Два завоевателя - Мэрион Брэдли

Между тем туман начал сгущаться на глазах. Рваные редкие клочья взбухали, расползались по воде, причем на этот раз белесая муть приобрела какой-то на удивление ядовито-зеленый оттенок. Жуткое зрелище! Едко-травянистого цвета колеблющаяся стена влаги начала надвигаться на берег, и в этот момент сердце Барда вдруг замерло — он явственно различил в тумане нелепые ужасающие рожи. Они корчили гримасы, показывали языки, подмигивали. И все бы ничего — эти детские шалости несли с собой леденящий кровь ужас. Словно вот так, с ужимками, с ухмылочками, подбирается к человеку смерть. Словно мрак небытия решил прикрыться глупой личиной, где один глаз смотрел в одну сторону, другой в противоположную. Один из смельчаков, бросившихся к воде, внезапно истошно взвыл. Так обычно вопят сумасшедшие…

— Мать Аварра, пощади! Пожалей нас!..

Он бешено задергал поводья — конь даже голову задрал, истошное ржанье разнеслось окрест. Наконец обезумевший человек сумел развернуть дрожащего коня и галопом помчался к берегу. Этот стремительный рывок словно знаком оказался, словно тем пределом, толчком, после которого уже не было сил терпеть, и один за другим его спутники, сбившиеся на берегу, принялись разворачивать коней, поднимая их на дыбы. Наконец все они помчались вдоль берега вслед за Мелисендрой. Это несмотря на то, что Бард, встав в стременах, приказал им вернуться, сыпал проклятиями и угрозами. Ладно, черт с ними! Тумана перепугались! Трусы, дьявол их раздери! Какие трусы! Надо было заставить их переломить себя. Ладно, все они будут понижены в звании, если только он не прикажет их повесить за трусость! Тут и последний, замерший в растерянности храбрец не выдержал и, отчаянно нахлестывая коня плеткой, помчался вслед за другими.

Бард на мгновение успокоился. Черт с ними! Он злобно, с угрозой обратился к туману: «Ближе, ближе!..» Вскричал громко, словно стараясь напугать гнусные рожи, что корчились в зеленоватой склизкой мути. Бард хлестнул кобылу, однако та не двинулась с места. Ее била крупная дрожь, седло ходуном ходило под ним, как будто он попал в снежную бурю и ветер с неодолимой силой дул им навстречу. На мгновение мелькнула мысль — неужели его кобыла тоже различает эти чудовищные лики, без конца дергающиеся и гримасничающие в наплывающем на кромку берега тумане?

Как смертельный ужас проник в его в душу, Бард понять не мог. Ледяной холод пробрал его до костей. Каждой жилкой, каждой клеточкой почувствовал, что стоит одному из этих ухмыляющихся исчадий коснуться его — он погиб. Жизнь, храбрость, ощущение справедливости, которым он жил все это время, необходимость восстановить ее — если тебя отдали в жены, то будь женой, нечего таиться по святым местам! — воля и терпение будут высосаны по каплям. Его воля и разум станут пустыми, холодными, чужими! Стоит только мельчайшей пряди тумана коснуться его, он тут же выпадет из седла и рухнет на землю. Бессильный, отчаянно голосящий, умирающий. И уже никогда больше не сможет подняться. Волк рывками начал дергать поводья, пытаясь развернуть своего скакуна и умчаться вслед за Мелисендрой и своими спутниками. Однако тот даже переступить не мог — подрагивал, но с места не трогался. Когда-то где-то Бард слышал, что Аварра способна перевоплощаться в кобылу. Неужели она околдовала его лошадь?..

Между тем полоса тумана, словно пропитанная пугающими рожами, подползала все ближе и ближе. Тут только Бард начал соображать, что в этих бестелесных, мятущихся призраках пробивается что-то знакомое, уже виденное… Лики мертвых мужчин, обесчещенных женщин, черепа, подрагивающие остатки костей скелета — вся эта чертовщина плясала, мешалась, пялилась на него, скалила зубы. Боги, это же лица тех, кого он убил! Порубал в сражениях, стычках, на узких дорожках… И женщины… Эту он, помнится, ограбил, эту сжег в собственном доме, закрыл дверь на щеколду и сунул факел под стреху… Эту обесчестил… И эту, и эту… Тут же промелькивало когда-то искаженное от ужаса, а теперь сияющее улыбкой лицо жительницы Скаравела — он вырвал из ее рук ребенка и сбросил со скалы. Помнится, из разбившегося тела торчали кости. Белые как сахар… Эту он изнасиловал, убив ее мужа, труп так и лежал рядом с постелью, на которой он ублажал себя. А вот эта зачем? Эту не надо! Эту прочь… Совсем ребенок, сколько ей было? Лет двенадцать? Сначала попользовался сам — пришлось изрядно отлупить ее, потом отдал двенадцати солдатам. Ее лицо все сплошь было в синяках, тело в кровоподтеках. Что теперь скалиться! Ну, было, было…

Тут же, в хороводе мерзких рож, затесалась и Лизарда — ишь, лицемерка, прикрыла лицо руками и рыдает, а сама так хитро посматривает между раздвинутыми пальцами… Белтран, ты что здесь делаешь? Ты сам, ты первый начал. Боже, как ты изменился — мясо уже сгнило, лоскутьями висит на костях…

Полоса тумана подползла под ноги коню, мельтешащие в нем рожи коснулись подошв сапог, ласкаясь полезли выше, добрались до колен. Прочь! Прочь!.. Не трогайте меня! Бесы, бесы!.. Бард как безумный принялся дергать уздечку, стараясь поворотить коня — тот застыл как каменный… Великая Мать!.. Крошево ликов, образов, поганых рож, гримасничающих, внезапно оживших мертвецов, похваляющихся торчащими — белыми как сахар! — костями, ползло все выше и выше. Вот это мерзкое облако добралось до поясницы, полезло под одежду, под кожу, начало глодать его внутренности. От подобной щекотки Бард вскрикнул как безумный и рухнул на землю.

Он кричал и кричал, и, может, эти вопли вернули ему рассудок. На время, но этих секунд хватило, чтобы схватиться за узду. Он начал бешено нахлестывать кобылу по бокам. Та встала на дыбы, заржала и лягнула его, но он не отпустил поводья. Лошадь взбрыкнула еще раз и поскакала по пляжу к лугу. Бард волочился за ней по песку, потом по влажной траве. Только под сенью древних деревьев лошадь перешла на шаг, потом совсем остановилась. Человек, не выпуская спасительной узды, полежал немного, отдыхая, потом с трудом, хватаясь за траву, встал на колени. Рядом стояла еще одна лошадь — Бард поднял голову. Его поджидала Мелисендра.

Гневливая злоба ударила в голову Барду. Если она посмеет хоть слово вымолвить, если только взглядом укорит его — вот, мол, предупреждали тебя; если решится дать совет или пожалеть его — он прибьет ее на месте. На это сил у него достанет. Он не позволит ей насмехаться над ним! Вот чертова баба! Как же всякий раз выходит, что она берет над ним верх? Если только посмеет улыбнуться… Или спросит, чьи лица всплывают в тумане и почему он таким странным образом выбрался на луг, — это будет последний вопрос в ее жизни!

— Зачем ты вернулась, чертова баба? — выкрикнул он. — В тебе скопилась бездна жалости и милосердия? Поверь, я в них не нуждаюсь! Что, рада теперь? Нагляделась, как я тут корячился?..