Отто Шмидт - Владислав Корякин

25 мая три остальные машины вылетели с острова Рудольфа, причем машина Алексеева добралась до цели 27 мая, а Мазурука — только 5 июня. Четыре машины взлетным весом по 25 тонн (включая в основном собственное горючее, необходимое оборудование и запасы и т. д.) доставили к месту посадки 10 тонн оборудования и запасов, необходимых для осуществления дрейфа. Несомненно, «коэффициент полезного действия» с точки зрения рядового события повседневности не был высоким, но… событие-то не было рядовым. Научные наблюдения на льдине начались вскоре после разборки прибывших грузов.

Первым провел свои наблюдения Федоров, определив координаты места посадки самолета Водопьянова. Полученные результаты послужили для определения скорости дрейфа льдины. Ширшов свою первую гидрологическую станцию выполнил только 4 июня, не дожидаясь прилета Мазурука, на самолете которого находилась глубоководная гидрологическая лебедка. Он вовсю эксплуатировал наличную рабочую силу из всех собравшихся экипажей. Столь значительное событие в деталях запечатлел в своей книге Бронтман: «Начиналась первая гидрологическая станция в районе Северного полюса. Священнодействуя, Ширшов прицепил к тросу первый батометр, проверил его термометры и скомандовал:

— Трави!

За барабан лебедки сел Василий Сергеевич Молоков. Он медленно и осторожно опускал прибор в океан. Вода была спокойной, темно-голубой, исключительно прозрачной. Счетчик отметил 50 метров, а мы все еще видели блестящее рыльце батометра. Молоков травил метр за метром. Счетчик показывал 100… 150… 200… 250… Гидролог остановил вращение, прицепил к тросу второй батометр. Еще через 250 метров под воду ушел третий прибор и, наконец, четвертый. Следом помчался посыльной груз — почтальон. Достигнув прибора, он опрокидывал его, термометры фиксировали температуру воды своего уровня, приборы закрывали доступ иной воде.

Прошло несколько минут. Ширшов молча поднял руку вверх. Молоков начал медленно выбирать трос. Это была очень тяжелая работа: 1000 метров стального каната, опущенного в воду, весили много. Движения Василия Сергеевича, вначале резвые, постепенно становились медлительнее. Выбрав 540 метров, пилот виновато сказал:

— Ох, и тепло же в этом климате… — и охотно уступил свое место Спирину. Через несколько минут Спирин повторил фразу, сказанную Молоковым, и уступил свое место Ритслянду. С той поры слова о климате служили сигналом передачи рукоятей барабана сменщику.

Из глубины океана на поверхность вышел первый батометр. Дрожа от нетерпения, Ширшов отцепил его от троса, вооружился лупой и тут же, склонившись над трещиной, начал рассматривать показания термометров. Он недоумевающее записал донесение одного термометра, перевел глаза на другой и огорченно воскликнул:

— Какая досада! Термометры врут!

Столбик ртути свидетельствовал, что на глубине 300 метров температура воды была плюс 0,62 градуса. «Не может быть», — повторял Ширшов, пока тянули на свет божий второй батометр. Его термометры показали, что температура воды на глубине 500 метров была плюс 0,48 градуса. Сомнений не оставалось. В центре Ледовитого океана, на полюсе, проходил мощный слой теплой воды.

Пораженные этим крупнейшим научным открытием, мы, забыв об усталости, вертели барабан лебедки. Третий батометр также принес теплую воду. И лишь четвертый прибор, дежуривший на глубине 1000 метров, донес об отрицательной температуре. Правда, и там вода была сравнительно теплой: термометры фиксировали только минус 0,17 градуса, в то время как обычная температура полярной морской воды равна минус 1,6 — минус 2 градуса. Открыв краники батометров, гидролог аккуратно слил воду каждого горизонта в стеклянные баночки… Сейчас ни у кого не осталось сомнений, что эта вода доставлена на полюс мощным Гольфстримом. До полюса дошли воды, нагретые солнцем Флориды.

Ширшов не покинул своего поста до вечера. Он вновь и вновь опускал батометры на различную глубину, стараясь уточнить границы теплого течения, проверяя показания термометров. Всего было взято пятнадцать горизонтов. Оказалось, что слой теплой воды простирается от глубины 250 до 610 метров. Наиболее теплая вода была на уровне 400 метров — плюс 0,77 градуса. Над теплым течением покоился слой холодной воды, идущий до поверхности, имеющий температуру минус 1,63 градуса.

