Великая мелодия (сборник) - Михаил Колесников

— Совершенно верно. Так вот: когда брали рейхстаг, я, разумеется, и в мыслях не держал, что буду преподавать вам историю военного искусства второй мировой войны. Берлин горел. Наши войска наступали в городе небольшими подразделениями по отдельным направлениям: тактика «выколачивания» противника. Подобные действия обеспечивали высокие темпы наступления. Случалось, за день штурмовые отряды очищали от гитлеровцев до трехсот кварталов! Танки и самоходные установки могли действовать только в тесном взаимодействии и под прикрытием пехоты. Ведь тут такое дело: танковые корпуса, да и бригады, наступали в городе не сплошным фронтом, а по основным магистралям. Даже батальон продвигался по двум, а то и по трем улицам. А пехота прикрывала танкистов от «панцерфаустов»… Бомбежка проводилась лишь одиночными самолетами — истребительная авиация осуществляла воздушную блокаду Берлина. Как видите, основная тяжесть боев в городе легла на сухопутные войска…

Он, должно быть, понял, что увлекся, и замолчал.

— А рейхстаг? — напомнил я. — Самсонова хорошо помню, хоть и учились на разных факультетах. Гордый такой, с тонким лицом. Он казался мне высоким. Блестящий офицер! Мы ведь знали о делах его батальона, который первым ворвался в здание рейхстага, и поглядывали на Самсонова с восхищением и почтением.

— Да, в четырнадцать часов двадцать пять минут тридцатого апреля батальон Самсонова, куда незадолго до штурма меня направил командир семьдесят девятого корпуса генерал Переверткин, ворвался в рейхстаг. Рядом были батальоны майора Давыдова и капитана Неустроева из стопятидесятой Идрицкой дивизии генерала Шатилова. Георгий Константинович Жуков появился в рейхстаге третьего мая, когда все еще дымилось. С ним были только что назначенный комендантом Берлина Берзарин, член Военного совета армии Боков, член Военного совета фронта Телегин и мой хороший знакомый Артур Пик, сын Вильгельма Пика. Я даже не могу передать выражение лица маршала Жукова, когда он стоял в плотном кольце солдат у входа в рейхстаг возле массивной колонны! Радость, гордость?.. Нет. Лицо у него было непривычно доброе, словно бы обмякшее… и бесконечно усталое — такое бывает у человека, свалившего с плеч тяжелейший груз.

Еще помню, как на праздничном ужине Георгий Константинович вместе с другими генералами отплясывал русскую с коленцами.

— Но почему гитлеровцы сопротивлялись с таким упорством? Ведь каждый понимал: дело швах! Даже до фюрера дошло: ручки на себя наложил. Или они все же надеялись отстоять Берлин? Вы рассказывали, даже Кейтель и те, что с ним, подписывая капитуляцию, вроде как бы надеялись на какое-то чудо.

— Почему они сопротивлялись до последнего? Причин много. Офицеры и солдаты, скорее всего, надеялись на подход к Берлину свежих частей, которых в природе не существовало: Гитлер водил их за нос до последней минуты. Кейтель надеялся на другое «чудо»: он-то знал хорошо, что никаких частей больше нет, а те, что уцелели, находились далеко от Берлина. Очень даже у фюрера нескладно все получилось! Теперь немцы говорят: «Зато у Гитлера саван был с карманом: посадил в него Еву и Геббельса!»

Он рассмеялся воспоминанию тридцатилетней давности и добавил:

— Жалкие комедианты! Вся эта история с женитьбой и самоубийством Гитлера — сплошной фарс. Так сказать, красивая поза для истории и историков: женюсь, но не сдаюсь!

— На какое же чудо надеялся Кейтель?

— Сегодня я назвал бы его «обыкновенным чудом»: на вероломство наших союзников по антигитлеровской коалиции. И основания у Кейтеля надеяться на подобное «чудо», к сожалению, имелись, как выяснилось позже. Да и тогда нам было известно, что гитлеровское руководство надеется на сепаратные соглашения с английским и американским правительствами, что оно, по сути, открыло им дорогу на Берлин, чтобы не дать его Красной Армии. Но все это вы знаете. — Он раздраженно махнул рукой и замолчал.

Мы в самом деле оба это хорошо знали.

Когда Костырин высказал сожаление о том, что нет талантливо исполненного скульптурного портрета маршала Жукова, нет и памятника, я с ним согласился. В самом деле, почему нет? Ведь выдающаяся личность, будучи закреплена средствами искусства (если оно подлинное искусство!), становится нам понятнее, обретает черты психологической устойчивости, будит наше воображение. Где памятники Фрунзе, Блюхеру?.. Мы ставим памятники поэтам, политическим деятелям и почему-то обходим защитников государства — полководцев… Или может быть, военное искусство перестало быть искусством и требует меньше напряжения всех умственных и нравственных сил, чем, скажем, сочинение музыки?.. Конечно же здесь не должно быть противопоставления…

Скульптор, автор монумента в Трептов-парке, создал талантливые памятники генералу Ватутину в Киеве, командующему армией Ефремову в Вязьме. Есть у него памятник рядовому Матросову, установленный в Великих Луках. Я уж не говорю об известном памятнике Дзержинскому в Москве. Или такой монумент, как «Соединение фронтов» у шлюза Волго-Донского судоходного канала… Он считал, что если в произведениях других видов искусства может быть показано отрицательное явление жизни во имя его разоблачения и во имя утверждения положительного, то монументальная скульптура дает образ только положительного героя. Монументальная скульптура запечатлевает лишь такой момент события или жизни человека, в котором должно быть раскрыто самое существенное, скульптор может избрать лишь такой момент исторически бессмертного человека, который его таковым сделал.

Как я понял, обо всем этом они говорили с Кремером, спорили, конечно, а время высказалось за обоих…

Завтра мы отправимся в Потсдам, я увижу знаменитый дворец Цецилиенхоф, где до марта сорок пятого жили Гогенцоллерны. Семья бывшего кронпринца «Германского рейха» Вильгельма Гогенцоллерна сбежала в Западную Германию, прихватив ценное имущество. По словам Костырина, дворец построен в стиле английской усадьбы и насчитывает сто семьдесят восемь помещений с богатым внутренним убранством!..

Странная мысль завладела мной: рейхстаг, имперская канцелярия, дворец, названный именем принцессы Цецилии, дворец Сан-суси, Потсдам — в прошлом символ прусского милитаризма — все это есть, и всего этого как бы нет… Мы, два советских человека, спокойно идем по площади, где на памяти моего поколения фашисты устраивали костры из книг… Могли ли они, со своей бредовой идеей «тысячелетнего рейха», предполагать, что очень скоро молоденькая немочка, учительница школы имени Эрнста Тельмана, будет объяснять звонким голосом своим воспитанникам в Трептов-парке, как разбилась военная машина гитлеризма, а малыши с пионерскими галстучками станут очень серьезно слушать ее, пытаясь осмыслить факты, ставшие для них глубокой историей. Они инстинктивно убеждены в незыблемости всего…