Гёте. Жизнь как произведение искусства - Рюдигер Сафрански
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Прежде чем вступить в свою первую должность, Гёте использовал все свое влияние, чтобы добиться для Гердера, который к тому времени изрядно приуныл в своем Бюкебурге, должности суперинтенданта. Герцога он быстро склонил на свою сторону, но столкнулся с упорным сопротивлением духовенства и чиновников. «Дорогой брат, – пишет Гёте Гердеру, – мы давно уже не в ладах с этими мерзавцами, а они повсюду у кормила. Герцог хочет и ждет тебя, но остальные все против»[593]. Гердер слыл вольнодумцем – герцога это не пугало, но, с другой стороны, ему вовсе не хотелось портить отношения с консисторией. Решено было запросить заключение одного из ортодоксальных протестантских теологов. По настоянию Гёте герцог отказался от этой процедуры и своей высочайшей волей пригласил Гердера в Веймар. Гёте тотчас же занялся организацией ремонтных работ в служебном помещении и квартире, куда должен был въехать Гердер.
Эта история еще больше настроила правительственные службы против Гёте. Когда 11 июня 1776 года он был назначен тайным советником и посланником с жалованьем в размере 1200 талеров, а также членом Тайного консилиума, председатель последнего, заслуженный вельможа барон фон Фрич подал в отставку. Помимо Гёте, пишет он в своем прошении, есть и другие, более опытные специалисты, которые за годы верной службы приобрели необходимые знания и, безусловно, заслуживают повышения. Фрич дает понять, что видит в назначении Гёте проявление фаворитизма. Герцог, однако, остается непреклонен, а суждения Фрича о Гёте называет оскорбительными для себя как для друга. Тем не менее он не хочет терять этого умудренного опытом человека и настойчиво просит его остаться в Консилиуме. В конце концов, в том числе и благодаря ходатайствам Анны Амалии, Фрич меняет свое решение. Что касается Гёте, то ему хватает ума, чтобы приложить все усилия к установлению хороших отношений с Фричем.
Итак, летом 1776 года Гёте окончательно обосновался в Веймаре. Что бы там ни говорили, а из автора «Вертера» все же вышло что-то стоящее – с этой мыслью он сообщает о своем назначении Кестнеру: «Я остаюсь – будучи здесь и таким, каков я есть, могу наслаждаться жизнью и во многих отношениях быть полезным одному из благороднейших людей. Герцог, с которым я вот уже почти девять месяцев связан самым подлинным и искренним родством душ, наконец вовлек меня в свои дела, и наш роман перерос в супружество, благослови его Господь»[594].
Глава двенадцатая
«Мое писательство оказалось в подчинении у жизни». Гениальность не уберегает от дилетантизма в жизни. Против литературщины. История с неудачником Ленцем
Прогулки по окрестным деревням, ночевки на сеновале или в охотничьем домике, а в другой раз – в замке или во дворце, катание на коньках, шашни с деревенскими девушками, или Мизелями, как их называл Гёте, праздники при дворе – этим и прочим подобным занятиям Гёте предавался с изрядным удовольствием. Они ему нравились еще и потому, что их любил молодой герцог, которому тоже хотелось испытать прелести бурной студенческой жизни или того, что в те времена под этим понимали. Гёте не просто участвовал в них – он подстрекал и подначивал, но он же и усмирял. По мнению Виланда, особый «врожденный» талант Гёте заключался в том, что он «попирал условности, но при этом ему всегда хватало ума следить за тем, как далеко он может зайти»[595].
Настроение Гёте часто меняется. В начале 1776 года он пишет Мерку: «Что ж, я здесь и вправду не знаю удержу», а всего неделю спустя посылает госпоже фон Штейн «Ночную песнь путника»:
Ах, к чему вся скорбь и радость!
Истомил меня мой путь!
Мира сладость,
Низойди в больную грудь![596]
Но минуты слабости проходят, и его снова охватывает жажда новых ощущений: «Что ж, придворную жизнь я уже попробовал, теперь хочу попробовать себя в правлении, и так без конца»[597]. Он больше не желает быть гостем и сопровождающим лицом, он стремится участвовать в государственных делах.
Его творческая деятельность на какое-то время отходит на второй план. Он рисует акварелью, делает карандашные наброски, которые дарит и посылает друзьям или выбрасывает. Лишь немногое ему хочется сохранить. Он пишет стихи, в том числе самые прекрасные свои строки: это внезапные озарения, чаще всего адресованные госпоже фон Штейн. Амбициозные замыслы, такие как «Фауст» или «Эгмонт», отложены до лучших времен. Когда весной 1776 года Гёте приезжает в Лейпциг, драматург Кристиан Феликс Вайссе спрашивает, когда наконец от него можно ждать новых творений. Гёте отвечает ему коротко и ясно: он хочет «уступить свою литературную карьеру Ленцу – тот осчастливит нас несметным множеством трагедий»[598]. Когда в марте 1776 года Гёте отпускает это замечание, он и не подозревает, что Якоб Михаэль Ленц, назначенный им преемником на литературном поприще, в этот момент едет к нему в Веймар, и по возвращении он застанет его у себя. Гёте оказал Ленцу сердечный прием, но через некоторое время стал тяготиться гостем. Ленц напомнил ему о тех темных сторонах писательской жизни, от которых он бежал в Веймар.
Тогда Гёте сделал важный шаг, решительно изменив свою судьбу, но лишь теперь он начинал постепенно осознавать всю его значимость. «Мое писательство оказалось в подчинении у жизни»[599], – напишет он позднее.
Первые месяцы в Веймаре были легкомысленными, эксцентричными, исполненными фантазии, и в этом смысле его жизнь по-прежнему была больше связана с литературой, нежели с серьезными обязанностями и делами. Однако именно такая жизнь его и не устраивала – он ехал в Веймар, чтобы посвятить себя совершенно иным занятиям. Он не искал новых областей для импульсивного самовыражения – ему нужна была опора; оглядываясь назад, в прежнем разгуле воображения, потакании минутным настроениям, невоздержанности он видит лишь пустоту и внутреннюю неустойчивость. Последние месяцы, проведенные во Франкфурте, он называет «бездеятельной жизнью в доме, где я при всем желании не могу ничего делать»[600]. Разумеется, за это время он сделал очень многое, в частности, многое
