Сто тайных чувств - Эми Тан

— Кван, что это?

Она останавливается и оглядывается.

— Что?

Я показываю на одну из груд.

— Камни, — отвечает Кван и шагает дальше.

— Вижу, что камни. Как они сюда попали, для чего? И вообще что все это значит?

Она опять останавливается, окидывая взглядом ущелье.

— Это тайна.

Волосы у меня встают дыбом. Я пытаюсь делать вид, что мне все равно:

— Ладно тебе, Кван! Это могилы? Это что, кладбище? Мне-то ты можешь сказать!

Она приоткрывает рот, но затем на ее лице появляется упрямое выражение.

— Сказать тебе позже. Не сейчас.

— Кван!..

— Когда мы вернуться, — она показывает на небо, — скоро стемнеть. Видишь? Нельзя терять время болтать, — и мягко добавляет, — может, Саймон уже вернуться…

Мое сердце подпрыгивает от волнения. Уверена, она знает больше, чем я. Я думаю об этом, пока мы карабкаемся вверх, огибая валуны, потом вниз, в ущелье, потом мимо глубокой расселины. Вскоре мы оказываемся на узкой тропе, ведущей наверх. Я вижу стену и туннель.

Я ползу впереди Кван. Сердце бухает как молот. Уверена, что Саймон уже там. Силы небесные дадут мне еще один шанс все исправить. На вершину я взбираюсь задыхаясь. У меня кружится голова, а по щекам текут слезы облегчения. Я так остро ощущаю первозданность этого места, чистоту любви!

А там… Рюкзак, примус, мокрая куртка — все осталось на своих местах, и ничего больше. Меня снова охватывает страх, но я все еще цепляюсь за спасительные мысли о любви и верности. Я подхожу к другому выходу из туннеля. Саймон там, он должен быть там.

Но на уступе никого, только ветер налетает порывами. Я прислоняюсь к стене и сползаю на землю, охватив руками колени. Поднимаю голову. Надо мной стоит Кван.

— Я никуда не пойду, — говорю я, — пока не найду его.

— Знаю. — Она садится на шкатулку, открывает рюкзак, достает банку чая со льдом и две консервные банки — одну с орешками, другую — с фасолью в томатном соусе. Открывает орешки и протягивает мне.

Я качаю головой.

— Тебе незачем здесь оставаться. Тебе ведь надо готовиться к похоронам Большой Ма. Со мной все будет в порядке. Саймон наверняка скоро придет.

— Я останусь с тобой. Большая Ма уже сказать мне, отложить похороны два-три дня, хорошо. Будет больше времени приготовить покушать.

Меня вдруг озаряет:

— Кван! А давай спросим Большую Ма, где сейчас Саймон! — Брякнув это, я осознаю всю степень своего отчаяния. Так ведут себя родители умирающих детей. Они обращаются к экстрасенсам и целителям, — к кому угодно, пока остается хоть капля надежды.

Кван смотрит на меня с такой нежностью, что мне становится ясно, что я жду от нее слишком многого.

— Большая Ма не знает, — тихо отвечает она по-китайски. Потом снимает крышку с примуса и зажигает его. Из отверстий, шипя, вырываются синие язычки пламени.

— Люди Йинь не могут все знать, — продолжает она по-английски, — не так, как ты думать. Иногда они заблудиться, не знать, куда идти. Вот почему они так часто возвращаться. Искать, спрашивать: «Где я потерять себя? Куда я теперь идти?»

Я рада, что она не видит, как мне плохо. Свет, падающий от примуса, освещает нас как две неясные тени.

— Хочешь, — мягко начинает Кван, — я попросить Большая Ма помочь нам? Будем играть в «разыскивается ФБР». Ладно, Либби-я?

Меня трогает ее желание помочь мне. Только это имеет здесь какой-то смысл.

— Все равно завтра не будем хоронить. Большая Ма бездельничать… — Кван наливает холодный чай в железную кружку и ставит ее на огонь. — Сегодня, конечно, я не могу ее просить, — говорит она по-китайски, — уже темно, кругом призраки, они испугают ее до смерти, хотя она сама призрак…

Я равнодушно наблюдаю за тем, как синие и оранжевые языки пламени лижут дно железной кружки.

Кван протягивает руки к огню.

— Если уж человек боится призраков, то это навсегда. Я вот никогда их не боялась. Я вижу их, и мы болтаем, словно старые добрые друзья…

Мое сердце сжимается от мрачных предчувствий.

— Кван, если ты видела Саймона, как… человека Йинь, ты ведь сказала бы мне, правда? Ты не стала бы делать вид…

— Я не видела его, — поспешно отвечает она и гладит мою руку, — правда, не видела.

