Августейший бунт. Дом Романовых накануне революции - Глеб Сташков

Волконский сказал адъютанту Михаила Александровича барону Врангелю, что «положение могло бы быть спасено выступлением всей императорской семьи In corpore». «Искали, кто из великих князей мог бы взять на себя руководящую роль, – записал в дневнике Николай Врангель. – Остановились на вел. князе Николае Михайловиче, несмотря на низкий нравственный ценз»[380].

Николай Михайлович отказался. Он отказался также от предложения брата – Александра Михайловича – присоединиться к коллективному обращению великих князей.

Вместо коллективного выступления Николай II в один день, 11 ноября, получил еще два политических послания – от Михаила Александровича и Георгия Михайловича. В отличие от вечного оппозиционера с «низким нравственным цензом» Николая Михайловича или оскорбленного своей отставкой Николая Николаевича, этих великих князей трудно было заподозрить в ангажированности. Михаил не касался политики со времен 1905 г., а Георгий вообще никогда никуда не вмешивался, так что их мнение могло иметь особый вес.

Проект письма Михаила Александровича к брату составил Врангель, а отредактировали Волконский и Маклаков. Волконский настоял на смягчении «всех намеков об «уступках» большинству в Думе и пр.», чтобы лишний раз не пугать царя. «Между тем, ознакомленный с мнением Волконского вел. князь очень желал писать государю более решительно, но я его отговорил», – отмечает в дневнике Врангель. Удивительная вещь: снова великий князь оказывается радикальней представителей оппозиционной общественности, а бывший вице-спикер Думы Волконский уговаривает его – от греха подальше – не говорить о Думе!

Письмо Михаила Александровича включает в себя неизменные три пункта: 1) напугать – «перемены в настроении самых благонамеренных людей – поразительные», «мы стоим на вулкане», «малейшая искра, малейший ошибочный шаг мог бы вызвать катастрофу»; 2) убедить царя, что от него скрывают правду – министры, «оберегая свои личные интересы, не скажут правду»; 3) предложить выход – «решив удалить наиболее ненавистных лиц и заменив их людьми чистыми, к которым нет у общества (а теперь это вся Россия) явного недоверия, ты найдешь верный выход из этого положения»[381].

Георгия Михайловича на выступление подвиг протопресвитер Шавельский, которого – в свою очередь – обрабатывал все тот же князь Волконский. 31 октября, за день до начала штурма власти, Шавельский обрисовал Георгию Михайловичу свое видение ситуации: «Пока возбуждение направлено только против правительства, государя оставляют в стороне. Но если не изменится положение дела, то скоро и на него обрушится гнев народный. – Но императрицу все ненавидят, ее считают виновницей во всем? – заметил великий князь.

– Да, ее всюду ненавидят, – подтвердил я.

– Что же делать? Как помочь? – воскликнул великий князь.

– Надо раскрыть глаза государю, надо убедить его, что сейчас должны стоять у власти не ставленники Распутина, а честные, самые серьезные, государственного ума люди. Вы – великие князья прежде всего должны говорить государю об этом, ибо вас это больше всего касается, – сказал я.

– Говорить… Но как скажешь ему? Он не станет слушать, может на дверь указать! – снова воскликнул великий князь.

Меня удивил такой страх одного из старейших и лучших князей перед этим кротким и, как казалось мне, неспособным ни на какую резкость государем, и я высказал великому князю свое недоумение:

– Не понимаю вас, ваше высочество! Я знаю, что государь любит и уважает вас. Поэтому представить не могу, чтобы он выгнал или вообще отказался выслушать вас, когда вы заговорите о том, что нужно для спасения его.

– Хорошо! – сказал великий князь…»[382]

Почти две недели «один из старейших и лучших» великих князей преодолевал страх. Сказать лично так и не решился – отправил письмо, находясь уже не в Ставке, а в штабе Юго-Западного фронта, где его дополнительно обработал генерал Брусилов. Георгий Михайлович сформулировал пожелания генералитета: «общий голос – удаление Штюрмера и установление ответственного министерства». «Если бы я это слышал от левых и разных либералов, – пишет великий князь, – то я бы не обратил на это внимания. Но это мне говорили и здесь говорят люди, глубоко преданные тебе и желающие от всей души блага только тебе и России нераздельно»[383].

Странно, надо сказать, что преданные люди, не отделяющие царя от России, требуют при этом установить парламентскую форму правления. А если серьезно, то на лицо определенная тенденция. «Разные либералы» не ратуют за ответственное министерство. И связанные с «разными либералами» великие князья – Николай Михайлович и Михаил Александрович – выдвигают очень скромную программу: всего-навсего отстранить от власти наиболее ненавистных лиц. А с радикальной программой парламентаризации выступают Николай Николаевич и Георгий Михайлович, самым тесным образом связанные с генералитетом. Действительно, генералы в то время зачастую были настроены решительнее либеральных депутатов. Недаром события февраля-марта некоторые историки называют «заговором генералов».

Николай II поддался давлению, которое оказывали на него со всех сторон. Тем более что он находился в Ставке, а Александра Федоровна – в Царском Селе. Штюрмер получил отставку, хотя императрица и просила за него. Главой правительства стал министр путей сообщения Александр Трепов, известный своими антираспутинскими настроениями.

А 10 ноября царь сообщил жене, что решил уволить и Протопопова. Он, мол, «перескакивает с одной мысли на другую» и вообще, говорят, «был не вполне нормален после известной болезни».

«Только, прошу тебя, не вмешивай нашего Друга, – пишет Николай II. – Ответственность несу я и поэтому я желаю быть свободным в своем выборе».

Таких отповедей императрица еще не получала. Она поняла, что муж выходит из-под ее влияния, и тут же засобиралась в Ставку, по пути посылая царю письмо за письмом и телеграмму за телеграммой. Штюрмера она уже не защищает – он был «медлителен, ненаходчив и недостаточно крепко держал их всех в руках». К тому же месяцами не виделся с Распутиным – «и вот потерял почву под ногами». Для нее теперь главное – отстоять Протопопова, «потому что он чтит нашего Друга».

Разумеется, проблема заключалась не в личности министра внутренних дел, а в общем направлении политики, в чем Александра Федоровна и убеждала мужа: «Душка, помни, что дело не в Протоп[опове] или в X, Y, Z. Это – вопрос о монархии и твоем престиже, которые не должны быть поколеблены во время сессии Думы. Не думай, что на этом одном кончится: они по одному удалят всех тех, кто тебе предан, а за тем и нас самих».