих ложных идей и предубеждений в псевдореалистическом повествовании.