Я убеждаю себя в том, что ей можно верить, что она не лжет, что Саймон жив. Я кладу голову на скрещенные руки. Что нам теперь делать? Есть ли у нас какой-нибудь план на утро? А если мы не найдем его, скажем, к полудню? Что тогда? Звонить в полицию? Я вспоминаю, что у нас нет ни телефона, ни машины. Может, мне удастся добраться автостопом до американского консульства? А есть ли оно в Гуйлине? А может, там есть отделение «Американ экспресс»? Если да, то я совру, скажу им, что у меня платиновая карточка. Пусть возьмут с меня сколько нужно, но организуют спасательные работы, пригонят вертолет, наконец.

Услышав какой-то скрип, я поднимаю голову. Кван ковыряется армейским ножом в замочной скважине шкатулки.

— Что ты делаешь?

— Ключ потерять. — Она разглядывает лезвия ножа, выбирая подходящее. Выбирает пластмассовую зубочистку.

— Давным-давно я положить сюда много вещей, — она вставляет зубочистку в замочную скважину, — Либби-я, фонарик в рюкзаке, дай мне, ладно?

Свет, падающий от фонарика, позволяет мне разглядеть шкатулку. Она сделана из темно-красного дерева и обшита потускневшей латунью. На крышке вырезаны деревья с толстыми стволами, охотник в баварском костюме с убитым оленем на плечах и собакой, скачущей у его ног.

— А что внутри?

Раздается щелчок, и Кван с облегчением садится на место. Она улыбается и протягивает руку к шкатулке:

— Открой и посмотри.

Я хватаю маленькую латунную ручку и медленно поднимаю крышку. Из шкатулки доносятся переливчатые звуки. Я испуганно опускаю крышку. Тишина. Это музыкальная шкатулка!

Кван хихикает.

— Ха, а ты что подумать — там призрак?

Я снова поднимаю крышку, и серебристые звуки веселого военного марша наполняют наш туннель. Я представляю себе гарцующих лошадок и человечков в ярких костюмах. Кван насвистывает мотив, который ей явно знаком. Я освещаю внутренности шкатулки. В углу, под стеклом, расположено устройство, извлекающее звуки — металлические зубцы, задевающие за струны на вращающемся цилиндре.

— Звучит не слишком по-китайски, — говорю я.

— Не китайское. Немецкое. Нравится?

— Очень милая штучка.

Так вот истоки ее истории о музыкальной шкатулке. Я радуюсь тому, что нашлось хотя бы одно реальное обоснование ее фантазиям. Я тоже начинаю тихонько насвистывать.

— А, ты знаешь эта песенка?

Я отрицательно качаю головой.

— Я когда-то подарить тебе музыкальная шкатулка. Свадебный подарок. Помнишь?

Музыка резко обрывается. Мелодия еще некоторое время звенит в воздухе, а потом затихает. Остается только неприятный свист примуса, наводящий на мысли о дожде и холоде, о том, что Саймон в беде. Кван открывает деревянную панель в шкатулке, достает оттуда ключик, вставляет его в отверстие и начинает заводить. Музыка возобновляется, и я благодарна ей за это подобие уюта. Я заглядываю в отделение, где лежал ключик. Это ящичек для безделушек: оторванных пуговиц, истрепанных ленточек, пустых пузырьков — вещей, которыми когда-то дорожили, но потом забыли о них, собирались починить, но отложили в сторону на долгие годы.

Когда музыка обрывается, я снова завожу шкатулку. Кван рассматривает лайковую перчатку с пальцами, навеки сжатыми в маленький хрупкий кулачок. Она прикладывает перчатку к носу и вдыхает.

Я беру в руки книжечку с необрезанными краями. Это «Путешествие в Индию, Японию и Китай» Байарда Тейлора. Вместо закладки между страницами вставлен конверт. Одно предложение в тексте подчеркнуто: «…их раскосые глаза свидетельствуют об извращенном мировоззрении». Какому фанатику принадлежала эта книга? Я переворачиваю конверт и читаю обратный адрес, написанный коричневыми чернилами: Рассел и Компания, Акрополис-роуд, Дорога 2, Колд-Спринг, Нью-Йорк.

— Эта книга принадлежала человеку по имени Рассел? — спрашиваю я.

— А! — оживляется Кван. — Руссо. Ты помнить?

— Нет, — я направляю фонарик на конверт, — здесь написано «Рассел и Компания». Видишь?

Кван явно разочарована.

— Тогда я не знала английского, — отвечает она по-китайски, — я не могла это прочесть.

— Так эта шкатулка принадлежала Расселу?

— Ага, — она берет в руки конверт и внимательно изучает его, — а! Рассел. Я думала, это «Руссо» или «Россия». Отец работал в компании «Рассел». Его звали… — она смотрит мне прямо в глаза. — Баннер.

Мне смешно.

— Ах да. Как мисс Баннер. Конечно. Ее отец был купцом, что-то в этом роде.

— Торговал опием.

— Да, теперь я припоминаю… — И вдруг я понимаю всю нелепость происходящего. Это уже не безобидная сказочка на ночь. Передо мной шкатулка с вещами, принадлежавшими этим людям. Я едва могу говорить.