Мы с явным почтением взирали сверху на спокойную гладь океана. Никто из ученых мира, а тем более никто из нас не предполагал, что здесь окажется такая мощная подводная теплая река. Неожиданно у края льда мы заметили что-то вроде рыбки… Через десять минут предприятие увенчалось полным успехом. Живность была вытащена на льдину. Это был рачок-бокоплав, длиною в пять-шесть сантиметров. Еще одна теория потерпела крах: воды Центральной Арктики оказались обитаемыми. Вечером Ширшов опустил в глубину планктонные сетки, и они доставили на поверхность кучу разных морских животных, начиная от микроскопических и кончая видимых простым глазом» (Бронтман, 1938, с. 158–161). К сожалению, не удалось на этот раз определить самодельной лебедкой глубину океана — это было сделано тут же после отлета самолетов, когда лот достиг дна океана на 4290 метров, подтвердив основные особенности режима вод океана, удивившие поначалу ученых. Лиха беда начало!

6 июня состоялось официальное открытие станции, состоявшей из метеоплощадки, научных павильонов в небольших шелковых палатках, ветряка для зарядки аккумуляторов, жилой палатки длиной 3,7 метра, высотой 2 метра и шириной 2,5 метра. Событие в духе времени было отмечено торжественными рапортами по радио в адрес партии, правительства и лично товарища Сталина, а также троекратным ружейным салютом с подъемом флагов, среди которых главный был украшен портретом вождя мирового пролетариата.

Возвращение Шмидта с его соратниками в Москву было не менее триумфальным, чем по завершении челюскинской эпопеи три года назад. Примечательное во многих отношениях описание встречи принадлежит Шевелеву и передает дух эпохи с привкусом ностальгии по молодости: «Зарулили, как нам скомандовали, в самый дальний угол полосы, остановились. Увидали, что к нам мчатся открытые машины, очевидно, «линкольны» — своих таких тогда не было. На каждой подножке охрана. Предложили ехать тотчас же к трибунам! Мы было заикнулись, что, мол, дали бы переодеться, мы же в рабочем виде, причем одеты легко. На мне вообще были только трусы и комбинезон. Слушать ничего не хотели — в машины и к трибунам!

Когда подъехали, нас тут же хотели вести на трибуну, где уже было все правительство. Но оттуда прибежал военный и сказал, что товарищ Сталин предложил нам сначала подойти к семьям, потому что они очень переволновались. Мы поздоровались с родными — и на трибуну. Встречал там сам Сталин, со всеми расцеловался, потом остальные члены Политбюро тоже расцеловались с нами по очереди…

Мы были в несколько ошалевшем состоянии, потому что попали, как говорится, с корабля на бал. Были мы усталые, потные, невыспавшиеся… Но слова Сталина о том, что мы молодцы, запомнились. Нас тут же потащили ехать в Кремль, посадили в машины вместе с членами семей. Кое-кто пытался обратить внимание на то, что неприлично же в таком виде появляться в Кремле! Но возражений не послушали. Мы, конечно, не ожидали такой встречи: ведь это было единственный раз, когда Сталин сам приехал встречать…

… И вот мы, как были, появились на приеме в Георгиевском зале. Столы были накрыты, стояли бутылки с разными винами, фрукты, деликатесные закуски. Начали читать указ о присвоении званий Героев Советского Союза. Каждый должен был встать и с рюмкой подойти к столу, за которым сидели члены правительства… Вот так закончился наш перелет домой после полюса» (1999, с. 86–87). Звания Героев Советского Союза были присвоены Шмидту, Шевелеву, Папанину, Спирину и командирам самолетов Алексееву, Мазуруку и Головину. Из вторых пилотов с учетом былых заслуг Героем стал Бабушкин. В те годы не существовало традиции присваивать звания дважды Героев (на что заслуженно могли бы претендовать Водопьянов и Молоков), так же как и вручать отличительный знак в виде Золотой Звезды. Тем не менее напрашиваются параллели — по наградам, так же как и по вниманию народа, в 30-х первопроходцы полюса могут приравниваться к первопроходцам космоса в 60-х.

В ностальгическом и достаточно точном описании Шевелева присутствуют два момента: один — не предназначавшийся для широкой огласки и второй, наоборот, призванный усилить народный энтузиазм, доведя его до максимума. Сопоставляя даты происходивших в стране событий, нетрудно заметить, что встреча героев полюса происходила вскоре после оглашения приговора по делу Тухачевского и его товарищей (с быстрым приведением в исполнение). Это не могло не вызвать недоумения и даже скрытого протеста в общественном сознании советских людей, замордованном волей Великого Диктатора, несомненно, являвшегося и талантливым режиссером. Второй момент должен был если не погасить, то, по крайней мере, приглушить первый, — так это выглядит из нашего времени.