Фиалки из Ниццы - Владимир Фридкин

— И представил себе всех, кто смотрелся в него почти сто десять лет? — спросил Паша.

— Вот тебе и тема для небольшого рассказа, — подхватил Сергей. — Ты ведь у нас писатель. Вспомни, как Чехов предлагал кому-то написать рассказ про чернильницу. А тут столетнее зеркало!…Представь себе бульвар Монпарнас в 1892 году. Вечер. В доме по соседству с рестораном «Куполь», где в кредит обедают Брак, Модильяни и Сутин, живет счастливая пара. Супруги собрались в гости. Прежде чем выйти из дома и сесть в фиакр, смотрятся в прихожей в это зеркало. Она в длинном до щиколоток платье и широкой шляпе со страусовым пером и он в плаще и цилиндре. Позже зеркало видело семейную драму, его уход и ее слезы, ее погасшие печальные глаза. Прошло время, и в зеркале отразилось лицо седой старухи. А еще позже зеркало завесили черной шалью, а покойницу вынесли из дома. Ее племянница смотрела в зеркало в конце сороковых в освобожденном Париже. Зеркало добросовестно отражало новую моду: шляпку с короткими полями, блузку с пышными рукавами и прямую короткую английскую юбку. Племянница вышла замуж за американского летчика и уехала с ним в маленький город, затерянный в кукурузных полях Айовы. Зеркало и другие вещи перешли к ее незамужней сестре, жившей в гарсоньерке на улице Амстердам возле вокзала Сан Лазар, в доме, где когда-то умирал Гейне. А лет десять назад зеркало снова завесили черным. Наследников не было, и оно перекочевало в комнату старой консьержки. Когда умерла консьержка, оно перешло из рук старьевщика в опытные руки оптовика — антиквара. Зеркало отреставрировали и отправили в большом фургоне в Метц на блошиный рынок. Там зеркало отразило печальный и задумчивый облик пожилого еврея из Москвы. Он раздумывал, хватит ли ему денег купить это сокровище. Денег хватило, и теперь зеркало снова отражает счастливую пару. Только не на Монпарнасе, а на Берсеневской набережной.

— Спрашивается, кто из нас писатель? — рассмеялся Паша.

— Я только наметил сюжет. А ты напишешь рассказ.

Друзья сели за стол.

С тех пор из каждой поездки Сергей привозил друзьям подарки и очередной сюжет. Как-то привез Вере из Японии кимоно.

— Ну как там гейши и вообще Япония? — спросил Паша.

— Я вижу ты их не забываешь со времен «Шансона». Нет, гейши почему-то моими лекциями не заинтересовались. А страна красивая, если только выбраться из Токио подальше. Едешь на шинкансен, скоростном поезде, а в окне — горы, заросли бамбука с кружевом нежной зелени, апельсиновые рощи. И всюду парки. А в парках — камни, пруды и водопады. И еще пагоды с черепичной крышей, изогнутой как корка засохшего сыра. Впрочем, и Гинза ночью — не слабое зрелище. Не реклама, а пожар. Галактика. Там я часто вспоминал российский спор между славянофилами и западниками, не затихающий у нас со времен поэта-адмирала Шишкова. Япония хранит свои традиции как никто. И это не только иероглифы, вежливые поклоны до земли, кимоно, деревянные сабо, кухня… Это и литература, и музыка, и театр. Но эта в прошлом феодальная и нищая империя за несколько десятков лет стала процветающей страной самой передовой науки и технологии. Их маленькие дома с бумажными раздвижными стенами и татами оборудованы техникой на грани фантастики. Был я там в деревне, зашел в сортир и вспомнил твои Вялицы…

— А при чем тут спор славянофилов с западниками?

— А при том, что все это пришло к ним с Запада, точнее с Запада, который начинается у них на Востоке. Японцы страстно любят западную культуру. Большинство, если не считать глухих деревень, говорят по-английски. И это не вызывает у них чувство неполноценности и никто не ищет национальную идею.

— Ну а где же сюжет для небольшого рассказа?

— Пожалуйста. История о том, как Сергей Каплан оказался под подозрением у посла.

— А кто там посол?

— Бывший член политбюро товарищ Селянский Егор Степанович, видимо, отправленный туда в почетную ссылку.

— И везет же тебе на членов политбюро!

— На второй день приехал я в Роппонги, в наше посольство. Это один из фешенебельных районов Токио. Явился к секретарю по науке. Так положено. И как на грех в комнату заглянул посол. Секретарь представил меня. Тот спросил:

— Ну как, узнал меня?

— Как не узнать? В точности как на портретах.

— Правильно. Отвечаешь как дипломат.

— Я не дипломат, а физик. И сюда на три месяца в университет.

