Тургенев - Николай Богословский

«От его чисто русского лица, с большим белым лбом, немного толстым носом и широкими правильными губами так и веяло степным здоровьем, крепкой, долговечной силой. Сложен он был на славу, и белокурые волосы вились на его голове, как у юноши. В одних только его глазах, голубых, навыкате и несколько неподвижных, замечалась не то задумчивость, не то усталость, и голос его звучал как-то слишком ровно…»

Близко знавшие Огарева современники при описании его внешности говорят о его высокой широкоплечей фигуре, о задумчивом выражении его глаз, о густых кудрявых волосах, о ровном мягком голосе, оставлявшем какое-то особенное впечатление.

Наклонность к созерцанию, чистосердечие и безыскусственность, спокойствие и уравновешенность — эти качества, свойственные Огареву, нашли отражение в обрисовке характера Лаврецкого. Но и этим уже не внешним, а психологическим сходством не ограничивается дело.

«Дворянское гнездо» задумано и начато в ту пору, когда Тургенев часто встречался с Огаревым и находился под живым впечатлением событий, связанных с личной жизнью друга Герцена. Своеобразно преломляясь и видоизменяясь в сознании художника, они-то, вероятно, и легли в основу сюжета романа. Ситуация, описанная в XII–XVI главах «Дворянского гнезда», из которой рождается завязка романа, во многом напоминает историю несчастливого брака Огарева с Марьей Львовной Рославлевой. Рассказывая в «Былом и думах» историю женитьбы своего друга, Герцен говорит: «Весть о его женитьбе испугала меня; все это случилось как-то скоро и неожиданно. Слухи об его жене, доходившие до меня, не совсем были в ее пользу». Сатин, ближайший после Герцена друг Огарева, говоря о его женитьбе, заметил: «С той стороны, разумеется, не были упускаемы разные ловушки, которые не остались без успеха».

В первый раз после ареста Герцен встретился с Огаревым в 1839 году, когда друг его приехал к нему во Владимир вместе с женой. «Тут было не до разбора: помню только, что в первые минуты ее голос провел не хорошо по моему сердцу».

В короткой, одностраничной XIV главке «Дворянского гнезда» рассказана недолгая и несложная история сватовства Лаврецкого, не замечавшего расставляемых родителем невесты ловушек. Там сказано также, что «от самого звука ее голоса, замедленного, сладкого, веяло неуловимой, как тонкий запах, вкрадчивой прелестью, мягкой, пока еще стыдливой негой, чем-то таким, что словами передать трудно, но что трогало и возбуждало, — и уж, конечно, возбуждало не робость». *

Невеста Огарева была бедной родственницей пензенского губернатора, взяточника и казнокрада, стремившегося сбыть свою племянницу на руки богатому жениху.

Отец Варвары Павловны Коробьиной, невесты Лаврецкого, отставной генерал, едва отвертелся от истории, когда раскрылось придуманное им средство пускать «в оборот» казенные деньги. Чуть ли не накануне первого посещения Лаврецкого он выведывал у его приятеля Михалевича, сколько у того душ. «Да и Варваре Павловне, которая во все время ухаживания молодого человека и даже в самое мгновенье признания сохранила обычную безмятежность и ясность души, и Варваре Павловне хорошо было известно, что жених ее богат».

О такой же точно расчетливой трезвости, сдержанности и холодном самообладании Марьи Львовны говорится в XXV главе «Былого и дум».

Но Огарев был ослеплен в то время. «Да, — пишет Герцен, — это были те дни полноты и личного счастья. Ни тени черного воспоминания, ни малейшего темного предчувствия, молодость, дружба, любовь, избыток сил, энергия…»

«Петербург и две-три аристократические гостиные вскружили ей голову, — продолжает свой рассказ Герцен о Марье Львовне. — Ей хотелось внешнего блеска, ее тешило богатство… Много бед могло развиться из такой противоположности вкусов. Но ей было ново и богатство, и Петербург, и салоны… Она насильно увлекала Огарева в пустой мир, в котором он задыхался от скуки».

Как все это похоже на развитие событий в романе, когда Варвара Павловна увезла Лаврецкого в Петербург, где они провели две зимы «в прекрасной, светлой, изящно меблированной квартире, много завели знакомств в средних и даже высших кругах общества, много выезжали и принимали, давали прелестнейшие музыкальные и танцевальные вечеринки.

Варвара Павловна привлекала гостей, как огонь бабочек. Федору Ивановичу не совсем-то нравилась такая рассеянная жизнь…»

Он уединялся, ища спасения от салонной скуки в своем кабинете за книгами.

Затем Варвара Павловна порадовала Лаврецкого рождением сына, «но бедный мальчик жил недолго; он умер весной, а летом, по совету врачей, Лаврецкий повез жену за границу, на воды. Рассеяние было ей необходимо после такого несчастья… Лето и осень они провели в Германии и Швейцарии, а на зиму, как и следовало ожидать, поехали в Париж. В Париже Варвара Павловна расцвела, как роза, и так же скоро и ловко, как в Петербурге, сумела свить себе гнездышко…».

С некоторыми вариациями, но примерно так же сложились обстоятельства и для Марьи Львовны. Несколько лет она вела в высшей степени рассеянную жизнь львицы модных курортов, затем поселилась в Париже.

Разрыв Огарева с женой произошел за границей. Там же порывает с Варварой Павловной и Лаврецкий. Убедившись в ее измене, он покидает ее, определив ей солидное ежегодное содержание, подобное тому, какое было выделено Марье Львовне.

П. В. Анненков в статье «Идеалисты тридцатых годов» рассказывает, что, задержавшись за границей еще на год после окончательного разрыва с женой, Огарев «посвятил это время на то, чтобы явиться в Россию с новой физиономией, убить в себе старого романтического человека, выйти через науку к реальной жизни и деятельности, убежать, как он сам говорил, aus dem Blauen hinaus[40] и показаться на родине преобразованною и определившеюся личностью. В 1846 году он вернулся домой действительно в новом виде, хотя и не в том, за которым гнался, но давшем ему особенное типическое выражение, которое он и сохранил уже до конца жизни».

Печально в угол из углаБродя один в своей квартире,Решил он, что пора пришла,Чтоб дело делать в этом мире:Начать воспитывать крестьян,В их нравах делать улучшенья,Зерно ума и просвещеньяПосеять в глушь далеких стран.Решил — и в путь пустился дальний,В свою деревню, край печальный.

Так претворил поэтически свои мысли и настроения Огарев после случившейся личной драмы.

Любопытно, что это выражение «дело делать» мы найдем и в романе Тургенева. «На женскую любовь ушли мои лучшие годы, — продолжает думать Лаврецкий, — пусть же вытрезвит меня здесь скука, пусть успокоит меня, подготовит к тому, чтобы и я умел не спеша «делать дело».