Слишком много приведений - Виталий Забирко

Так что эпопея охоты криминальной группировки на бедного программиста закончилась для меня весьма благоприятно. Живи - не хочу. Беда только в том, что так жить не хотелось...

Я захлопнул папку и бросил ее на кровать. Какое мне дело До криминальных перипетий в нашем городе? Ни тогда это не было моей проблемой, ни сейчас. Гораздо важнее разобраться, что творится вокруг меня, и почему группа "Кси" считает мою персону дороже ста миллионов долларов, если вела за мной столь пристальное наблюдение, не обращая внимания на "коммерческую" деятельность мэра города.

До позднего вечера я пытался осмыслить прочитанное, все больше и больше склоняясь к мнению, что какая-то доля реальности во всем этом все-таки есть. Как ни странно, но основное влияние на возникновение такого мнения оказал тот факт, что мне дали ознакомиться не со всем делом, а лишь с выдержками, и только то, чего я знать не мог (криминальную составляющую), предоставили в полном объеме. Вероятно, рассчитывали, что невразумительные обрывки событий, которые я знал, но забыл, помогут мне восстановить картину целиком и оживить память, подобно тому, как воображение дополняет мозаичную картину, когда в ней недостает части глазурованных плиток.

Память не восстановилась, ничего я не вспомнил, к тому же некоторые вещи в деле основательно смущали меня. Во-первых, не хотелось верить Вальдштейну, что два месяца я ходил с подсаженным в тело чужим сознанием, подавляющим мое эго и отводящим ему незавидную роль безропотного наблюдателя. Слишком унизительным представлялось такое положение моему человеческому естеству, чтобы с ним согласиться - никто не хочет быть марионеткой, которую дергают за ниточки. Во-вторых, откуда, спрашивается, у российских спецслужб такие чуть ли не беспредельные финансовые возможности, которые позволили установить" за мной широкомасштабное наблюдение (судя по многим фотографиям, даже из космоса) и проводить комплекс весьма дорогостоящих исследований, в том числе и в области ядерной физики (при упоминании "кратера Циолковского" речь скорее всего шла о кодовом названии секретной лаборатории)? Затраты на это если уж и не близки, то по крайней мере сопоставимы с теми суммами, которые вращались вокруг краденых произведений искусства. А это уже нонсенс для нищего государства, весьма прагматично относящегося к подобным исследованиям - гроша ломаного у правительства не выпросишь, если не предусмотрен возврат вложенных средств, и непременно с прибылью. А какая, спрашивается, с меня может быть прибыль? Сплошные убытки. Наконец, ни в какие ворота не лезло то, что я одним махом, точнее, несколькими телефонными разговорами, порвал со всеми знакомыми и друзьями. Допускаю, что с шефом из-за сгоревшего компьютера мы могли разругаться насмерть, но чтобы я точно так же поступил с Володей Арутюняном, Севой Рубиным, Славкой Мещеряковым, с которыми по бочке пива вместе выпили, это в голове не укладывалось. Не детский сад все-таки: "Подавись своей куклой и не писай в мой горшок". Тут, ребята группы "Кси", вы что-то перемудрили...

Мысли на эту тему назойливо вертелись в голове, но ответа на вопросы я не находил. Точнее, ответ был в отчете Вальдштейна, но я отказывался его принимать.

В сумерках, после ужина, которым меня накормила молчаливая медсестра, ко мне неожиданно пожаловал Артамонов.

- Добрый вечер, - поздоровался он от дверей, пересек комнату, включил в углу торшер. - Удивляетесь, почему появился в неурочное время? Нет-нет, осматривать вас не буду, просто так заглянул. - Он прошелся по комнате, остановился у окна. В его порывистых движениях угадывалась сдерживаемая нервозность. - Воскресенье сегодня, выходной... А у меня дача на том берегу озера, вот и решил вас проведать.

Артамонов раздернул шторы и уставился в окно долгим взглядом. В сереющей полумгле над горизонтом блистали частые зарницы надвигающейся грозы.

- Непогода разгулялась, никогда такой не было! - заявил Артамонов нарочито приподнятым тоном. - Что ни день, то гроза. Гидрометеоцентр удивляется - по всем прогнозам такого не должно быть, аномалия какая-то. Будто над Алычевском образовалась воронка сверхнизкого давления...

Он вдруг резко повернулся и посмотрел мне в глаза.

- Между прочим, во время грозы вчерашней ночью молния попала в виллу Популенковых и подожгла ее.

Что-то ухнуло в груди, морозные иглы впились в сердце. Сбылось дикое желание, о котором я думал неделю назад, глядя со своего берега на элитный дачный поселок. Неужели все, что я прочитал в деле, все, о чем рассказывал мне Серебро, - правда?! Но как тогда расценивать ночное происшествие с виллой Популенкова - предвидение ли это или исполнение желания?

- Еще два раза во время пожара молния била в дом, - медленно, с расстановкой говорил Артамонов, не отводя от моего лица внимательного взгляда. - Пожарные не отважились тушить, и там сейчас одни головешки.

Оцепенев, я застыл в инвалидном кресле, надеясь только на то, что смятение полупарализованного человека нелегко распознать.

Щека Артамонова дернулась, он отвел взгляд, тяжело вздохнул, нервно прошелся по комнате. Было неясно, сумел ли он что-либо понять по выражению моего лица. Рассеянным взглядом Артамонов обвел комнату и увидел на кровати папку с моим делом.

- Уже прочитали? И что вы обо всем этом думаете?

Заторможенным движением я положил на пюпитр чистый лист бумаги, взял карандаш. Было очень много вопросов и к Серебро, и к Артамонову, но внезапно я понял, какой именно вопрос надо задать нейрохирургу, чтобы разрешить все сомнения. И начал старательно выводить на бумаге печатные буквы.

Артамонов принял от меня лист, повернул его к свету торшера, прочитал. И отпрянул от бумаги. На некоторое время он застыл, второй, третий раз перечитывая написанное, и вдруг его громадная фигура начала оплывать, будто в течение нескольких секунд мелькали годы и его тело старилось на глазах. Артамонов ссутулился, безвольно опустил руки. Куда подавалось его нервное напряжение - передо мной стоял опустошенный, неуверенный в себе человек, чью тайну разгадал бессловесный калека.

- Лишний раз убеждаюсь, - с кривой улыбкой сказал он в сторону, - что парализованные мыслят гораздо четче и видят проблемы глубже, чем нормальные, здоровые люди. Понятно - мозг не обременен мирскими заботами...

Он стрельнул в меня виноватым взглядом и снова отвел глаза в сторону. Вымученная улыбка сползла с лица, оно окаменело.

- Двенадцать лет, - глухо ответил он на мой вопрос.

"Двенадцать лет..." - эхом откликнулось в моем сознании. Господи, целых двенадцать лет! Боже, но я-то каким образом очутился в их компании?! И зачем, господи, в чем я провинился?!. Не верил я в бога, но в моем положении не к кому было обратиться. Кто услышит парализованного калеку, кто его поймет, кто посочувствует?