— На три месяца? Ты смотри у меня, брюнет кудрявый, с японочками ни-ни! Отсюда в двадцать четыре часа… — И, обращаясь к секретарю, — и чего их наши посольские бабы не устраивают? Девчонки на подбор…

— Не сомневаюсь, что их подобрали правильно, но, к сожалению, Чио Чио Сан моими лекциями пренебрегает.

— Чио Чио Сан? Уже познакомился? Кто такая?…

Года два назад он вернулся из Швейцарии. Была какая-то международная конференция в Лозанне. Банкет для участников устроили в Шильонском замке. Сергей попросил отвести его в подземелье, где много лет томился Франсуа Бонивар, боровшийся с тираном герцогом Савойским за свободу Женевы. «Ему показали колонну, к которой Бонивара приковали цепью. Каменный пол, толстые стены. Окна, забранные решетками, выходят на Женевское озеро. При сильной волне пена заливает пол. На колонне Байрон ножом вырезал свое имя. Теперь эта надпись бережно охраняется рамкой со стеклом. Шелли, который был вместе с ним в темнице, постеснялся оставить по себе память. Друзья приехали в Шильонский замок 26 июня 1816 года, и уже через два дня Байрон написал свою поэму.

— Как-то шли мы с Катей через Клухорский перевал. Там все скалы чем-то белым исписаны, вроде «Петя Иванов был здесь». Каждый хочет оставить память о себе, самоутвердиться. Даже Байрон не удержался.

— Не удержался… Жар сердца. Даже когда писал и перечитывал своего Шильонского узника», возможно, думал, доживет ли поэма до нас с тобой. Дожила. И переживет.

— Когда из Лозанны вернулся, перечитал поэму. В переводе Жуковского герой, выйдя из заточения, вздохнул о своей тюрьме. Привык. Не мог сразу принять свободу. Оказывается, страшно не только попасть в подземелье, но и выйти из него на свет Божий. Ко всему привыкает человек. Я вспомнил о несчастном Брауншвейгском семействе. Екатерина Вторая заточила в Холмогорах детей принца Антона-Ульриха. Боялась их притязаний на русский престол. Долго они там прожили, не помню сколько. После освобождения уехали в Данию к своей тетке, королеве Юлии-Марии. Они до самой смерти жили уединенно, никуда не выезжая, ни с кем не общаясь, и почти не говорили по-датски. Я видел в Копенгагене русский серебряный рубль, с которым одна из сестер, Екатерина, не расставалась до самой смерти. А может быть, это не только участь отдельных людей, но и целых народов? Если народ столетиями живет в рабстве, ему трудно понять и принять свободу…

Надо сравнить текст Жуковского с английским оригиналом, показать Сергею… Может быть, у Байрона — как-то иначе. (Вернуться и посмотреть в Москве.)».

— Зосимова пустынь. Следующая — Нара.

Женщина в вельветовых брюках попрощалась с Павлом Петровичем. Бородатый мужик по-прежнему крепко спал. Павел Петрович пролистал несколько страниц амбарной книги и снова углубился в чтение.

«Сергей ездил много, словно торопился наверстать упущенное. Катя работала в театре и могла бы приехать к нему в отпуск. Но с женами ездить за границу не разрешалось. Все изменилось в августе девяносто первого.

Много лет тому назад эстонский аспирант Сергея снял ему, Жене и маленькому сыну дачу под Таллином, в Вызу. Это была рыбацкая деревня на берегу Финского залива. Рай для детишек. Сосновый лес подступал к песчаному берегу. На самом берегу стоял ресторан «Нептун» и бар, в который по вечерам приезжала молодежь из Таллина. Опрятные деревянные дома уходили в сосновый лес с черничными полянами и просеками, тянувшимися на десятки километров. Недалеко от деревни, за старой мельницей, от которой остались одни жернова, начинались грибные места. На берегу лежало несколько старых полусгнивших лодок, похожих на судна древних викингов. Из воды у берега торчали огромные камни, а море при солнце было густо-синим. Еще Жене он говорил, что на этом берегу слышит скрипичный концерт Сибелиуса. Сергей ни тогда, ни позже не был в Финляндии и именно такой представлял себе страну Калевалы. Слева, недалеко от берега, километрах в пяти — лесистый Чертов остров. Там была погранзастава. Когда сын вырос, Сергей продолжал приезжать сюда летом на пару недель, но уже с Катей.

В девяносто первом году они приехали в Вызу поздно, в середине августа. Сергея задержали дела в институте. Дела шли плохо. Зарплату не платили или задерживали. Денег на новое оборудование не давали. Сотрудники в лабораториях грели суп в бюксах. По коридорам ходили бездомные кошки. Они тоже хотели есть. Но перестройка вселяла надежду. Как физик Сергей понимал, что если метод решения задачи правилен, то и решение будет верным. И это будет не то «решение», которое приходило в запечатанном конверте из здания на Старой площади. Страна будет наконец жить, так, как живут все.